Десять поколений

Самый старший сын Рзго родился в день весеннего равноденствия и подарил своим появлением надежду на что-то хорошее в будущем – как матери, так и отцу, который с комом в горле взял на руки своего второго сына, мысленно молясь, чтобы судьба к нему оказалась благосклоннее, чем к первенцу. Молитвами ли отца или по случайному стечению обстоятельств Рзго рос на удивление крепким и сообразительным малым. Уже к десяти годам он умел многое из того, что его сверстникам казалось запредельным: складывал в уме огромные числа и решал сложнейшие уравнения.

– У вас в семье растет гений, – шептала Джангиру учительница математики Лусин Тер-Петросян, направленная к ним из ближайшего города.

– Отчего вы говорите так тихо, товарищ Тер-Петросян? – Джангир посмеивался, заливаясь теплом от добрых слов в адрес сына. Он и сам понимал, что мальчик растет необычайно одаренным, но получать подтверждение со стороны было особенно приятно.

– Сама не знаю. – Учительница математики смущенно улыбнулась, слегка прикрывая полуоткрытый рот маленькой пухлой ладонью. – Боюсь сглазить, наверное.

– Нельзя сглазить чужую судьбу, – уверенно заявил Джангир. Уж он-то постарается, чтобы на пути его сына не было никаких препятствий.

Занимаясь с ним дополнительно практически всеми предметами, он безмерно гордился тем, что Рзго без труда справился с экзаменами и поступил в Ереванский университет. Джангир неделю ходил в приподнятом настроении, раздавая ученикам пятерки направо и налево. Оставалась последняя задача примерного езидского отца – женить сына. Пусть знает, что по возвращении его ждет невеста, и не поддается соблазнам большого города.

С невестой Джангир не без помощи Кявэ определился довольно быстро, благо деревня их росла в численности и езидских домов становилось все больше. В жены толковому Рзго, которого отец видел в будущем большим ученым, была определена скромная и неприметная Хедо, которой родители едва разрешили окончить три класса. Однако и Джангир, и Кявэ этому факту были лишь рады, считая, что главная забота женщины – рожать детей и быть опорой мужу, а не стараться затмить его собой или хотя бы быть равной. Советские лозунги о раскрепощении женщин они всерьез не воспринимали и даже знать не хотели, что за ними стоит.

Рзго, родившийся на сломе незыблемых плит, сквозь всю жизнь пронес печать ребенка своего времени, человека, вынужденного постоянно бороться с новыми и более страшными ударами судьбы. Его поколение, заставшее чудовищную войну и последующие изменения, словно выпеклось в жаровне и окончательно лишилось умения выражать свои чувства. Выжженное сердце и холодный разум станут вечными спутниками Рзго в его довольно короткой жизни, оборвавшейся во время правления Брежнева, которого тот именовал не иначе как «Кустистые Брови».

Хедо, ставшая женой Рзго в четырнадцать лет, судьбе своей покорилась сразу и, сказать по правде, даже не предполагала, что может быть иначе. Разве не для того рождается женщина, чтобы однажды выйти замуж и подарить мужу потомство? Вечный цикл жизни, который Ходэ заложил в нас до скончания веков.

Несмотря на то что Рзго рос уже в совершенно новом мире, отличном от того, что видели его родители в детстве, он перенял часть стереотипов прошлого. И один из самых главных был о роли жены. К Хедо он был абсолютно равнодушен и воспринимал ее практически как мебель, которая каким-то чудесным образом еще стирает его рубашки и подает ужин. Добравшись до докторской степени и окончательно закрепившись в академическом кругу республики, Рзго своих привычек не сменил, хотя и замечал на званых вечерах, что коллеги иначе относятся к своим женам. Тем не менее какие-то новые взгляды он заимел, чем доводил своего отца до бешенства.

– Какие мы курды? Ты в своем уме? – горячился Джангир, хватаясь за сердце. Само слово было ему противно. Еще противнее, что к ним себя причисляет его сын.

