День учителя

Потом они, конечно, помирились, хотя друзей так и не позвали, а после старого Нового года дядя Коля сдался и согласился на депозитарий. Заключение сделки и помещение денег в сейф назначили через месяц. Накануне старик Коростелев позвонил, как бы желая уточнить, «все ли остается в силе», и напоследок огорошил племянницу: «Только, Ирочка, я прошу вас с Андрюшей обратить внимание на то, что деньги я возьму, только если они все будут новыми стодолларовыми бумажками». Ирина в изнеможении повесила трубку — почти все деньги, привезенные бабушкой, были старые — с маленьким портретом президента. На другой день, выпотрошив обезьяну и взяв с собой все имевшиеся в доме доллары, они поехали на ВДНХ — там располагалась «Мариэль». Выйдя из метро, зашли в первый попавшийся крупный обменник и поменяли старые доллары на новые, заплатив приличные комиссионные. Затем, почти бегом, подошли к трамвайной остановке, все время оглядываясь, — Мирошкиным казалось, что от самого обменного пункта за ними кто-то следит. И в трамвае они ехали, напряженно всматриваясь в лица окружающих — не замышляют ли чего недоброго? Но обошлось.

В конторе их уже ждали Толя, делавший вид, что он не знаком с Мирошкиными, женщина-нотариус, которая, как предупредил Толя, также была «на их стороне» и, конечно, дядя Коля со своим сыном Сережей. И Толю, и Сережу Мирошкин видел впервые. С первым дела вела исключительно Ирина, Андрей лишь пару раз поговорил с ним по телефону, но именно таким он себе и представлял этого делягу — худощавый, лет тридцати, мелкий самоуверенный хищник. А вот Сережа его поразил. Зная о том, что дядя Коля не позволил сыну жениться на любимой женщине, Андрей представлял себе Коростелева-младшего романтичным молодым человеком, томившимся под игом идиота-отца и стервы-матери. Все это были иллюзии. Сережа был такой же огромный и жирный, как дядя Коля, мужик лет тридцати пяти, с «фирменными» коростелевскими мутными глазками, к тому же заплывшими жирными щеками. Разве с такой внешностью можно испытывать хоть какие-то сильные чувства? Мирошкин понял, что и он, в свою очередь, не понравился Сергею, — тот его демонстративно, все время, пока они были в «Мариэле», игнорировал, а когда Андрей пытался «подавать голос», рассматривал с брезгливым удивлением, как бы спрашивая: «А ты кто такой?» Коростелевы вообще предпочитали общаться исключительно с Толей. «Сотрудник фирмы» у них отрицательных эмоций не вызывал, хотя странно — они ведь могли предположить, что Ирина привела их именно сюда не случайно.

Толя попросил документы. Одна из справок, представленных Ириной, не годилась — оказалась просроченной. «Не страшно, — успокоила стороны нотариус. — Можно и без нее подписывать. А справку Ирина Валерьевна потом довезет. Деньги при вас?» Ирина достала из сумки тугой сверток. Коростелевы согласились, что отсутствие одной справки несущественно. Более всего их волновали деньги. «Мы хотели бы взглянуть», — голос у Сергея был выше, чем у его отца, и довольно противный. Ирина сняла с пакета резинки, развернула и выложила десять тысяч долларов новыми банкнотами. Сергей сел за стол и пододвинул к себе пачку. Для начала он пересчитал деньги — быстро-быстро, как будто всю жизнь только этим и занимался, даже не подумаешь, что он специалист по компьютерам. После этого всмотрелся в каждую купюру, поднимая ее к свету. «Может быть, у нас проверим», — предложил Толя. Сергей отрицательно покачал головой. Он положил стопку денег перед собой и начал производить действия, непонятные окружающим. Коростелев-младший брал каждую купюру, тер ее пальцами, при этом безотрывно на нее глядя, отклонял от себя, затем наклонял то вправо, то влево. На второй тысяче Толя не выдержал: «А что вы делаете?» Сергей дружелюбно посмотрел на него — Анатолий определенно был ему симпатичен — и пояснил: «Проверяю деньги, не фальшивые ли, а то от Завьяловых всего можно ожидать. У настоящих долларов бумага особая на ощупь, а глаза президента, как бы ты бумажку ни вертел, всегда смотрят в твои глаза». Процедура продолжалась. Рядом с первой пачкой потихоньку начала расти вторая — проверенная. Толя растерянно улыбнулся и посмотрел на Ирину. Та ответила ему презрительно-недоуменной улыбкой и пожала плечами. Но вот Сергей отложил отдельно одну стодолларовую банкноту, вторую… К концу проверки в третьей, тонкой пачке уже было не менее десяти бумажек — Андрей считал, получилось десять, но про себя он определил именно так: «не менее десяти». В голове пронеслось: «Тысячу долларов забраковал. Что же это? Неужели в банке нам всучили?» Но это был еще не конец. Закончив игру с долларами в гляделки, Сергей вновь положил перед собой те, «сомнительные» деньги. Теперь на столе появились лупа, перочинный ножик и ластик — Сергей всмотрелся в верхнюю бумажку из тонкой пачки через лупу, потер ее ластиком, еще раз вгляделся в лицо Франклина и… положил сто долларов к проверенным. Взял вторую бумажку. Ее он уже не только потер ластиком, но и поскреб ножичком. И она прошла проверку. Коростелев потянулся за третьей… Больше всего сомнений у него вызвала шестая бумажка. Ее он не только тер и скреб, каждый раз всматриваясь в лупу, но еще и мял и ковырял ножиком на сгибе. Андрей посмотрел на жену. Ирина, страшно бледная, как загипнотизированная смотрела на руки двоюродного брата. Ее губы что-то беззвучно шептали. «Молится, — понял Андрей Иванович, — хотела еще и в церковь сходить, я отговорил — за этим в церковь ходить неудобно — теперь, если что, виноват буду». Но обошлось — все сто бумажек наконец оказались в одной пачке. Сергей в изнеможении откинулся на стул — по его толстым щекам тек пот, был мокрым и затылок. Деньги можно было нести в хранилище.

