Деревянные кресты

Никто не думалъ о войн. Вс были настроены весело и беззаботно. Было не очень тепло, окрестности были оживленны, и солдаты оглядывались кругомъ, какъ будто они были на маневрахъ.

Буффіу съ лоснящимся лицомъ шелъ рядомъ съ Гамелемъ, чтобы поговорить съ нимъ о Гавр. Они вспоминали знакомыя имъ обоимъ названія улицъ и кабачковъ и въ сотый разъ удивлялись, что не знали другъ друга до войны.

— А у тебя притомъ такая толстая физіономія, что ее легко замтить, — каждый разъ повторялъ Гамель.

Онъ былъ крпкаго тлосложенія и шагалъ широко, тогда какъ толстякъ Буффіу шелъ мелкими торопливыми шажками, и Фуйяръ, идя сзади него, съ грязнымъ платкомъ на ше, не переставая, ворчалъ на него. Онъ ненавидлъ жирнаго торговца лошадьми: Буффіу былъ толстъ, онъ — худъ; тотъ былъ человкъ зажиточный, онъ былъ бденъ; тотъ оставался въ тылу, онъ попадалъ въ окопы.

Буффіу не обращалъ вниманія на оскорбленія и ругательства и въ окопы не шелъ. Съ самаго начала войны онъ брался за любое ремесло, готовъ былъ длать, что угодно, лишь бы не попасть въ окопы. Въ бою онъ былъ лишь одинъ разъ, при Шарлеруа, и вынесъ оттуда впечатлніе такого ужаса, что у него осталась только одна мысль, одно стремленіе: ловчиться и оставаться въ тылу. Съ помощью всевозможныхъ хитростей и уловокъ это ему удавалось. Отступленіе онъ продлалъ въ качеств самокатчика при казначе, едва умя держаться на сдл. Марну онъ выигралъ, будучи бригаднымъ телефонистомъ. Затмъ онъ былъ дровоскомъ, сапожникомъ, помощникомъ кашевара. Онъ, не задумываясь, хватался за любое ремесло и цплялся за занятое мсто до тхъ поръ, пока его не прогоняли. Онъ не хотлъ драться, вотъ и все, и страхъ заставлялъ его пускаться на что угодно. Теперь онъ угощалъ всхъ капраловъ при обоз и длился своими посылками съ сержантомъ, начальникомъ отряда муловъ при пулеметной команд, который общалъ устроить его при отряд. Но капитанъ не отпускали его изъ роты, и Буффіу задумчиво склонялъ голову, слушая ругательства и угрозы Фуйяра.

Фуйяръ гордился тмъ, что онъ участвовалъ въ сраженіи при Монмирайл, и тмъ, что онъ старый солдатъ, и ненавидлъ также и Демаши, у котораго было слишкомъ много денегъ и былъ слишкомъ барскій видь. Жильберъ медленно плелся, вытянувъ шею, засунувъ большіе пальцы за ремни. Съ каждой остановкой сумка его становилась все тяжеле. Однако, при отправленіи онъ весело упаковывалъ ее. Чувствуя на себ эту хорошо увязанную ношу, онъ испытывалъ спортивный подъемъ и приливъ силъ. Мускулы его натянулись, онъ готовъ былъ пть, идти ускореннымъ шагомъ, въ сопровожденіи толпы провожающихъ.

Но черезъ часъ сумка стала уже тяжелой. Она уже не подталкивала его впередъ, какъ при отправленіи въ походъ, а, казалось, удерживаетъ его, тащитъ назадъ за оба ремня. Черезъ каждую сотню шаговъ онъ подбрасывалъ свою ношу движеніемъ плечъ, но напрасно, она быстро соскальзывала внизъ, становясь еще тяжеле. Ссадины на ног увеличились, колни затекли, и сумка, тяжелая, какъ свинецъ, издвалась надъ нимъ, заставляла его пошатываться, какъ пьянаго.

На каждой остановк онъ раскладывалъ на склон дороги свои вещи и выбрасывалъ что-нибудь: всевозможныя лекарственныя снадобья, портативный фильтръ, коробку съ мяснымъ порошкомъ, кучу полезныхъ вещей, на которыя товарищи его жадно набрасывались, не зная точно, что они будутъ съ ними длать. Сюльфаръ помогалъ ему нести половину его тяжести, фляжку, патронную сумку, переполненную свыше мры, а къ концу перехода онъ взялъ у него даже ружье, ремень котораго натиралъ ему плечо. Но даже то немногое, что ему оставалось нести, казалось ему все-таки тяжелымъ, и на каждой остановк онъ думалъ, что не будетъ въ состояніи идти дальше. Однако, они вставалъ, какъ вс, и шелъ дальше, прихрамывая, еще боле разбитый, мучительно переживая каждый шагъ. Мало-по-малу шумъ среди солдатъ сталъ затихать. Чувствовалась усталость.

— Отдыхъ! Отдыхъ! — раздавались крики, но кричавшіе старались, чтобы ихъ не замтили. Хромающіе выходили изъ рядовъ и, усаживаясь на откосахъ, снимали башмаки. На краю дороги Барбару, военный врачъ съ четырьмя нашивками, выслушивалъ жалобу больного, сдерживая поводомъ и колнями рвущуюся впередъ лошадь. Передъ нимъ робко стоялъ солдатъ, вытянувшись, руки по швамъ.

— Молчи! — кричалъ врачъ, и жилы на вискахъ у него надулись. — Пойдемъ, какъ вс… Я начальникъ, слышишь, начальникъ! Какъ ты обязанъ относиться ко мн?