– Езиды и курды – один народ. У нас лишь разные религии. Наука тебе это докажет, если ты захочешь ее услышать.

Убежденный в своей правоте, Рзго как фанатик носился с этой мыслью и распространял ее повсюду. Стараниями таких светил науки, получивших вместе со своими дипломами прививку от национального самосознания, в Армении выросло несколько поколений езидов, искренне считавших себя курдами. Передавая это сакральное знание от отца к сыну, они разбрелись по земле и стали ненавистны тем, кто продолжал отчаянно соблюдать старые обряды и гордо именовал себя езидом.

Ни Кявэ, ни Хедо, часто становившиеся свидетельницами споров своих мужей, в ругани никогда не участвовали, предпочитая уделять все внимание детям.

Особенно тяжко пришлось во время войны, когда спасались лишь тем, что уродит земля и дадут по ненавистным всем карточкам. В те годы обе женщины молились так часто, как никогда больше в своей жизни. Хотя по какой-то иронии судьбы пугавший всех Сталин позволил малым народам не идти на фронт, солдаты среди езидов все же были. Дети, рожденные на новой земле и считавшие ее для себя родной, вставали на ее защиту. Дни напролет молитвы улетали к небесам, пока на земле люди становились тоньше и прозрачнее. Спустя десятилетия Кявэ, пережившая и мужа, и старшего сына с невесткой, вспоминала эти темные годы как один сплошной поток слез и тревог.

С победой в войне пришла радость и в дом к семейству Бяли – Бялилян, как они стали именоваться по паспорту. После двух дочерей Хедо наконец родила мальчика. Крепкий, рыжий, как мать, малыш появился немного раньше срока и возвестил о своем приходе в этот мир не криком, а рыком, почти как у маленького льва. Первый внук и гарантия того, что род будет продолжен. Джангир, у которого сердце снова разрывалось от счастья, как всегда, ходил по школе важным шагом и на всех уроках раздавал пятерки. Даже заядлые двоечники в этот единственный в году, а то и раз в пять лет день получали заветное «отлично», чтобы помнить о нем всю жизнь.

– Видали, какой товарищ Бялилян счастливый? Если и просить его о том, чтобы оценку чуть подтянул, то однозначно сегодня.

– Я сегодня стихотворение еле рассказал, приплетая в него все, что мог. Так он мне пять влепил не глядя.

– Меня даже слушать до конца не стал. Сказал, я и без того молодец.

Джангир в тот день выходил из школы неспешно. Знал, что жена готовит праздничный ужин к выписке невестки из роддома. Ему же не хотелось мешаться под ногами во всей этой кутерьме. День был теплым, как и его воспоминания.

Отступив от клятвы не вспоминать больше никогда Несрин и маленького сына, Джангир погрузился в лавину, охватившую его сердце. Когда новость о резне дошла до него, ему показалось, что он замер и стал навеки ледяным. Мир вокруг затянулся какой-то серой пеленой, стал густым и вязким. Казалось, Джангир жил обычной жизнью, но внутри себя был погружен в туман прошлого, где бродят души любимых людей.

Он давно сумел справиться с этой болью и слышал лишь ее легкое дыхание в моменты, когда власть над чувствами его покидала. Обычно он мог контролировать даже сердцебиение, не давая ему разрешения учащаться, если видел кого-то, кто хоть отдаленно был похож на погибших. Сегодня же, воодушевленный радостной вестью, он не удержал в себе воспоминания, хлынувшие из него безумной волной, сносящей на своем пути все препятствия. Ему виделось, как он обнимает Несрин на их широкой кровати в доме Авы-ханум. На Несрин белая шелковая ночная рубашка, оттеняющая ее круглые смуглые локти. Ее влажные глаза смотрят на него с благодарностью. Между ними лежит младенец. Он сучит ножками и держит цепкими пальцами длинный локон матери.