День учителя

Упоминания о Заболотске, рассказы о детстве Лавровой, о стройной ее фигурке, занятиях танцами вдруг напомнили Андрею яркий, уже далекий эпизод — летом 91-го года, возвращаясь с раскопок, он шел по Заболотску и недалеко от библиотеки, в которой работала его мать, встретил на улице удивительную девушку. Она была совсем юная, школьница, лет пятнадцати, не более — очень хорошенькая, светловолосая с удивительными задумчивыми глазами. Впрочем, не глаза сперва привлекли внимание Мирошкина. Девушка была одета в короткую белую юбку и футболку — для полноты образа ей не хватало только теннисной ракетки. Юбка приковывала взгляды к красивым ножкам девушки, а под футболку незнакомка не надела лифчик. Это выглядело вызывающе, смело. Казалось, или девочка выросла и не заметила, что пора бы уже носить белье, или она сознательно провоцировала окружающих, стремясь показать свою юную, но вполне оформившуюся красивую грудь, а белый цвет одежд юницы лишь подчеркивал привлекательность ее тела, в котором уже почти не осталось нескладности подростка. Глядя на нее, можно было подумать, что она или совсем невинна, или, напротив, весьма испорчена. Она приковала взгляд настолько, что Мирошкин сначала даже не заметил рядом с девушкой юношу примерно ее лет. Молодой человек не был красавцем, он представлял собой тип школьного отличника-интеллектуала и казался смущенным тем впечатлением, которое производила на встречных его спутница. Было понятно, что это их первое свидание, они даже не держались за руки, глаза девушки искрились счастьем, и весь ее невинно-откровенный наряд как бы говорил счастливцу: «Смотри, какая я! Все это для тебя! Какое счастье, что я иду на свидание!» И, как и он, она выглядела смущенной от того, что с ней происходило. Андрей тогда остановился, поставил сумку и смотрел вслед странной девушке до тех пор, пока она не скрылась из виду. И еще Мирошкин остро позавидовал парнишке, который, казалось, совсем не подходил для такой девушки. А потом Андрей, проходя мимо этого места, каждый раз вспоминал необычную незнакомку. Со временем воспоминания о встрече стерлись в памяти, но вот теперь, слушая Ирину, Андрей вдруг вспомнил тот летний день три года назад и был готов поклясться, что та девушка — Лаврова. Эта мысль буквально пронзила его. Она была похожа, совпадал возраст. «А ведь тем летом ее изнасиловали, — сообразил Мирошкин, — неудивительно, если она так ходила по городу. Сиськи свои демонстрировала. Глупая, глупая… И что это с ней был за парень? И куда только родители смотрели?» Понимание того, что он знал «невинную» Лаврову, мог с ней познакомиться (хотя вряд ли, слишком она тогда была мала и увлечена тем «ботаником», — но все равно, теоретически мог), поразило Мирошкина. Оказывается, в то время, когда Андрей спокойно ел и спал, кто-то схватил и растоптал ту девочку в белой футболке с крепенькими грудками! Осознание этого даже поселило в молодом человеке некое чувство вины, которое, в общем, выражалось одним словом: «Упустили!» Это чувство в какой-то степени примиряло с тем, в каком состоянии ему досталась в результате Лаврова. Даже ее роль в групповухе теперь казалась действительно невинной: «Да, конечно, вся эта история — свидетельство элементарной распущенности, но это издержки той среды, в которую Ирина была брошена после случившегося с ней. К ней, конечно, стоит продолжать присматриваться. Она какое-то странное соединение чистоты и грязи. Возможно, и сама она не понимает всю мерзость происходившего с ней». За этим, немного погодя, последовал новый вывод: «Что было, то было, а из таких, как правило, выходят хорошие жены». Из каких таких, он не договаривал, хотя такие в другое время симпатий у Андрея не вызывали. Интересно, что он уже тогда начал примерять на Лаврову роль своей будущей жены. А с конца августа между ними произошло объяснение по этому поводу, и Андрей даже получил согласие Ирины стать его женой. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Ирина как-то сообщила, что она решила пойти навстречу мужу и просто развестись. Развод был вскоре оформлен, Лаврова предложила Мирошкину отметить это событие как-нибудь особенно: «Я купила две путевки в дом отдыха на выходные, так что реши вопрос с дежурствами. Там будет кое-кто из моих знакомых. Обещают насыщенную культурную программу, называется «Истоки русской души». Тебе как историку должно быть интересно. Я специально выбрала». От его денег Ирина отказалась. Через выходные, ранним утром они ехали на стареньком «ЛАЗе» в Подмосковье с группой туристов, как и они жаждавших припасть к «истокам». Все время дороги Андрей всматривался в сидящих близ него людей разного возраста, пытаясь понять, кто из них знакомые Ирины. Не увидев среди ожидающих автобус у метро «Комсомольская» Линду Храпунову, Мирошкин вздохнул с облегчением, но одновременно несколько растерялся — ни с кем Ирина не поздоровалась, никто к ней не подошел. «Наверное, не поехали», — решил Мирошкин и успокоился. Ему хотелось вот так сидеть рядом с Ириной, обнимать ее за плечи, держа руку на девичьей груди, по-прежнему незащищенной под платьем бюстгальтером, и ни с кем не общаться.

