Дэниел Мартин
Шрифт:
— Я всё забываю, что имею дело с вдовой философа.
— Я считаю, это как раз тот случай, когда можно хоть как-то отплатить за доставленное удовольствие. Выразить благодарность.
— Разумеется. И будь терпимей. Я слишком долго прожил в этом коррумпированном мире.
— А я начинаю видеть его соблазны.
— А я-то надеялся, ты поможешь мне увидеть их ничтожность.
Она покачала головой.
— Для этого я слишком недавно вырвалась из монастыря.
Дэн снова улыбнулся, и между ними воцарилось молчание.
Он бросил взгляд в тот угол, где она сидела, глядя в окно такси — всего лишь на миг скользнул глазами по её лицу; может быть, из-за тусклого света, или взгляд его был слишком недолог, но запомнился ему лёгкий, призрачный профиль гораздо более молодой женщины. Что-то в этом профиле или в наступившем молчании, в его уверенности, что ей не хочется говорить об этом вечере, тревожило его. Он, конечно, понимал и принимал как «остаточное явление» то, что ему нравится Джейн: невозможно до конца вычеркнуть из памяти прошлое. Какое-то чувство, сродни тому, что он испытал, слушая Сабри, овладело им, когда, так же как Джейн, он глядел в окно машины
Если мысли его и заходили несколько дальше, то как-то праздно, холодно, чисто — чуть ли не в обоих смыслах этого слова — точно так, как он часто выстраивал гипотетическое, воображаемое будущее на основе вполне тривиального настоящего, — и то лишь на краткий миг. Он представлял себе, как ругает его Дженни, да и Джейн, с её моральными устоями, не столь уж далёкими от тех, какими славилась та, давняя и более знаменитая Джейн, которую она так ярко напомнила ему в этот вечер, в его воображении тоже упрекала его за то, что он мог хотя бы помыслить о совершении стольких предательств сразу. А всего-то навсего его воображение просто взбунтовалось против заранее предписанного, как иногда бунтуют дети, испытывая стойкость родителей и втайне желая, чтобы бунт провалился, чтобы им влетело как следует; этот бунт воображения был спровоцирован её ироническим замечанием о том, что она вырвалась из монастыря, минутным впечатлением от взгляда на линию щеки над меховым воротником, от одиночества, которое он в ней чувствовал, оттого, что не может человек, так великолепно владеющий собой, быть на самом деле таким спокойным, каким кажется.
В коридоре отеля на этот раз они даже рукопожатиями не обменялись. Вчерашняя официальность должна была лишь установить правильный тон взаимоотношений. Джейн ведь уже поблагодарила его вполне искренне — замечательный день, замечательный вечер.
Один у себя в номере, он не сразу разделся. Налил в бокал виски, хотя пить ему не хотелось. Негромкие звуки за дверью, в комнате Джейн, скоро затихли. Час ночи, она легла спать.
Дэн подошёл к окну и стал смотреть на тихий в ночи Нил: бесконечный, равнодушный, как само время. Он чувствовал себя так, словно попал в невидимую западню, перестал быть хозяином собственной судьбы, после пережитых в Торнкуме мгновений счастья оказался свергнут с небес на землю. Странным образом созерцание ночного Нила навело его на мысли об отце: может быть, он… где-то, в самой глубокой глубине, недоступной сознанию и поэтому, видимо, вполне подпадающей под категорию пассивного залога… может быть, он всё же создан по образу и подобию своего отца, приблизительно так же, как Сын столь любимого отцом Бога? То есть ради исполнения некоего скрытого отцовского намерения, хотя в случае с Дэном точнее было бы сказать — ради восполнения некоего скрытого отцовского недостатка. Он думал о том, что отец искал укрытия в стазисе, неподвижности, неизменности, в ритуалах незапамятных времён, в безопасности традиций.
Не важно, что Дэн восставал против такой робости в несчётных внешних проявлениях протеста, он всё равно стремился, даже теперь, в своём постоянно меняющемся сегодня, к контролю над ситуацией, к безопасному укрытию. Характер его занятий, частые попытки начать новый сценарий прежде, чем будет полностью закончена работа над предыдущим, соответствовал стилю его личной жизни хотя бы в том, что очень часто он начинал считать, что его отношения с женщиной закончены, задолго до того, как они кончались на самом деле. Казалось бы, что это как раз и опровергает предположение, что Дэн жаждет стазиса. Но вполне возможно, что отец — по воле случая и сам того не осознавая, поскольку, с этой точки зрения, христианская религия была не чем иным, как средством преодоления страха, — сумел отыскать именно то, что искал его сын. Дэн, как это бывает у некоторых животных, нашёл безопасность в движении, в постоянных переездах, как тот чемодан, о котором говорила Дженни, как подгоняемый ветром шар перекати-поля. Отец предпочёл приверженность установленному порядку — общественному и метафизическому; Дэн попытался сделать то же самое, правда, лишь отчасти, в том, что касается Торнкума; но во всём остальном его религией была неприверженность, непривязанность к чему бы то ни было… то, о чём эта женщина, что спит теперь по ту сторону двери, говорила его дочери. И всё же это парадоксальное различие между отцом и сыном казалось почему-то совершенно поверхностным. И в том, и в другом был одинаковый природный недостаток: необходимость избегать вопросов, уйти от некоторых возможностей.
