Держава (том третий)

— Год уже в полку, а ко двору не пришёлся. Лучше скажите, Анатолий Владимирович, когда четвёртую звёздочку на погонах станем спрыскивать? Ну и должностишку, разумеется. А то ведь тоже ко двору не придётесь. И кота из второй роты почему–то не взяли?

— Вот кота не троньте, господин поручик, — заулыбался Буданов, почесав безусую губу. — Кот — это святое. Но его в Питере оставили мышей ловить. И генерала Герцыка не троньте.

— Тоже святое? — хмыкнул Аким, пренебрежительно разглядывая недавно введённое летнее походное обмундирование защитного цвета.

— Что вы на меня как на призрак командовавшего полком с 1844 по 1851 год генерал–майора фон Рейтерна смотрите? — возмутился Буданов.

— Всё–таки не нравится мне этот зелёный однобортный китель с накладными карманами на груди и боках. Не русский какой–то.

— На вас, сударь, не угодишь. Во время войны с японцами свои белые мундиры чем придётся замазывали… Ввели защитный цвет — опять не то.

— Сила привычки, — вздохнул Рубанов. — Старые двубортные кители благороднее смотрелись. А сейчас как лягушки стали. И эти пять пуговиц ещё…

— Пуговицы–то чем вам не угодили? — расстегнул и вновь застегнул китель Буданов. — По–моему, удобно. И фуражки с козырьком на солдатах лучше смотрятся, чем бескозырки. Привыкайте. Это надолго.

— Как сказал наш фельдфебель: мухи над новой формой зубы скалят…

— Поймёт потом выгоду. Грязь на рубахах у личного состава ни так заметна будет. Завтра ему «пробную порцию» государю подносить. Пусть готовится…

— Не впервой. Поднесёт со всем почтением. А Гороховодатсковский в Питере торчит. Как я в прошлом году. То ли дело на природе свежим воздухом подышать, — попрощавшись, направился в свою палатку.

Ночью моросил дождь, приятно стуча по натянутой парусине.

Вспомнились стихи сочинённые великим князем Константином.

Снова дежурю я в этой палатке. Ходит, как в прежние дни, часовой. Взад и вперёд по песчаной площадке, Стелется зелень лугов предо мной. Вот отчего мне так милы и любы Эти стоянки под Красным Селом. Говор солдатский, весёлый и грубый, Шёпот кудрявых берёзок кругом.

Потом вспомнил Натали. Взгрустнул и провалился в сон.

В шесть утра трубач заиграл побудку.

Быстро собравшись, полк отправился на тактические учения. Придя на место и разделившись, одна часть полка атаковала стоящую на пригорке вторую часть.

Навоевавшись, стали ожидать прибытие государя и обед.

Походные кухни, с утра прибывшие на место битвы за пригорок, как и положено, деловито дымили.

Со стороны Красного Села показался кортеж автомобилей.

— Подравняйте людей, — велел ротным Ряснянский, волнуясь и вглядываясь в приближающиеся машины: «Как неудобен этот воротник–стойка на кителе», — подумал он, повертев шеей и напрягся, увидев выходящего из «мотора» государя. — По–олк! Слушай, на кра–аул! — отдал команду и поспешил с докладом к императору.

Оркестр грянул «Боже царя храни».

Николай, в форме лейб–гвардии Павловского полка, один, без свиты, направился вдоль строя, здороваясь с каждой ротой, и после бодрого её ответа благодарил за службу.

Затем вернулся к правому флангу 1-го батальона, где стояла знамённая группа в составе унтер–офицера знаменщика и двух офицеров–ассистентов.

При приближении монарха знамя полка склонилось перед ним, а полковые барабанщики ударили дробь.

— В строю ещё, Евлампий Семёнович? — обратился к знаменосцу.

— Так точно, ваше величество, — радостно гаркнул тот.

— Молодец! Служи дальше, — улыбнулся ему император, благосклонно окинув взглядом молодых офицеров–ассистентов.

Ляховский забыл дышать, стоя у знамени и восторженно глядя на императора: «Нет! Не мог этот невысокий человек с погонами полковника на плечах, приказать стрелять в свой народ в тот злосчастный январь пятого года. Не Мог! Мог его дядя, великий князь Владимир, но только не он…»

Такими добрыми показались подпоручику серые глаза государя.

У Рубанова уже не было в душе того внутреннего трепета, что испытывал, будучи юнкером. Государь — это Россия! А Россию следует защищать, не жалея жизни.

Барабаны смолкли. Всё замерло вокруг. Стих даже лёгкий ветерок и перестали шелестеть листья деревьев. Лишь удары сердца в груди подпоручика и нарушивший торжественность тишины весёлый голос знаменосца:

— Рад стараться, ваше величество.

Замерший в четырёх шагах позади барабанщиков оркестр заиграл марш полка.

Раздалась команда: «Вольно», и император соблаговолил отведать «пробную порцию» из солдатского котла, которую торжественно преподнёс ему фельдфебель 1-ой роты.

— Спасибо, Пал Палыч, — поблагодарил его император и принял серебряную чарку с водкой, что поднёс другой ветеран, фельдфебель 2-ой роты Иванов.

— Прими, Василий Егорович, царский рубль, — отблагодарил его император, по–солдатски занюхав «винную порцию» ржаным хлебом и закусив. — Орлы! — похвалил «полковую аристократию».

После рюмочки настроение стало отменным.

— Пал Палыч, глаз ещё остёр и рука крепка? — оценивающе оглядел фельдфебеля, задержав взгляд на георгиевском крестике.

— Так точно, ваше величество, — в волнении разгладил седую, на две стороны, бороду.

— А вон в ту ворону попадёшь? — усмехнулся государь, кивнув головой в сторону высоко летящей птицы.

— Постараюсь, ваше величество. Дайкось сюда, — забрал винтовку у камчадала и быстро прицелившись, чтоб не успела далеко улететь, выстрелил.

Ворона камнем упала на землю.

Ряснянский с облегчением выдохнул воздух, а Пал Палыч, вернув винтовку владельцу, вновь разгладил бороду.

— Герой! Есть ещё порох в пороховницах, — восхитился государь, обернувшись к свите.

Правильно всё понявший флигель–адъютант, подошёл и протянул часы с выгравированным российским гербом на серебряной крышке.

— Прими, Пал Палыч мой подарок за верную службу и меткую стрельбу.

— Ваше величество, — нарушив все пункты устава, только и смог произнести ветеран, не стесняясь побежавших из глаз слёз. — Да я–я… За Вас и Россию…