Впереди показались заросшие лопухами и репьями ворота пионерского лагеря. Над входом красовалась несколько поблекшая надпись: «Электрон». «Это брошенный пионерский лагерь, — пояснила Лаврова, — их по Подмосковью много. Вот тут ребята, которые тур организовали, поселились — они в охрану лагеря поступили. Теперь и сами живут, и туристов возят. Автобус купили». Когда выгрузились, внимание Лавровой привлек черный кот, сидевший у ворот лагеря. Ее вообще тянуло ко всякой живности. Она подошла к нему и начала рассматривать, не произнося ни слова. Андрей с недоумением посматривал то на нее, то на кота. Так продолжалось до тех пор, пока мимо Ирины не проследовала пара, одной из последней появившаяся из автобуса, — он лет на пять-семь постарше Мирошкина, длинноволосый, джинсовый и в «казаках» на ногах, довольно смазливой наружности, она — лет сорока, ярко накрашенная, вообще когда-то красивая женщина, но с явными проявлениями увядания на лице, руках и бюсте, выпиравшем под туго обтягивавшей ее торс майкой, рискованно подчеркивавшей еще и несколько обвисший живот дамы, и ее раздавшийся таз. Длинноволосый, проходя мимо Лавровой, приостановился и сказал девушке: «Боитесь кошечки? Не бойтесь, она не укусит!» Было что-то в его словах такое, что не понравилось Мирошкину, развязный тип как будто знал Ирину и говорил всю эту бессмыслицу вовсе не для того, чтобы сказать услышанное Андреем, но для того, чтобы обозначить перед девушкой свое присутствие, показать, что он почему-то имеет право ей все это говорить. Его дама неодобрительно и брезгливо рассматривала молодых людей. Во взгляде, брошенном на него странным субъектом, Мирошкину почудилась насмешка. Вспомнив о знакомых Лавровой, Андрей спросил ее: «Кто это?» Лаврова как-то отрешенно смотрела вслед удаляющейся по лагерной дорожке паре и произнесла фразу, смысл которой Мирошкин не понял:

— Никто. Это человек из страны, в которую поезда не ходят.

— Баба у него старая, — поддержал разговор Мирошкин.

— Да, старая, страшная, зато богатая и счастливая.

— Ты их знаешь?

— Нет, с чего ты взял?

— Ты говорила, что какие-то знакомые будут?

— Я? Может быть. Нет, тут моих знакомых нет.

Она взяла его за руку и прижалась к плечу. Странная пара в сознании Мирошкина сразу отступила в общую массовку тургруппы. «Мало ли кто это? Подошел какой-то еб…рь со своей теткой к Ирине. Увидел — красивая девушка, и сразу начал разговоры затевать. Только и всего. Надо было ему чего-нибудь сказать, эдакое». Они догнали группу. Ирина подчеркнуто внимательно смотрела на экскурсовода, сжимая своей холодной рукой руку Мирошкина и не оборачиваясь ни на что вокруг. А между тем посмотреть было чего. Они стояли на заросшем лугу, где, судя по всему, когда-то проходила лагерная линейка. Теперь на флагштоке развевался диковинный флаг — на красном фоне был нарисован символ, похожий на свастику, но с гораздо большим количеством «клюшек». «Это флаг древних русов», — пояснил экскурсовод, молодой крепкий мужик, плакатно-славянского типа, с большой бородой, одетый в вышитую рубаху, подпоясанную веревочкой, и синие портки, заправленные в начищенные до блеска хромовые сапоги. Он назвался Доброславом. «А вот это, — Доброслав обвел по периметру «линейки» рукой, — боги русов-славян: Перун, Велес, Род, Сварог, Мокошь…» Он продолжал перечислять еще какие-то названия, их было не менее трех десятков, стоявших вокруг деревянных идолов, двухметрового роста, с одинаково мрачными лицами, среди которых выделялся своими раскрашенными золотой краской усами Перун. Мирошкин, занимавшийся, правда, другим историческим периодом, не мог понять, откуда Доброславу известно столько языческих богов, если их перечень в летописях ограничивался пятью-шестью наименованиями. Некоторые имена были совсем уже диковинными — Хапун, Услад, Кукиш, Жировик, Лизень и еще какие-то. «И это не все наши боги, — подвел итог Доброслав, — на самом деле их более ста, гораздо больше, чем у древних греков. Сейчас наш скульптор волхв Велеслав работает над очередными ликами, и через года два мы сумеем поставить здесь всех древних русских богов». Перед туристами возник сам Велеслав, тип которого контрастировал с Доброславом, — невысокий мужичонка лет пятидесяти с крючковатым носом, тонувшим в черной бороде, изрядно побитой седыми волосами. На нем поверх такой же живописной рубахи, как и на Доброславе, был надет кожаный фартук. Огладив сальные перетянутые веревочкой волосы на голове, Велеслав поведал присутствующим о великой тайне русского язычества, скрываемого от народа «иудейско-христианской православной церковью и лживыми историками». Все происходящее стало казаться Мирошкину дурацким фарсом.

