День учителя

Поначалу свое поселение в этом сонном московском районе Андрей считал крушением надежд, которые зародились у него в ожидании переезда в Москву. В мечтах он рисовал себе вольную жизнь в общежитии, о которой слышал много увлекательного от знакомых родителей, живших в таких условиях в студенческие годы. Но вот как раз то, что привлекало в этой жизни Андрея, пугало Ольгу Михайловну. А после того как ей рассказали страшную историю, произошедшую с сыном ее подруги, впечатлительная библиотекарша твердо решила пойти на любые жертвы, но не допустить, чтобы Андрюша жил в общаге…

Тот несчастный сын подруги учился в Москве в каком-то техническом вузе и обитал в общежитии от этого института. Из глупого озорства он принялся перелезать к друзьям в соседнюю комнату по общему карнизу. Живших там ребят это тоже развлекало, так как вносило элемент шоу в происходившие здесь регулярно студенческие пьянки. Представьте: в окне седьмого этажа вдруг возникал новый персонаж, выпивал рюмку водки и опять выходил наружу. Иногда он приходил не один раз за вечер. Всем было весело вплоть до того момента, когда, как водится, выпив, хохмач полез к себе в комнату и сорвался. Те, кто оставался пить, хватились его только через час, заметив: «лазил-лазил туда-сюда и вдруг перестал, выглянули в окно, а он лежит на асфальте мертвый…»

Все страхи разрешились для Ольги Михайловны вполне благополучно. В общежитии МПГУ не было мест, и с иногородних брали расписку в том, что они на проживание претендовать не будут.

Узнав о желании родителей снять для него квартиру, Андрей приободрился, но затем, узнав, какое это будет жилье, еще больше пал духом. Отец привез недавнего школьника в Кузьминки в самом конце августа. Выйдя из метро на Волгоградский проспект, Мирошкины увидели перед собой бесконечный ряд белых панельных пятиэтажек-«хрущоб» и двинулись к ним вдоль «луча» — узкой дороги, проложенной параллельно широкому Волгоградскому проспекту и отделенной от него полоской земли, засаженной деревьями. На другой стороне проспекта высился длинный многоэтажный кирпичный дом улучшенной планировки. Дом, который искали Мирошкины, ничем не выделялся среди прочих, стоявших на «их стороне» Волгоградки, отличаясь только номером — 103. Когда отец с сыном прошли уже минут десять («какие же все-таки расстояния в Москве!»), они увидели между домами стадион. «Ну вот, Андрюша, — сказал Иван Николаевич, — тут ты и будешь жить. Хорошо, что рядом стадион, сможешь заниматься спортом». Стадион оказался «вешкой», не доходя до него, мужчины свернули от дороги и подошли к третьему подъезду. Лифта в доме не было, они поднялись в 50-ю квартиру, и Иван Николаевич позвонил. Дверь им открыла женщина лет за шестьдесят. Мирошкины представились. Нина Ивановна, так звали хозяйку, начала показывать квартиру, хотя показывать-то, в общем, было нечего: низкие потолки, маленькая прихожая, прямо у входа — туалет-ванная с окном, выходившим на микроскопическую кухню, газовая плита. Себе старушка оставила изолированную комнату с кладовкой. Андрей должен был жить в проходной, где были «все условия» — диван, полка с «макулатурной» беллетристикой, пара кресел, большой раскладывающийся стол, балкон, телевизор и пианино, наличие, которого Нина Ивановна почему-то считала особенным достоинством сдаваемой ею площади. Андрей так и не понял, как отец нашел эту квартиру, не поинтересовался он, кстати, и сколько родители договорились платить хозяйке. Мысли его тогда были далеки от меркантильных расчетов. Он попросился в туалет и, усевшись на унитаз, положил голову на старенькую стиральную машину, в которую уперлись колени. На машине лежала толстая книга по домоводству. Взгляд Андрея скользнул по плитке на стене над ванной, покрытой густым слоем белой краски, и уперся в плафон кухонной люстры, видневшейся в окне. В душе молодой человек оплакивал крушение своих надежд — бабка явно будет поддерживать связь с родителями, и у нее они всегда смогут узнать, когда Андрюшенька пришел домой. Никого сюда не приведешь…

Если бы Андрей тогда только знал, что по вечерам Нина Ивановна будет сидеть в «его» комнате и смотреть сериалы, а весной высаживать на балконе рассаду, которой заставит и окна большой комнаты! А еще через несколько лет, в голодном 93-м, она попытается разводить в квартире цыплят… Если бы он тогда себе это представил, то, наверное, сгоряча удавился в туалете сразу. Впрочем, нет, не удавился бы! Человек всегда надеется на лучшее. Он ко всему привыкает и даже умудряется из любой ситуации извлекать пользу. Пользу из увлечения Нины Ивановны дачей Мирошкин, правда, начал извлекать лишь через пару лет.

