Деньги не пахнут

— Два бокала Pappy Van Winkle.

Бармен, высокий парень с рукавами закатанной белой рубашки, замер, словно в кино, где герой внезапно называет что-то легендарное.

— Это… стоит двести десять долларов за стакан, сэр, — голос его дрогнул, как тонкая струна на гитаре.

Пирс лениво поднял взгляд. Взгляд был холоден, как сталь клинка, и таким же острым.

— Тогда сделай из этого бутылку.

Бармен моргнул. Щёки слегка порозовели, как у подростка, которого застали на чем-то запретном.

— Простите… что? — переспросил он, не веря своим ушам.

— Бутылка, — Пирс медленно выговорил каждое слово, словно проверяя терпение собеседника. — Нужно ли повторять дважды?

— О-о… Нет. Сейчас, — парень торопливо вытер ладони о полотенце и метнулся к полке, где стояли бутылки, будто артефакты из другого мира.

Виски Pappy Van Winkle. Само имя звучало как шёпот старого южного джентльмена, с запахом дуба, карамели и табака. Напиток, который в обычных кругах передавали из рук в руки с трепетом, здесь заказывали, словно кофе на вынос.

Пирс, казалось, не замечал этой сцены. Он бегло взглянул на свои часы с блестящим металлическим браслетом, тонко звякнувшим при движении. Взгляд его скользнул по циферблату с нетерпением человека, для которого даже минуты стоят денег.

А рядом Джеймс…. Тот сидел, будто проглотив горькую пилюлю. Он слегка закусил губу, стараясь не выдать эмоций. Всё внутри него кричало: "Чёрт, бутылка этого виски стоит, как моя машина!"

Он заставил себя сидеть прямо, руки сложил на коленях, пальцы сцепились в замок так крепко, что побелели костяшки. Ни дрогнуть, ни моргнуть, будь камнем, повторял он себе.

Потому что мир таких людей, как Пирс, был миром, где не принято удивляться. Где тысяча долларов — это всего лишь мелочь на барной стойке.

А виски уже открывали. Пробка мягко хрустнула, выпуская в воздух аромат, густой и тягучий, словно медовая карамель, пропитанная дымком костра. Запах был настолько глубоким, что Джеймс на мгновение ощутил, как у него закружилась голова.

Вот она, цена власти, подумал он, глядя на Пирса, который словно скучающе не ожидал чего-то большего, чем просто выпить.

Пирс сделал это нарочно. Деньги для него были не просто бумага — оружие, и сейчас он использовал их, чтобы выбить Джеймса из равновесия.

— Вот, — протянул он, мягко звякнув стопкой купюр. — Со льдом хотите?

Бармен, молодой парнишка с торчащими ушами, заметил, как хмуро сверкнуло в глазах Пирса, и мгновенно притих. Ледяная щипцовка звякнула о край ведёрка, но он поспешил захлопнуть рот, налил виски и скользнул прочь, словно таракан в щель.

— Ну что, есть кто-нибудь приличный? — Пирс перешёл к делу сразу, но Джеймс не спешил. Он улыбнулся краешком губ, как человек, которому некуда торопиться, и медленно поднял тяжёлый стакан с янтарной жидкостью. Виски пахнуло сладким дубом и лёгкой гарью.

— Откуда мне знать? — лениво бросил он. — Я всего лишь инструктор, прошёл каких-то шесть недель обучения.

— Но глаз у тебя совсем не обычный, — Пирс прищурился, словно проверяя на просвет чужую душу.

Он бросил взгляд на часы — блеск полированного металла едва зацепил свет ламп, но это был лишь жест привычки. Время для него текло по своим законам, и он мог позволить себе насладиться моментом ещё немного.

— Ты странный тип, Пирс. Единственный доктор наук, который просит меня оценивать кандидатов.

— Все знают, что я странный, разве нет? — Пирс чуть повёл плечом, будто сбрасывая с себя лишний груз.

— Верно, — усмехнулся Джеймс. — Ты — легенда Уолл-стрит. Король-лич.

Прозвище прилипло к нему не случайно. Стоило Пирсу вцепиться в клиента, и всё — тот был его. Даже когда бедняга умолял отстать, плевался проклятиями, грозил разорвать все связи — это не имело значения. Пирс выслушивал угрозы с мягкой улыбкой, а на следующий день звонил снова — с готовым решением. Уйти от него можно было только двумя способами: подписать контракт… или убить его. А он был жив и здоров — вот почему его называли Королём-личом.

— Он, без сомнения, выдающийся человек, — вполголоса произнёс Джеймс, и в этих словах не было ни капли иронии.

Пирс сделал карьеру, словно прорубил её в камне. Лучшие результаты, несмотря на то, что клиенты его ненавидели. И всё — за счёт мастерства. Таких людей на Уолл-стрит знали по именам.

— Почему ты столько сил тратишь на этих зелёных новичков? — Джеймс покосился на него с любопытством.

Вместо ответа Пирс опустил ладонь на тёплое, чуть липкое дерево барной стойки. Под рукой что-то было спрятано.

— Есть время в октябре?

— Ну… тогда никаких новобранцев не было, — пожал плечами Джеймс.

— Везёт тебе, — хмыкнул Пирс. — У меня будет завал.

Он чуть пошевелил пальцами — и под ладонью блеснули два билета. Толстая бумага, хрустящая, как свежий хлеб. "Нью-Йорк Никс".

— Не хотел тратить их зря, — обронил Пирс, словно между делом. — И искал "друга", который свободен.

Джеймс взял билеты, чувствуя их сухую шероховатость их поверхности. Где-то глубоко кольнуло разочарование. Слова Пирса звучали как намёк: "Продолжишь строить из себя недотрогу — вылетишь из круга моих друзей".

— Что думаешь про того парня, на которого глаз положила Лилиана? — Пирс кивнул в сторону.

Джеймс проследил взгляд. У стойки, чуть в тени, сидел худощавый парень с короткой стрижкой, руки спокойно сложены на коленях. Сергей Платонов.

— Хм… русский, значит, — в голосе Пирса скользнула тень разочарования. Восточных и славянских парней на Уолл-стрит любили за скрупулёзность, но редко за напор.

— Как у него с характером?

— С менталитетом? — уточнил Пирс, крутя в пальцах край билета. — Последний, кого ты рекомендовал, сбежал через три месяца.

— Этот другой, — Джеймс чуть прищурился. — Скорость, точность — потрясающие. И стержень есть….

Платонов всё лето ничем не выделялся. Растворялся в толпе, серый, неприметный. Но сегодняшний день — вот что засело в памяти Джеймса. Среди нервных, вспотевших новобранцев, глотающих сухим горлом воздух перед выпускным экзаменом, он выглядел так, будто сидит на лавочке в парке и слушает шум листвы. Абсолютное спокойствие. Это настораживало.

"Нет, расслаблением это не назовёшь".

Казалось, ему вообще было плевать на экзамен. Лицо — холодное, будто высеченное из мрамора, а в глубине глаз мерцала крохотная искра раздражения. И это не было показным. Его руки двигались легко, уверенно, будто каждая линия, каждая цифра в формуле уже давным-давно жили у него в голове. Ни одной запинки, ни одного лишнего движения — словно отточенный клинок, скользящий по воздуху.