«А вот и Дрочена», — отвлек внимание присутствовавших от разгорячившегося Велеслава Доброслав. К ним подошла высокая красивая женщина лет тридцати, одетая в одну только тонкую белую рубаху, плотно облегавшую ее огромный бюст. В руках она держала поднос, на котором стояли одноразовые стаканчики и кувшин. «Отведайте меду», — пропела Дрочена, потряхивая внушительной толщины косой. Надо сказать, что часть туристов уже в автобусе взбодрилась, приняв водки. Продолжали они исподтишка выпивать и стоя теперь на «языческом капище», созданном фантазией и мозолистыми руками Велеслава. Никто не стал ждать второго предложения. Кувшинчик, из которого аппетитная Дрочена наливала каждому в стаканчик сладковатую жидкость, быстро иссяк. «Не торкает», — подвел итог здоровый, обритый наголо красномордый турист, на шее которого из-под черной майки виднелась толстая золотая цепь. Игриво поглядывая на Дрочену, он тут же разлил присутствующим по тем же стаканчикам водку, бутылку с которой извлек из спортивной сумки, стоявшей у его ног. После этого экскурсия пошла веселее.

Весь лагерь был разбит на зоны, проходя через которые туристы встречали то Бабу-ягу, то Лешего, то Кощея Бессмертного, то еще кого-нибудь. В действе, судя по всему, было занято не менее десятка человек, но складывалось впечатление, что они, участвуя в этих игрищах, преследуют вовсе не меркантильные соображения, точнее, не только их, но и осуществляют некое «служение». Каждый из встреченных персонажей русских сказок предлагал присутствующим какой-нибудь конкурс. Туристы перетягивали, прыгали, забирались и т. д., со все более возрастающим энтузиазмом, подогреваемым извлекаемыми из сумок бутылками водки. Даже Андрей, поначалу свысока наблюдавший за происходящим среди заросших высокими травами детских площадок и покосившихся беседок, после третьего конкурса, точнее, после выпитого на этом конкурсе, воодушевился и почувствовал симпатию ко всем этим незнакомым людям, что-то кричавшим и энергично разливавшим спиртное по стаканчикам. Ирина также развеселилась и висла на Андрее. Они целовались и все чаще отдалялись от группы, поэтому Андрей не всегда мог расслышать задания, которые ставила перед ними сказочная нечисть. Доброслав неизменно возвращал их в «коллектив» и вовлекал в игры, смысл которых отвлекавшимся Мирошкину и Лавровой был не всегда понятен, отчего уже хорошо набравшийся Андрей вносил в конкурсы сумятицу, чем только еще больше веселил присутствующих.

После обеда-ужина, устроенного за столами, накрытыми под открытым небом, который обслуживали три юные особы, одетые, как и Дрочена, в одни рубашки, но вдобавок еще и рискованно короткие, Доброслав повел всех опять на «линейку». Был уже вечер, солнце начинало затухать, на поляне разложили костер. Появившиеся Дрочена и Баба-яга (действительно, страшная старуха) поведали собравшимся, что сегодня какой-то особенный день, когда на Руси играли свадьбы, и сегодня они готовы совершить над желающими обряд вступления в брак, который свяжет их прочнее, чем загс или «иудейско-христианское венчание». Желающие были. Кроме разновозрастной пары, привлекшей внимание Мирошкина у входа в лагерь, вышли еще несколько взявшихся за руки мужчин и женщин. Совершенно неожиданно для себя — «длинноволосый», что ли, тут повлиял? — Андрей взял Ирину за руку и тоже выступил вперед. Она не сопротивлялась и крепко сжимала его ладонь. Появился волхв Велеслав, сопровождаемый юницами, полюбившимися мужчинам-туристам еще со времен обеда, которых теперь Доброслав представил присутствующим как русалок. Русалки водрузили на головы брачующимся венки, а Велеслав пояснил, что для совершения обряда необходимо перепрыгнуть через костер. Подобравшиеся четыре пары, включая Мирошкина с Лавровой, тут же совершили «обряд». Дрочена, Баба-яга и русалки пели какие-то тягучие песни, зрители продолжали пить, щедро наливая водку и себе, и присоединившимся к ним свежеокрученным парам.

