День учителя

Весь следующий день Андрей провел в состоянии эйфории. Ему было так хорошо, что даже стало немного страшно — не к добру так много счастья. Спорилась работа в библиотеке, с удовлетворением он отметил, что завершил проработку проблемы возвышения Москвы. Но к вечеру Мирошкин ощутил и первые минусы положения влюбленного. Настя не позвонила, не позвонила она и через день, и через два. Она снилась ему каждую ночь, а на третий день у молодого человека даже стало тянуть сердце. Ему было без нее физически дурно, и Андрей удивлялся этому своему состоянию. Наконец Костюк позвонила и была приятно ошарашена состоянием экстаза, в который поверг ее собеседника простой телефонный звонок. Оказалось, родители просто увезли девушку на несколько дней на дачу.

— А как же учеба? — с шутливой укоризной осведомился Мирошкин.

— А мне справку сделали по болезни! — в девичьем голосе было полно энтузиазма.

Они встретились на следующий день, Андрей повел Настю в кино. Смотрели новый фильм Никиты Михалкова «Утомленные солнцем», в конце сеанса дочь генерала даже немного поплакала о судьбе репрессированных комдива и его семьи, чем весьма растрогала своего кавалера. Вечером Мирошкин подсчитал расходы: билеты по пятнадцать тысяч, потом — Макдоналдс, купил ей розу. Всего вышло семьдесят тысяч. Недурно! Но вложения того стояли — они целовались. Это произошло на прощание, у ее подъезда, с продолжением на лестнице. Обнаруженный у девушки темперамент приятно поразил молодого человека. Настя целовалась страстно и, надо сказать, весьма умело — прошедший хорошую школу еще у Ильиной, Мирошкин смог это оценить. Настин порыв был столь неожиданным, что наутро Андрею даже не верилось, что между ними произошло что-то подобное. Но нет! Было, было, конечно! Он помнил вкус ее помады, ее приведенную его руками в беспорядок одежду и эти жадные, голодные поцелуи. Надо сказать, произошедшее событие вернуло Мирошкина с небес на землю. Настя оказалась такой же женщиной из мяса и костей, как и все прочие. И хотя Андрей бережно собрал со своей одежды свежеприобретенные золотые волоски и сложил их в заветный пакетик, он вполне ясно осознавал, что в скором времени, возможно, даже на следующем свидании, уложит Настю в постель. Он ждал ее звонка, чтобы пригласить в гости. Но Настя не позвонила ни на следующий день, ни… В общем, выходные прошли впустую. Мирошкин не верил, что его бросили. Это было бы слишком странно. Он ходил на дежурства, аккуратно ездил в библиотеку.

Терпение лопнуло в понедельник. С утра Андрей поехал в читальный зал, но не работалось. Решение съездить к Насте пришло неожиданно, когда Боря Винокуров, однокурсник, учившийся в параллельной группе и также поступавший в аспирантуру, после буфета затащил их с Куприяновым и еще одним парнем — Кирычем, известным Мирошкину только под этим прозвищем (всех троих некурящих), в курилку «постоять-поговорить». Мирошкин слушал спор однокурсников о декабристах и чувствовал — то, чем они сейчас занимаются, — пустая трата времени. Вот так стоять и трепаться, когда наверху, в зале у них горой навалены книги, которые они планировали прочесть за сегодняшний день! Но сама мысль о возвращении в зал показалась ему неприятной. Как осточертел ему уже этот любимый когда-то общий зал, осточертел происходившей в нем уже несколько недель каторжной работой по перелопачиванию всего написанного давно умершими людьми по какой-нибудь проблеме закрепощения крестьян или опричнине Ивана Грозного! Сколько это уже может продолжаться! Жара, вторая половина июля, лето в самом разгаре! Девушки по улицам ходят! Девушки?! Зачем ему все эти девушки, когда ему нужна только одна — Настя Костюк?! «Нет, надо ехать! Вот досижу до четырех часов и уеду…»

Андрей досидел до половины четвертого и сорвался из «Исторички». Скорей на «Кунцевскую»! По дороге он купил смешную игрушку — белого пухлого зайца с красными щеками. Насте он должен понравиться. Нашел ее дом, поднялся на этаж и позвонил в дверь. Потом еще и еще. Никто не открывал. Никого не было дома. Сжимая в руке пакет с игрушкой, Андрей пошел к лифту. Что же, так и уйти? Может быть, она еще из института не пришла. Он решил ждать. Сначала ходил около лифта, но какая-то женщина, из соседней с Костюк квартиры, вывела гулять собаку и с подозрением оглядела Андрея. «Пойдет обратно, а я все стою, — соображал Мирошкин. — Глупо и странно. Еще милицию вызовет. Небось тоже какая-нибудь генеральша. Но уйдешь от лифта — пропустишь. Спуститься вниз? А если Настя в этот момент поднимется наверх?» Андрей вышел на балкон у лестницы. Хорошо, что в этом доме были устроены такие балконы. Он глянул вниз — с высоты двенадцатого этажа просматривался вход в подъезд. Очень удобно.