Нина Ивановна поначалу пыталась Андрея опекать, утомляла его какими-то дурацкими советами и рассуждениями о стремительно меняющейся жизни, замешанными к тому же на опыте, вынесенном квартирной хозяйкой из импортных «мыльных опер». Она внимательно присматривалась к образу жизни постояльца, расспрашивала о делах, беспокоилась, если он приходил поздно. И уставший Андрей, замерзший во время зимних блужданий по улицам с Мешковской, общаясь с Ниной Ивановной, мысленно прощался с любыми перспективами личной жизни. На какое-то время он смирился. Бытовые условия, учеба, вкупе с трагедией, которую разыгрывала перед всем курсом брошенная Мешковская, до поры отбили у Андрея желание хоть за кем-нибудь начать ухаживать. «Ожил» он к весне 1992 года, но ему поначалу никак не попадался подходящий объект вожделения — какие-то все вокруг были страшные или «колхозные» девки. Потом в Исторической библиотеке встретился, кажется, «интересный экземпляр». Это была высокая девушка с длинными светлыми волосами и выразительными зелеными глазами. Пару недель Андрей рассматривал в общем зале складную девичью фигуру, узнал даже, из случайно услышанного разговора ее подруг, что незнакомку зовут Лариса, но познакомиться так и не отважился. За полгода с лишним, пока длилось его «затворничество», он отвык от женщины, начал комплексовать, слишком долго присматривался к Ларисе, решая — выйдет, не выйдет. В конце концов в своих фантазиях вознес понравившуюся девушку на такую высоту, что стал считать свои шансы ничтожными. А потом в мае началась сессия, и стало совсем не до любви.

В июне Андрей уехал на практику в пионерский лагерь «Дзержинец» в Старой Купавне. Лагерь был от Министерства безопасности России (так тогда назывался бывший КГБ), и Мирошкин попал туда вожатым совершенно случайно, вместо Куприянова. Вышло это так. Когда студенты узнали о необходимости подвергнуться по окончании второго курса столь серьезному педагогическому испытанию, все, у кого была возможность, стали подыскивать себе лагерь поприличнее. Куприяновский отец-полковник легко пристроил сына вожатым в ведомственный лагерь. У Мирошкина таких возможностей не было, и он уже морально приготовился отправиться по распределению в какую-нибудь глушь на нищенские условия. Но в самый последний момент Куприянов вдруг решил не ехать в «Дзержинец». «Если хочешь, Андрюха, — «вербовал» Мирошкина староста, — поезжай на мое место. А то меня отец «ест». Он договорился, туда попасть не так просто, вожатыми обычно молодые офицеры и прапорщики ездят подработать, а он меня впихнул. Обещаю — будут нормальные дети и условия. Я сам туда семь лет пионером отъездил, хватит с меня пионерской романтики. Лучше на раскопки съезжу, а то в прошлом году такого дурака свалял!» На вопрос однокурсника о том, как же Куприянов получит справку о прохождении практики, тот только улыбнулся и попросил приятеля не беспокоиться.

Поразмыслив денек, Андрей согласился. В назначенный день он подъехал на «Площадь Ногина», где встретился с Куприяновыми — Саней и его дружелюбным улыбающимся отцом, в котором неопытному Мирошкину никак не удавалось разглядеть принадлежность к пугающему учреждению и полковничий чин. Куприянов-старший (их познакомили — «Анатолий…» — но Андрей не запомнил его отчества) повел парней по Солянке через какие-то старые дворы, с названиями, знакомыми Андрею по произведениям Гиляровского. Они свернули в арку и оказались у входа в двухэтажный особнячок, куда их вскоре пригласили. Там Андрей заполнил заявление и анкету, так и не поняв, какое отношение к его поездке вожатым имеет вопрос: «Были ли у вас родственники в плену или на оккупированной территории?» Затем все теми же дворами Куприяновы отвели его в ведомственную поликлинику, где Андрей прошел, кстати, весьма формально, диспансеризацию. Когда он вышел на улицу, там ждал один Саня Куприянов, который и вывел его к метро. Если бы Андрея попросили повторить этот путь одного, допустим, через неделю, он бы, наверное, заблудился, хотя прекрасно понимал, что водили его совсем близко от Исторической библиотеки, которую он посещал почти ежедневно. Возможно, все это объяснялось тем, что Мирошкин тогда совсем не знал центр Москвы.

