Держава (том второй)

— Слушаюсь, вашбродь, — радостно пристукнул пятками солдат. — А в соседнем полку ещё один наш земляк действительную тянет… Дришенко Артёмка. Гришки–косого сын. Вот бы к нам его перевести.

— Да я не генерал, — улыбнулся Рубанов. — Время будет, повидаемся с земляком. Но в полк перевести — это вряд ли.

Во всех трёх батальонах начались усиленные занятия с пополнением.

Георгиевский кавалер Сидоров, приказом по полку был назначен взводным командиром, с присвоением чина младшего унтер–офицера. А его друг, георгиевский кавалер Козлов, в чине ефрейтора руководил отделением.

Кроме небольших перестрелок с японцами боёв не было, и Рубанов отпросился у полковника съездить в Мукден.

— Солдатскими сапогами, что по вашему указанию получил, ноги до крови растёр, — помотал клюквенным помпоном. — А в Мукдене у меня целый мешок с одеждой хранится. Уж сапоги точно там есть. Да и китель сменить не помешает, — приводил обоснованные доводы командиру полка. — Владимир Александрович, и ефрейтора Сидорова со мной бы отпустили, — всё больше наглел Аким — с «клюквой» можно. К его удивлению, полковник Яблочкин согласился и на это, утвердив подпоручика в мысли, что наглость — второе счастье. Первое — любовь!

С прощальными словами Зерендорфа: «Аким, вина побольше привези», Рубанов, с георгиевским кавалером Козловым, на тряской двуколке направились к Ляояну.

Там, надолго не задержавшись, уже на поезде прибыли в Мукден.

Вдосталь набегавшись по «тыловым крысам», Аким выяснил, что одежда хранится на складе городка Бодун, что разбросал пыльные дома неподалёку от Мукдена.

К вечеру, опять на тряской двуколке, прибыли в город тыловой славы, разгульная жизнь в котором не замирала ни днём, ни, тем более, ночью.

Избавившись от двуколки, Рубанов с Козловым, на отяжелевших ногах брели по пыли не мощёной улицы с лавочками, магазинами и жилыми домами по краям, временами отбиваясь от торговцев, предлагавших купить всякую дребедень.

— Бодун пуа–пуа, — отпугнул лысенького, но с косичкой, китайского паренька Козлов, — наставив на того указательный палец с грязным ногтем.

Китайчонок не сдавался. Отпрыгнув на безопасное, на его взгляд, расстояние, настырно стал предлагать ефрейтору длинную иглу для чистки ушей.

В ту же минуту, из переулка, чёртиками выскочили ещё два китайчонка с навешенными на коромысла корзинами и, разложив их у ног военных, начали бойко предлагать товар.

— Каспадин офицела, — дёргал одной рукой за штанину ефрейтора китайчонок, — купи зелкальце своей мадамке, — другой рукой черпнул из корзины несколько маленьких зеркал. — А вот веел. Обдувает — замёлзнуть мона, — видя, что «офицел» не запал на зеркальце, предложил ему веер.

— Каспадин енелала, купи калёных бобов, — тормошил Акима другой торгашёнок. — Осень вкусни, — сидя на корточках, предлагал товар. — Или глиняную миську покупай.

— Из собачки что–нибудь вкусненькое есть? — лишь бы отвязаться, пошутил Аким, оглядываясь по сторонам.

— Собаська, собаська, — обрадовался китайчонок с косичкой. — В той лавке собаська вкусьня, — тыкал рукой в дом с золотыми иероглифами на синем полотнище. — Вкусьня–превкусьня, — пустил он слюни.

— Тьфу, прости осподи, — сморщился Козлов, — будто о поросёнке говорит, — слюни–то распустил, — вытаращил глаза на погонщика с верблюдом. — Вот так конёк–горбунок, — проводил его взглядом, отвлекшись на скрип колёс нагруженной мешками арбы, и весело заржал от вида трёх бредущих друг за другом осликов с поклажей.