Мирошкин прождал до половины восьмого. Ныли шея, от постоянно наклоненного вниз состояния, и ноги — Андрей простоял, почти не шевелясь, больше двух часов. Наконец у подъезда остановился газик, и из него в сопровождении солдата выскочила Настя. Андрей вернулся к лифту и встал напротив дверей. Они открылись, и Настя, по-дачному посвежевшая, загоревшая и ненакрашенная, что, в общем, ее не портило, даже придавало облику больше домашней мягкости, увидела Мирошкина. Солдатик передал генеральской дочке вещи, недоброжелательно посмотрел на свободного, ухаживающего за девушками Андрея и исчез за закрывшимися дверями лифта.

— Что ты здесь делаешь? — девушка была явно заинтригована.

— Жду тебя. Ты ведь не позвонила…

— О Господи! Прости! У меня началась сессия. Нас отпустили готовиться, и мама увезла меня на дачу. А ты давно стоишь?

— Давно. Уже часов пять.

— Какой ты глупый. Тебе же надо готовиться. Я могла совсем сегодня не приехать. Мне в институт завтра к одиннадцати. Мама уговаривала остаться и ехать сразу с утра на консультацию перед экзаменом. А я не захотела мыться в бане, хочется в ванной полежать. Вот и приехала. Ну, пойдем ко мне. Я тебя чаем напою.

Вошли в квартиру. Увидев мягкую игрушку, Настя как маленькая прижала зайца к груди и унесла куда-то в комнаты. Андрей снял кроссовки и принялся осматривать генеральское гнездо. В таких квартирах ему еще не доводилось бывать — большая кухня, холл, кладовая. «Берем!» — почему-то подумал он тогда. Комнат было три — зал, спальня родителей и детская. Некоторые детали особенно заинтересовали Андрея. Он до приезда в Москву жил в комнате с сестрой, и все детство мечтал об отдельном помещении. Наличие зала, притом что сестры Костюк жили вместе, его удивило. Ему казалось более логичным сделать из двух «маленьких» комнат девичьи, а «большую» занять генералу с супругой. И к черту зал, в котором стояли один большой стол со стульями и два шкафа с посудой — все из какого-то дорогого дерева. Есть можно и на кухне, а для гостей иметь раскладывающийся стол. Так было у него в Заболотске. В детской у девушек стояла одна большая кровать с тумбочками по краям и большой шкаф с одеждой. Письменного стола не было. Примерно такой же набор мебели был и в спальне у родителей Насти. Там, правда, обстановка дополнялась трюмо, возле которого красилась Раиса Григорьевна — мать семейства. Да, в этой семье явно не утруждали себя писаниной. Впрочем, чтением тоже. Ни одного книжного шкафа в квартире не было. К чему? Книг в доме генерала не держали. Это была вторая деталь, поразившая молодого ученого. Мирошкин начал прикидывать, куда было бы можно поставить шкаф, женись он на Насте и живи здесь. Самым удобным местом ему показался небольшой закуток между гостиной и спальней сестер — там Костюки разместили имитацию камина и два больших кресла.

— А удобно вам с сестрой спать на одной кровати, — поинтересовался Мирошкин.

— Удобно, — ответствовала Настя, — мы с Оксанкой худенькие. Так можно посекретничать, пошептаться перед сном. А потом, чего тут обживаться? Мне двадцать один год. Я рассчитываю по окончании института выйти замуж, родить ребенка и жить с мужем. У него…

Последнее желание несколько смутило Мирошкина. Ему рисовались другие перспективы. Именно во время того визита, как отчетливо понял Андрей Иванович много позднее, он впервые ясно подумал о выгодной женитьбе как о способе решения большинства бытовых проблем.