Он снова думал о Джейн, когда раздевался, однако теперь уже в более практическом ключе. Ничего в этой ситуации не поделаешь, от мелких неловкостей не уйдёшь, как не снимешь обручальное кольцо с её пальца. Этот сценарий уже написан их прошлым, их настоящим, призраком Энтони; семейные отношения, семейный долг тоже принимали в этом участие; а Дэн всегда верил в необходимость строго придерживаться принятого сценария. За всем этим всё-таки смутно брезжила надежда, что ему удастся развлечь Джейн, что она будет испытывать к нему благодарность, что она и сейчас относится к нему хорошо, а потом, может быть, даже оценит его по достоинству; впрочем, он понимал, что чем-то её не удовлетворяет. Он и теперь, как это было
всегда, не соответствовал каким-то её принципам, от которых она не желала отказаться, но не мог даже сердиться на неё за это, поскольку всё больше сомневался в своих собственных. Улёгшись наконец в постель, он, чтобы прекратить всё это и уснуть поскорее, взял в руки книжечку Лукача, которую Джейн дала ему в самолёте.Варвары
Луксор, после ужасающей толкучки каирского аэропорта и полёта в набитом до отказа «Ильюшине», показался им просто раем. Сам город, с его обветшалой пристанью, парой-тройкой отелей над рекой, всё ещё претендующих на великолепие, но явно пустующих, впечатления не произвёл. Однако тёплый день был восхитителен: лазурное небо, мимозы, акации и пуансетии 350 в цвету, медленно плывущие по реке фелюги, сверкающая вода, окрашенная в розовато-охряные тона отражёнными в ней утёсами с фивейским некрополем на восточном берегу… Этот пейзаж, эта погода вполне оправдывали репутацию знаменитого курорта. Даже провинциальность маленького городка, атмосфера непритязательной праздности — словно, попав в Луксор, вы очутились в одном из романов Грэма Грина — казалась им привлекательной после сумятицы и грохота столицы.
350
Пуансетия — тропический цветущий кустарник высотой до полутора метров.
Современный белый «плавучий Хилтон», которому предстояло стать их обиталищем на целую неделю, был вскоре обнаружен ими у пристани; он выглядел опрятным и ухоженным, и, видимо, обслуживание там было поставлено должным образом, хотя ему и недоставало живописности старого парохода, на котором Дэн совершил своё первое путешествие по Нилу. Их каюты располагались на одной и той же стороне палубы, правда, их разделяли целых три других. Дэн надеялся, что они смогут получить отдельный столик в ресторане, и даже попытался, когда они явились на ленч, подкупить старшего официанта, но из этого ничего не вышло. Всё, что тот смог для них сделать, это предложить им на время путешествия разделить столик с американской парой. На корабле были две большие группы туристов из Франции и Восточной Европы; американская пара — единственные, кроме Дэна и Джейн, люди, для которых родной язык — английский.
Американцы оказались довольно застенчивыми и молодыми, не старше тридцати. Дэн и Джейн, оставшись после ленча наедине, утешали себя тем, что всё могло быть и гораздо хуже. Дэн подозревал, что ей больше хотелось бы оказаться за одним столом с кем-нибудь из французской группы, но он и подумать не мог о том, чтобы покинуть единственный англоязычный островок в океане разноязыкой речи, оглушившей их во время ленча. Помимо всего прочего, их американские соседи, видимо, уже довольно давно жили за границей — в Каире они пробыли уже больше четырёх месяцев — и успели утратить самую непривлекательную (с точки зрения Дэна) черту национального характера: настойчивое стремление засыпать вас сведениями о самих себе, а затем потребовать того же от вас. Периодически возникавшая за столом беседа (стол был четырёхугольный и рассчитан на шестерых, так что некоторое разъединение сидящих оказалось возможным) шла на сугубо общие темы — в духе почти английском.
Казалось, что lingua franca 351 восточноевропейцам служил немецкий: в группе в основном были немцы из ГДР и ещё несколько чехов и поляков… «Вроде бы мои конкуренты», — заметил сосед по столу, который успел поболтать с одним из офицеров экипажа. Большинство путешествующих работали в Египте по контракту, инженерами и техниками на различных промышленных предприятиях, как и этот американец. Он оказался специалистом по компьютерам; фирма «одолжила» его на год египетскому правительству — обучать программистов в новом филиале министерства финансов, неподалёку от Каира.
351
Lingua franca — язык общения (лат.).
После ленча их всех повезли — на фиакрах — на первую экскурсию, в карнакский храм, 352 примерно в миле к северу от города. Дэн ещё раньше решил про себя, что будет пропускать некоторые из таких «побочных» развлечений во время путешествия по Нилу, но счёл необходимым в этот первый день выказать всяческую готовность; впрочем, ему было интересно увидеть реакцию Джейн на первую встречу лицом к лицу с агрессивной мегаломанией древних. Он почувствовал некоторое облегчение, когда, остановив группу перед входом в святилище, корабельный гид отвёл четверых англоговорящих туристов в сторону. Гида смущало, что в группе преобладали пассажиры, говорящие по-французски (восточноевропейцы ехали со своим собственным экскурсоводом): поймут ли все четверо, если он поведёт экскурсию по-французски? Джейн сказала, что поймёт, американка пообещала постараться, а Дэн и её муж продемонстрировали гиду свои путеводители. Впрочем, ни тот ни другой не были такими уж завзятыми туристами: оба предпочитали во время регламентированных экскурсий осматривать достопримечательности самостоятельно. Оказалось, что американец походит на своих соотечественников хотя бы в маниакальном стремлении фотографировать всё, что попадается на глаза, и Дэн мог выбирать — предоставить ли Джейн возможность переводить ему суть многословных пояснений гида или время от времени отставать от группы.
352
Карнак — комплекс храмов (XX в. до н. э. – конец I тысячелетия до н. э.), названный по одноимённому арабскому селению на территории древних Фив. Отличается гигантскими архитектурными массами и пышным убранством построек.