Держава (том третий)

— А куда ты звонишь ему?

— Домой.

— По какому номеру? — не надеясь на ответ, поинтересовался Рутенберг.

— Четырнадцать семьдесят четыре.

«Ну и туп же ты, батенька. Прав был Азеф»: — Он тебя что, по голосу узнаёт? — продолжил допрос.

— Нет. Слух у него совершенно отсутствует. По прозвищу, — покраснел Гапон. — Я называюсь Апостоловым.

Рутенберг хотел съязвить насчёт гапоновской нелюбви к кличкам, но не стал, дабы не напрягать разговорившегося приятеля.

— А как обращаешься к нему ты?

— Нейтрально. Иван Иванович. А зачем выспрашиваешь? — дошло, наконец, до Гапона. — Не ликвидировать ли задумал? — вновь задрожал голосом.

— Не бойся! А вдруг ты передумаешь нас сводить или куда исчезнешь…

— Куда я исчезну? — подозрительно уставился на Мартына.

— В Париж укатишь, — ухмыльнулся тот.

И эта улыбка показалась Гапону зловещей.

— Ладно, согласен. Чего побледнел? Жизнью я рискую, а не ты. Если Савинков или Азеф узнают лишь о встрече с Рачковским, то уже за это пустят мне пулю в лоб. Конспиратор ты слабый, можешь и хвоста привести. Давай завтра встретимся за городом. Я недавно дачу в Озерках прикупил. Заодно и обмоем, — дабы приободрить, похлопал Гапона по плечу. — Там окончательно договоримся о деньгах и встрече с Рачковским. Запоминай адрес. Не записывай, — увидел, что тот взял карандаш, — а запоминай. Не с девками на прогулку идём. А лучше я встречу тебя на станции, — передумал он. — Выезжай завтра одиннадцатичасовым поездом, а я поеду сегодня. Ещё с хозяином кое–что следует утрясти. Не забудешь?

— Ну как же… Чего тут забывать? Завтра одиннадцатичасовым на Озерки. Заодно хоть свежим воздухом подышу. Сто лет за городом не был. Всё в Париже да Питере.

«С Рачковским придётся повременить», — распрощавшись с Гапоном, Рутенберг поехал на квартиру к одному из рабочих, сочувствующих эсерам.

К тому же он точно знал, что тот ненавидит попа–расстригу за гибель 9-го января своего брата. И таких, на примете у Рутенберга, было ещё четверо. Вот их–то, ранним утром 28 марта, он и привёз на дачу, предварительно рассказав о связях бывшего вождя с полицией. Причём не для блага рабочих, а на благо безразмерного своего кармана.

— Теперь он заманивает в сети охранки меня, — провёл работяг в грязную холодную комнату. — Вы всё услышите, товарищи. Я стану беседовать с ним в соседнем помещении. И если посчитаете нужным, совершите над предателем свой суровый приговор. Ждите. Сейчас пойду на станцию и приведу его.

— Пинхус Моисеевич, как благодарен тебе, что вытащил на природу, — вдыхал чистый, наполненный запахом сосны воздух. — И день какой тёплый и прозрачный. А ты никак замёрз? Гляжу, колотит тебя.

— Да пока на станции ждал, озноб прохватил. Ничего, сейчас придём, выпьем по маленькой и согреемся. Вон и дача, — указал рукой на деревянное двухэтажное строение из серых от дождей досок.

Аккуратно закрыв за собой калитку на щеколду, Рутенберг провёл гостя по расчищенной от снега дорожке к двери с облупившейся краской и не спеша начал отпирать тяжёлый чёрный висячий замок.

— Гляжу, поработал вчера, — приплясывал на крыльце Гапон. — И снег очистил. Побегу, в нужник наведаюсь, — заспешил в угол двора к серой скособоченной постройке.

Дождавшись его, Рутенберг провёл гостя в тёмную переднюю, предварительно заложив входную дверь крепким засовом. Приоткрыв на окне внутреннюю ставню для света, по узкой скрипучей лестнице поднялись на второй этаж.

Увидев на расстеленных газетах водку и закуску, Гапон шустро повесил на металлический крюк в стене шубу, и, потерев руки, уселся за стол.

— Мартын, ну давай же скорее выпьем и закусим. У меня зверский апатит разыгрался от свежего воздуха. Ну что ты там возишься. А после дачу покажешь, — разлил по стаканам водку и тут же выпил, занюхав куском колбасы и прилично откусив от него. — Давай, исповедуйся, раб божий, — косноязычно проговорил с набитым ртом, окинув взглядом закрытую на висячий замок соседнюю дверь. — Чего это у тебя внутренние комнаты на замках? — стал наливать по второй.

— Да это не у меня. У прежнего хозяина заведено было. Там я письмо к Рачковскому в тайном месте спрятал. Где назвал всех работяг, что воду баламутят…

— Правильно. Хватит нам Девятых январей. Ошибиться можно один раз.

— Но ведь их же схватят жандармы, осудит суд, и может, даже, повесят.

— Революция поедает своих детей, — с жадностью откусил от батона колбасы. — Это я в Париже от кого–то из революционеров слышал. Ничего… Им на смену придут другие. А мы получим денежки… Ты адрес Савинкова не забыл в письме указать? — на секунду прекратил жевать Гапон.

— Не забыл, не забыл. И явки других боевиков написал.

— Рачковский будет чрезвычайно доволен, — с удвоенной энергией заработал челюстями. — И хорошо нам заплатит. Я брошу к чёртовой маме этот промозглый Петербург и куплю домик в Полтаве, — вновь откусил от батона колбасы. — Во дворе вишни цветут… Травка зелёная… Домик собственный… Неси скорее письмо.

— Ты давно мог бы домик в Полтаве купить, — поднялся с холодного стула Рутенберг. — Помню, как чеком на пятьдесят тысяч хвастался.

— Всё до копеечки в Париже растряс. Лариса Петровна помогла и другие бабы.

— Рабочие думали, ты на революцию деньги собираешь, — направился к дощатой щелястой двери хозяин дачи.

— Работяги, как были дураки, так дураками и помрут… Мы ведь не такие? — жуя колбасу, следил, как Рутенберг отчиняет небольшой висячий замок.

— Вдруг это не дураки, а судьи твои? — распахнул дверь, видя, как у гостя в прямом смысле кусок пищи стал камнем в горле.

Гапон попытался вскочить, но не успел.

Выбежавшие рабочие опрокинули его вместе со стулом на пол и стали месить ногами.

— Гадина. Предатель. Мы тебе верили…

Один из рабочих скинул с железного крюка шубу и прикрепил верёвку.

— Ребята, сюды тащите полицейского попа. Пусть с крюка любуется Полтавой с вишнями…

Император 2 апреля, на Пасху, согласно давней традиции, христосовался в Большом Екатерининском дворце с придворной челядью и чиновниками министерства Императорского Двора в количестве 600 человек.

Так написали об этом событии российские газеты.

3 апреля — со свитой и чинами охраны, коим делал подарок, награждая

царским рублём. В этот день набралось 850 человек.

После Пасхальной недели, 9 апреля, государь провёл совещание в Царском Селе по вопросу обсуждения проекта Основных Законов Российской Империи.

— Я уже месяц держу этот проект у себя, — оглядел царедворцев, остановив взгляд на Витте. — И всё ещё не решил, как должна звучать четвёртая статья: «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть», — указано в проекте. А прежний текст гласил: «Самодержавная и неограниченная». — Вот главнейший вопрос.