Чай пили все-таки на кухне. Накрывавшая на стол Настя ловко избегала его объятий, хотя раз пять промелькнула в непосредственной близости от рук Андрея. Наконец девушка сдалась. «Я грязная и пахну костром», — смущенно прошептала она, откликаясь на поцелуи Мирошкина. Всеми своими последующими действиями Андрей постарался доказать Насте, что в этом ничего страшного нет. Он усадил ее к себе на колени, прижав спиной к своей груди, и повернул лицо Костюк к своему. Такая поза оставляла его рукам полную свободу действий — через считанные минуты на девушке были расстегнуты рубашка и ширинка на джинсах. Он обладал ее телом, но прежде всего — небольшими грудями с торчащими сосками. Они целовались, Настя, казалось, совсем потеряла контроль над собой, но когда Мирошкин встал и попытался взять девушку на руки, чтобы отнести туда, где было бы удобнее продолжать любовные игры, доведя их до логического завершения, она вдруг вывернулась и отскочила от Андрея, быстро заправила грудки в красивый черный бюстгальтер и застегнулась: «Не сейчас! Не надо сейчас. Я не готова, мне надо вымыться. А потом, сейчас уже девятый час. Через минут десять отец приедет с работы. Тебе лучше уйти. Мы встретимся в субботу. Все будут на даче, а я останусь дома. У меня в понедельник экзамен. Приходи хоть с утра». Мирошкин стоя допил остывший чай — это немного успокоило. Настя проводила его до двери, и здесь они задержались еще минут на пять, так, что Мирошкин едва не кончил. Выходя из лифта, он столкнулся с невысоким плотным мужчиной, по волевому начальственному лицу которого Андрей угадал, что это и есть генерал-майор Костюк. «Добрый вечер», — приветствовал он своего предполагаемого тестя. Тот удивленно поздоровался и прошел в лифт. Всю дорогу домой Мирошкин представлял себе, как они будут жить с Настей, ее сестрой и родителями в этой квартире, какие там предстоят большие перестановки. «Главное — чтобы она меня не бросила», — заклинал Андрей судьбу. Но почему она должна была его бросить? Вроде бы все развивалось как в сказке. Правда, она ничего про него не знала. Он сообщил ей, что поступает в аспирантуру, отец у него полковник в отставке (тут он на всякий случай прибавил Ивану Николаевичу звание), бизнесмен. «Скажу ей, что живу с бабушкой, — Нина Ивановна все равно на даче сидит безвылазно», — о том, как он потом урегулирует отношения с Настей, Мирошкин старался не думать. Объяснится как-нибудь. «Уж и они-то какие москвичи?! Мать откуда-то из Белоруссии, отец из Харькова, полжизни протаскались по СССР». Ситуация казалась ему даже где-то забавной, напоминала фильм «Москва слезам не верит».

Началась уже привычная рутина: библиотека — работа, работа — библиотека. В промежутках между ними дома почти не было — Андрей уговорил Поляничко подежурить за него с субботы на воскресенье. Он думал, что останется спать у Насти и они проведут незабываемые выходные. За это пришлось дежурить за Сергея ночь в офисе. На Волгоградке он не появлялся, кочуя между двумя подвалами «Роситала» всю неделю. Бродя по складу среди тюков с итальянскими тканями и прислушиваясь к шуму, поднимаемому хозяйничавшими где-то в дальнем углу крысами, Мирошкин повторял философию и мечтал о своей будущей счастливой жизни. Он ведь обязательно пробьется, поступит, начнет работать, будет заниматься репетиторством, еще что-нибудь придумает. Они не пожалеют, он ведь будет любить Настю.

В субботу Андрей купил букет роз, коробку конфет, шампанское и пакет сока. «Будто свататься собрался», — подумал он, поднимаясь в лифте на этаж, где жили Костюки. Настя действительно была дома одна, не по-домашнему разодетая — очередное красивое платье, туфли и… огромная копна душистых волос. Целоваться начали еще у двери. Тут же принялись раздеваться. У Андрея мелькнула мысль, что надо бы поставить шампанское в холодильник, его смущало и то, с какой скоростью он приводил в беспорядок одежду и прическу девушки: «Она ведь готовилась, еще подумает, что не оценил». Но устоять сил не было. Молодые люди переместились в детскую, Настя, оставшаяся в туфлях и белом кружевном белье, сама откинула покрывало с ее половины кровати и вдруг остановилась как бы в нерешительности. «А ты знаешь, у меня еще не было мужчины», — смущенно произнесла она. Андрей растерялся. Девственница в двадцать один год! С такой внешностью! Ему вспомнилась далекая уже дефлорация Мешковской… На тумбочке у кровати сидел подаренный Мирошкиным заяц. «Надо сделать так, чтобы у нее осталось как можно меньше неприятных ощущений», — промелькнуло в мозгу. Андрей подошел к девушке, обнял ее и начал бормотать о том, что ей не следует волноваться, он обойдется с ней «очень бережно и ласково». В глаза бросилась белоснежная простыня кровати. «Может быть, лучше пойдем в ванную, — неуверенно произнес Андрей, — запачкаем». Он потянул девушку за руку из комнаты. «Нет, — вдруг решительно остановилась Настя, — невинности лишаешься всего раз в жизни. Пусть все произойдет в постели». Она расстегнула бюстгальтер. Андрей не думал, что небольшая женская грудь может быть так красива. Он ведь толком не рассмотрел ее тогда — на кухне. У всех его предыдущих девиц, за исключением Тенитиловой с нулевым размером, была как минимум «троечка». Правда, выделялась еще «отличница» Ильина. Но у той был просто большой бюст, без особых достоинств, хотя он и не висел, как у Крыловой — девушки № 2 «сезона» 1993 года. Те странно обвислые для двадцатилетней девицы груди, с какими-то растяжками на коже и большими кругами сосков предопределили тогда разрыв Андрея со студенткой «Открытого университета». А вот грудь Костюк была изящной и на фоне хрупкой фигурки ее «единичка» (ну, от силы «двоечка») вовсе не казалась плоской. «Сорок четыре килограмма веса при ста шестидесяти четырех сантиметрах роста», — вспомнилось, как со смехом Настя описывала свои параметры во время прогулки на Поклонной горе.