«Ну, что? Можно подписывать договор?» — Толя нервно взглянул на часы, как видно, процедура проверки денег с какого-то момента перестала его развлекать. Сергей согласно кивнул головой. Толя положил перед дядей Колей заранее составленную бумагу с текстом договора. Но Коростелев-старший вдруг отодвинул ее от себя.

— Пусть он, — дядя Коля неожиданно указал пальцем на Мирошкина, — пообещает мне выплатить дополнительно к этим десяти еще две тысячи долларов.

— Помилуйте, Николай Кирилыч, за что же это? — из-за волнения Андрей начал изъясняться каким-то высоким стилем.

— А упущенная выгода? Вы в квартире сколько живете? А сколько времени она уже не сдается? Вот то-то же! Две тысячи.

Мирошкин был готов убить Коростелева. Ему вдруг стало ясно, почему дядя Коля не хотел выписываться из квартиры до получения денег — надеялся еще и за выписку денег срубить.

— Мы об этом не договаривались! Вы сказали десять тысяч и оформление… У нас просто нет таких денег.

— Ну, а раз нет, договора не будет, — Коростелев подмигнул Анатолию, как бы давая понять: «Мы-то с тобой тертые калачи, нас-то не проведешь». Толя стоял, открыв рот.

— Как вам, дядя Коля, не стыдно?! — вступила в разговор Ирина, — Радуйтесь, что мы вообще вам согласились эти деньги заплатить. Квартира должна была достаться тому, кто раньше…

Дядя Коля махнул рукой и пошел к дверям. И он бы, наверное, ушел, если бы не нотариус, о присутствии которого все как бы забыли. «А разве это имеет отношение к сделке», — только и сказала она, но этого было достаточно, чтобы Толя наконец опомнился. «Николай Кириллович, — «сотрудник фирмы» встал в дверях, — я не понимаю, что происходит? Вы о чем договор подписываете? О продаже квартиры! При чем здесь деньги за сдачу жилплощади? Это отдельный договор! Вот о нем вы и будете договариваться после подписания. А сейчас не надо. И говорить об этом даже не надо. Кто же подписывает под видом одного договора два? Ведь это мошенничество. Подсудная статья». Коростелев-старший остановился. Неизвестно, произвели ли на него впечатление слова Анатолия, оценить юридическую составляющую которых никто из присутствующих, за исключением, быть может, нотариуса, не мог, или старик и правда понял, что перегнул палку, но он остановился и взглянул в лицо сыну своими тяжелыми мутными глазами. Сергей кивнул. Дядя Коля вздохнул и со словами: «Ладно, потом поговорим» — вернулся к столу. Бумаги были подписаны, заверены, деньги уложены в ячейку. На другой день Ирина получила недостающую справку и завезла ее Толе. Еще дня через три документы на выкупленную половину квартиры уже были на руках у Мирошкиных, а в конце февраля Толя сообщил, что дядя Коля забрал деньги из хранилища, следовательно, выписался. Мифические деньги за проживание ему, конечно, никто и не собирался выплачивать.

Так, Коростелевы получили десять тысяч долларов, которые, как теперь стало известно, они потеряли, Ирка приобрела половину однокомнатной квартиры, в которой она с мужем и так жила, а Андрей Иванович, в дополнение к возможности спокойно жить с нелюбимой женщиной на ее жилплощади заполучил неразрешимую проблему в виде колоссального долга, пусть и растянутого для возвращения на три года. За прошедшие с момента заключения сделки восемь месяцев Мирошкины, едва сводя концы с концами, умудрились выплатить по тысяче долларов родителям Андрея и этому Паше. Ему Ирина захотела отдать деньги в первую очередь. Поскольку у ее подруг они набрали по мелочи и часто на неопределенный срок, об этой части долга они даже и не думали. Не беспокоили их и шесть тысяч, занятых бабушкой у каких-то термопольских «олигархов», хотя и эти деньги висели на совести Мирошкиных. В конце концов впереди еще целых три года. Так казалось летом, до обвала. Теперь, конечно, перспектива возвращения такой кучи денег было весьма туманной. Но все-таки еще целых два года. «В конце концов бабушка старенькая», — приходило иногда в голову Андрею Ивановичу. Его очень беспокоил долг в тысячу сто долларов, срок возвращения которого неуклонно приближался, а заветный «обезьяний» тайник был пуст. А между тем кредитор-то был ох какой опасный!