— Ну–ка, мелочь неумытая, геть отсюда, — услышали басовитый голос, который словно ураганом смёл китайчат с их коромыслами и корзинами. — Мсье Рубанов?

— Герцог Игнатьев?! — обрадовался Аким. — Чую, пажеским духом запахло, — обнял давнего знакомого. — Кого здесь только нет, — удивлялся Рубанов, дружески хлопая по плечу графа.

— Смею доложить, даже верблюды имеются, о коих в книжке читал, вытянувшись, тряхнул эрудицией Козлов.

— Видишь, не только герцоги в этих местах водятся, — ухмыльнулся Аким.

— И офицеры в сиреневых френчах попадаются, — показав ефрейтору кулак, заржал Игнатьев, но резко оборвал смех, заметив малиновый помпон на эфесе шашки. — Рубанов! Да ведь «клюкву» следует торжественно обмыть, чтоб разрослась в третью степень, — с завистью прочёл на эфесе: «За храбрость». — Оказывается, ты не только пажей топишь, но и япошек, в Ялу. За Тюренченское дело получил? Как понимаю, в гостинице «Бодун» ты не устроен?

И на отрицательное покачивание головой продолжил:

— И не устроишься. Постояльцами заняты не только номера, но даже вестибюль и кладовки, — вновь оглушительно заржал он. — А у меня зарезервирован целый номер на одного… Приглашаю от всей души. И денщика в каморке поселим.

— Вот это апартаменты, — восхитился Рубанов, обозревая огромную комнату с распахнутым окном.

— Проветрю и марлей завешу, а то всякой неуставной дряни налетит…

— Да уже налетело, отмахнулся от жирной мухи Аким.

— Кровати сдвинуты. Сейчас с помощью денщика растащим их к стенам, и отдыхай сколько хочешь. До меня, видать, оргию устраивали с мадамами, — мечтательно произнёс Игнатьев. — Война, брат…

Вскоре сидели за уставленным бутылками и блюдами столом, ведя неспешные разговоры.

Поужинавший Козлов размеренно храпел в каморке.

— Я числюсь младшим артиллерийским офицером в корпусной батарее Штакельберга, — пояснил граф. — Его приказом, мы приданы дивизии генерала Гернгросса. За шрапнелями приехал. Может, наступать скоро начнём? — вопросительно глянул на Рубанова.

— Когда–нибудь обязательно начнём, — утвердительно произнёс тот. — Кстати, в буфете мукденского вокзала офицеры шепчутся, что корпус Штакельберга вскоре направят на выручку Порт—Артура.

— Значит, так оно и будет, — хлопнул по коленке ладонью Игнатьев. — Это в Европе источник информации — газеты, а здесь — Восток. У китайцев — базар, у русских — вокзал. Кстати, все местные рикши бурно обсуждают маршрут похода. Как только генштабисты нанесут их выводы на карту, так и в путь, — заржав, вновь шлёпнул ладонью о колено. — Ведь у меня троюродный брат — мукденский генштабист. Он и посодействовал в получении этого шикарного номера. Думаешь, китайский распорядитель узнал, что я граф, и этот дворец подсубботил? Хрена!

— Полагаю, дал ему взятку борзыми щенками… Подрастут — отведаешь… А пока — за победу! — поднял стакан с вином Аким, прислушиваясь к диким воплям из соседнего номера.

— Офицеры гуляют! — хохотнул Игнатьев. — Война, брат, — отчего–то вздохнул он.

— Пока не война, а позорище! — нахмурился Аким. — Японская артиллерия долбит нас с закрытых позиций… За сопкой поставят пушки и палят, невидимые и недоступные для наших пушкарей.

— Вот черти косорылые, — в сердцах опрокинул в себя ещё один стакан Игнатьев. — А ведь наш артиллерист, подполковник Пащенко первый разработал теорию перекидного огня…