То краткое соприкосновение со спецслужбой произвело на него тяжелое впечатление. КГБ всегда воспринимался Андреем как что-то мрачное и загадочное, а тут вдруг выяснилось, что, направляясь почти каждый день в любимую библиотеку, он проходил в непосредственной близости от зданий «конторы», в которых затаились сотрудники зловещей организации. Осознавать это было неприятно прежде всего потому, что ранее он даже не подозревал ни о чем подобном… Кстати, ощущение близости и одновременно закрытости МБ усилилось осенью, когда Мирошкин узнал: Куприянов, ни дня не отбывший в пионерском лагере, получил, как и все, «отлично» за летнюю педагогическую практику. Голова окончательно пошла кругом, когда Саня, выпив водки, проговорился, что тем летом, тайно от родителей, он с группой подобных ему националистов побывал на войне в Приднестровье. Как Куприянову удалось провернуть такую «многоходовую комбинацию», Мирошкин не смог понять, слишком мало было информации.

Но это было уже много позднее. А в начале июня Андрей с дорожной сумкой вышел из станции метро «Белорусская» и свернул в один из переулков, где выстроились автобусы, которым предстояло доставить вожатых и детей сотрудников в «Дзержинец». На окнах автобусов были прикреплены номера отрядов. Судя по всему, дети уже прошли какое-то предварительное распределение, поэтому уверенно грузились в транспорт. Мирошкин подошел к выделенному ему шестому отряду. Здесь были ребята 10–11 лет. Как объяснял Куприянов: «Самый хороший возраст, уже не писаются и еще не трахаются». В автобусе Андрей увидел водителя и невысокую блондинку своих лет, занимавшую первое сиденье. «Давайте знакомиться, — сказала она, — меня зовут Евгения, Женя. В нашем отряде я буду руководить девочками».

Женя Тенитилова стала его второй женщиной. Самое интересное было то, что, как только она ему сказала эту свою фразу о распределении обязанностей, Андрей понял, что они переспят. Он даже с каким-то задорным любопытством осмотрел свою будущую подругу: круглое личико, голубые глазки, светлые, слегка завитые волосы, маленькую грудь и ножки-столбики. Мягко говоря, средненькая. Впрочем, ко всему этому добавлялась улыбка, которую называют обворожительной, сопровождающаяся какой-то сладкой истомой в глазах, странным образом искупающая все внешние недостатки ее обладательницы. Андрей тогда поймал себя на мысли, что и Женя смотрит на него также оценивающе. И ей, судя по всему, было ясно то, что между ними должно было вскоре произойти. Это, казалось, понимал даже водитель, который окинул вожатых равнодушно-мудрым взглядом и отвернулся в окно. Удивительно, что с таким настроем, начав практически с первой минуты общаться в игривом стиле, принятом у людей, между которыми установилась некая связь, они не занялись сексом сразу по прибытии в лагерь, а «провстречались» целых три дня.

Лагерь Андрею понравился. Он был построен в лесу, занимал большую площадь, дети имели клуб, открытую и закрытую площадки для дискотеки, помещения кружков, живой уголок, бассейн, огромную площадку с качелями и каруселями. В столовой хорошо кормили. Разрушительный «ветер перемен» еще не коснулся этого заповедного уголка, и Андрею даже показалось, что на дворе не 1992-й, а 1985-й год. Несколько хуже обстояло дело с условиями проживания — комплекс душевых (один на весь лагерь) находился далеко от корпусов отрядов, сами же корпуса были рассчитаны на максимальный коллективизм — отряду в тридцать человек отводились две огромные палаты для сна. В одной палате спали девочки, в другой — мальчики. Двери палат выходили на общую большую веранду, где во время дождя проводились собрания отряда и стоял отрядный телевизор. С другой стороны к веранде примыкали туалеты, кладовая для чемоданов детей и комната (одна!) вожатых. Женя объяснила, что вожатый-мужчина спит на кровати в палате мальчиков, поставленной несколько отдельно от кроватей детей, у двери, а женщина-вожатая занимает отдельную комнату. Андрею предлагалось, как и детям, поместить свою сумку в кладовую, а в тумбочку около койки выложить бритвенные и банные принадлежности.