Стемнело. Краснорожий мужик с цепью вдруг заявил, что для закрепления обряда необходимо прыгнуть «еще по разику». Воодушевленные выпитым и происходившим, Андрей с Ириной вновь разогнались и прыгнули через порядком разгоревшийся костер, в который Велеслав щедро подбрасывал старые крашеные доски. Мирошкин почувствовал жар и в ту же секунду ощутил боль в груди от удара обо что-то. Как оказалось, разновозрастная пара, не видя Андрея и Ирину, одновременно с ними также решила прыгнуть и побежала навстречу. К счастью, молодые были быстрее, поэтому столкновение произошло не над огнем, а около него, когда Лаврова и Мирошкин приземлялись. Упали все также не в огонь. Сильнее всего пострадали женщины — у Лавровой была рассечена губа и разбит подбородок, а у «возрастной» невесты — нос. Краснорожий мужик, явно подвинувший Доброслава с роли распорядителя, тут же всем налил и призвал «смыть кровь» купанием. Толпа устремилась к реке, а дальше Андрей стал участником многократно виденного им в кино купания голых язычников, с последующим совокуплением поехавших на экскурсию пар по кустам.

Остудившись в ночной августовской воде и протрезвев, полуодетая компания вернулась на «линейку». Там их ждали слегка обеспокоенные организаторы, которые, впрочем, пересчитав присутствующих, успокоились. Неугомонный краснорожий, пытаясь приобнять Дрочену и не замечая неодобрительного взгляда Доброслава, вдруг заявил, что он хотел бы «принять язычество». Этим он нисколько не удивил аборигенов, которые, правда, заявили, что он должен внести некоторое пожертвование на нужды «общины». Неофит не смутился, извлек из своей, уже всем известной в группе спортивной сумки борсетку, вытащил из нее стодолларовую бумажку и сунул ее Дрочене между грудей. Велеслав с Доброславом переглянулись, русалки притащили большую белую рубаху и обрядили в нее краснорожего, предварительно стянув с него футболку. Узрев между толстых, почти таких же, как у Дрочены, грудей новообращенного большой золотой крест, который, как выяснилось, и висел на внушительной золотой цепи, волхв Велеслав что-то неодобрительно прошептал неофиту, которого стремительно развозило (стоя на «линейке», он успел еще разок припасть к водочной бутылке, сообщая окружающим, что «озяб во время купания»). Краснорожий, рыгнув, снял с шеи знаки «иудейско-христианской» веры и швырнул цепь в кусты. Доброслав внимательно проследил траекторию падения креста. Больше никаких препятствий к совершению обряда язычники не видели. Мужика поставили на колени, Велеслав отрезал у него ножницами клок волос с головы и развеял его по ветру, дунув на ладонь. Затем он громогласно объявил, что краснорожего отныне зовут Родомысл. Русалки закружились вокруг свежеиспеченного язычника, сорвали с себя рубахи, продемонстрировав присутствующим свои молодые тела. Родомысл лег на землю — от мелькания голых женских фигур у него закружилась голова. Одевшиеся русалки повели порядком уставших туристов «почивать».

«Электрон» был когда-то неплохим пионерским лагерем. По крайней мере администрация завода или НИИ, которому он принадлежал в советское время и который, судя по всему, в новые времена трагично почил, успела построить несколько двухэтажных корпусов, с палатами на пять-шесть человек. Доброслав, Велеслав и Ко переделали палаты в двухместные номера, обставив их остатками «пионерской» мебели. Номер «молодоженов» Мирошкина-Лавровой оказался по соседству с разновозрастной парой. Первая брачная ночь не превратилась в феерию совокуплений. Утомленный алкоголем, беготней по лагерю, купанием в холодной воде и к тому же уже трахнувший сегодня Ирину в кустах на берегу, Мирошкин, после «одного раза», произведенного на сдвинутых лагерных пружинных койках, быстро уснул.

Спал он беспокойно, и потому, услышав скрип пружин, проснулся, поднял тяжелую голову и обнаружил, что Ирины нет рядом. Зато из-за двери слышались голоса — мужской и женский. «Ирина?!» — вслушиваясь, удивился Андрей.

— Ну что, Вадик, на старух перешел? В клипы больше не зовут сниматься?

— Ну, пока не зовут, говорят, примелькался. Это временно. А с Людмилой у меня все серьезно.

— Что серьезно? Она кто?

— У ее мужа свой бизнес. Правда, он ей недостаточно внимания уделяет. Вот я ее и развлекаю.