Солдатъ растерянно смотрлъ на него.

— Не знаю, господинъ докторъ…

— Ты обязанъ относиться ко мн съ почтеніемъ, — рычалъ Барбару, подпрыгивая на сдл… — Стой прямо… Вытяни руку, я приказываю теб вытянуть руку… Конечно, рука у него дрожитъ… Вс алкоголики, сыновья алкоголиковъ… Ну, убирайся, другіе идутъ и ты пойдешь… И берегись, если я увижу, что ты отстаешь.

На остановкахъ люди отдыхали, лежа за линіей козелъ съ ружьями. Новички, мене закаленные, не разстегивали уже своихъ сумокъ; они ложились на спину, пододвинувъ свою ношу подъ голову въ качеств жесткой подушки и чувствовали, какъ усталость пульсируетъ въ ихъ истомленныхъ ногахъ.

— Встать!

Снова шли прихрамывая. Уже не слышно было смха, говорили тише. Наступалъ вечеръ, предметы теряли свои реальныя очертанія. День былъ оконченъ, села отдыхали, и изъ остроконечныхъ крышъ поднималось дыханіе сожженныхъ дровъ, характерное для деревень.

Въ сентябр въ этой мстности происходили бои, и вдоль всей дороги вытянулись рядами кресты и смотрли, какъ мы проходили мимо. Около одного ручья было расположено цлое кладбище; на каждомъ крест разввался флажокъ, изъ тхъ флажковъ, что продаютъ на дтскихъ базарахъ, и, развваясь, они придавали мертвому полю нарядный видъ праздничной эскадры.

По краю канавъ тянулись случайные кресты изъ двухъ дощечекъ или изъ двухъ скрещенныхъ палокъ. Иногда попадался цлый взводъ безвстныхъ мертвецовъ, съ однимъ общимъ крестомъ. „Французскіе солдаты, убитые на пол чести“ — читалъ по складамъ нашъ полкъ. Вокругъ фермъ, посреди полей, везд видны были кресты: повидимому, цлый полкъ погибъ здсь. Они смотрли, какъ мы проходили съ вершинъ еще зеленющихъ откосовъ, и казалось склонялись, чтобы выбрать среди нашихъ рядовъ тхъ, которые завтра должны будутъ присоединиться къ нимъ. Затмъ, въ сторон, среди голаго поля, стоялъ совершенно одинокій черный крестъ съ срой фуражкой.

— Бошъ! — крикнулъ кто-то.

И вс новички засуетились, чтобы взглянутъ на него: это былъ первый бошъ, котораго имъ пришлось увидть.

* * *

Съ глухимъ шорохомъ придавленныхъ голосовъ, съ позвякиваніемъ ружей, неврными шагами вошла рота въ деревню, погруженную въ сумракъ. Невдалек ракеты разскали ночную темноту, и временами горизонтъ оживлялся красными или зелеными отблесками, быстро гаснущим», похожими на свтовыя рекламы.

При взгляд на небо войны, вспоминалась ночь народнаго праздника четырнадцатаго іюля. Ничего трагическаго. Только разлитое повсюду молчаніе. Посреди большой улицы горла ферма, и надъ снесенными крышами поднималось яркое красное пламя, какъ во время ярмарочныхъ празднествъ, и было странно, что не слышно звуковъ органа. Опаленные зайцы проскакивали между нашими рядами, какъ маленькіе горящіе факелы. Затмъ между двумя готовыми рухнуть стнами пронеслись въ красномъ отблеск пожара безмолвныя тни съ ведрами въ рукахъ.

— Живй, живй, — повторяли офицеры, — они опять начнутъ стрлять.

Въ конц деревни ребенокъ, котораго едва можно было различить въ темнот, искалъ какіе-то обломки среди развалинъ своего дома. Онъ поднялъ носъ, посмотрлъ на насъ, ничего не говоря, и важно отдалъ честь офицеру, приложивъ свою маленькую, покрытую блой известкой, рученку къ лохматой головк.

— Теленокъ, — проворчалъ Сюльфаръ… — Чего они возятся здсь какъ разъ, когда мы проходимъ, эти клопы, — объ этомъ нечего спрашивать… Посмотри на вс эти огни — это сигналы. Можешь быть увренъ, боши уже знаютъ, что мы здсь.

Изъ одного двора въ другой прошла старуха, пряча подъ фартукомъ фонарь, чтобы его не было видно, и чтобы укрыть его отъ втра.

— Еще одна… Эй, старуха!., фонарь… — закричалъ Сюльфаръ.

Мару, выдававшій себя за браконьера, тоже ворчалъ: онъ повсюду видлъ шпіоновъ. Малйшій свтъ казался ему подозрительнымъ, и онъ создалъ въ своемъ воображеніи какой-то таинственный и сложный сборникъ ночныхъ сигналовъ между крестьянами, зажигающими свтъ, и германскимъ генеральнымъ штабомъ.

Демаши, измученный, вытянувъ шею, какъ лошадь, взбирающаяся на гору, шелъ за браконьеромъ. Даже усталость исчезла у него; онъ превратился въ затасканную вещь, безъ воли, кмъ-то подталкиваемую впередъ. Повернувъ глаза к линіи огня, онъ старался между двумя стнами увидть ракеты. Эта первая картина войны разочаровала его. Ему хотлось волненія, хотлось почувствовать что-то, и онъ упорно всматривался въ окопы, чтобы взволноваться, затрепетать немного.