Вспомнив все это, Мирошкин поежился. Его охватили нехорошие мысли: «Уже октябрь. Поставят на счетчик, потом, как водится, продай квартиру… Или просто убьют! Или покалечат! Проклятое время. И еще этот Петрович…» Андрей Иванович обернулся к жене, с чем-то возившейся в коридоре.

— А папа только за этим и приезжал? Ну, в смысле, кроме позвонить?

— Нет, не только.

Андрей Иванович напрягся. Тесть практиковал приезд с займом незначительных сумм денег, которые с него, разумеется, никто потом не спрашивал. Мирошкину это очень не нравилось, он выдержал пару тяжелых разговоров с женой, после одного из которых она все-таки отказала отцу в очередном вспоможении. После этого Ирка проплакала всю ночь и дня три не разговаривала с мужем. Что же касается Петровича, то он просто поменял тактику — теперь, перед его появлением на улице Красного Маяка, внучке предварительно звонила Ирина Алексеевна и затягивала свою привычную песню о том, что «сын и мальчишки голодают». Иногда она плакала. В результате деньги Петрович все-таки получал… «Впрочем, — подумал Андрей Иванович с надеждой, — возможно, дело вовсе не в этом. Может быть, у ребят что-нибудь опять случилось?» С братьями Завьяловыми почему-то всегда что-нибудь да случалось. Младший числился в вечерней школе (Мирошкин с удивлением узнал, что такие еще сохранились) и собирался в охрану того же пельменного склада, при котором уже служил старший. Благодаря этому обстоятельству Завьяловы регулярно имели на столе «списанные» пельмени. Братьев почему-то регулярно били на улицах хулиганы, что Андрея Ивановича особенно поражало, — за все годы жизни в Москве ему ни разу не довелось оказаться жертвой уличного насилия. Но дети Валерия Петровича как будто притягивали к себе приключения… Однако то, что сообщила мужу Ирина, явно выходило за рамки привычного и даже отвлекло его от дум о долгах, бандитах и «счетчиках».

— Хозяева гонят родителей с квартиры, — трагично выдохнула из себя Мирошкина.

— Как?

— Ну, этот Леша — хозяин — приехал проверить, как идут дела с ремонтом, видит, что ничего не сделано… В общем, дал им три дня на выезд.

— Этого следовало ожидать. Ах какой молодец этот Леша — сразу все понял. Не удалось Петровичу его развести, как тех, из «Отрадного».

— По-моему сочувствие у тебя должны вызывать мои родители…

— А они, представь, его не вызывают. О чем думали твой отец и братья? Ну, братья — ладно. А он-то — взрослый человек. Или надеялся на то, что обвал рубля переполнит чашу народного гнева, начнется всеобщая забастовка, по улицам Москвы забегают толпы народа, как в октябре 93-го, шахтеры перестанут перекрывать железные дороги и стучать касками о мостовую Горбатого мостика, а вместо этого вытащат из нее камни и возьмут власть в свои руки? А после этого ЦК опять въедет в дом на Старой площади и начнет расправляться с врагами народа?! А Валерия Петровича как пострадавшего позовут в правительство?! И уж тогда ему не придется ни за что платить!

Лицо у Ирины сделалось непроницаемым:

— Я не знаю, за что ты так ненавидишь моих родителей, но хотя бы в отношении меня ты мог быть более деликатным. Ты разве не видишь, как мне плохо? Как у меня болит душа? Или тебе совсем на меня плевать?

Андрей Иванович промолчал, поджав губы и глядя в работавший без звука телевизор, — там Николай Фоменко раздевал до трусов и букета цветов очередную девицу, решившую позвездить в его «Империи страсти». Откуда-то сверху раздавались крики — то гуляли соседи. Кто-то кому-то что-то пьяно доказывал, слышалось вечное русское: «А вот у них… А вот у нас…» Мирошкин почему-то вспомнил последний сегодняшний рассказ тестя — о производстве водки: на заводе «Кристалл» раз в неделю меняют какие-то фильтры, а по этикетке на бутылке можно определить, в какой день после обновления фильтра водка изготовлена и каково ее качество…

— Ну и что они теперь намерены делать, — Андрей Иванович постарался продолжить разговор, максимально смягчив тон.

— По-моему, это конец, — Ирина тоже подавила в себе раздражение, — на прежних условиях они квартиру не снимут, а если платить — требуют самое меньшее триста долларов в месяц, и это после кризиса — раньше брали пятьсот. У родителей никаких денег нет… В общем, папа поедет в Термополь, будет пытаться еще переговорить с Шамилем, мальчишек я пристрою в наше общежитие МПГУ, мама поедет жить к подруге… Все это, конечно, временно, но хоть как-то… Единственный, кого никуда не денешь, — Амир… Мы с папой поговорили, и я хочу тебя попросить: давай Амира возьмем к себе.