Десять

— Все так говорят, потому что я дочь своего отца.

— Все так говорят, потому что ты — это ты. Ты должна сомневаться в себе, это правильно. Со временем научишься принимать решения, появится уверенность, а прямо сейчас выброси из головы чужие характеристики женских романов. Читай, что тебе нравится, когда тебе хочется. Неважно, почему тебе приятно читать Саган, важно, что приятно. — Юра внимательно посмотрел на Юлю. — Прости, веду себя, как ворчливый старый дед.

— Всего лишь, как мой врач. — Юля вспомнила, как Юрий Борисович отчитывал ее за недостаток веса и чрезмерное увлечение диетами.

— Или друг?

— Или друг…

К старому домику подтягивалась вереница гостей во главе с папой, чуть позже подъехавшей мамой, одетой, как всегда, изысканно, с продуманным налетом небрежности.

Ким сидел на руках у деда, потом перешел к бабушке, которую не смущала перспектива испортить причёску, пусть над ней парикмахер трудился более двух часов. После все врачи отделения гинекологии и соседних принялись подхватывать мальчонку, целовать, слегка щекотать, искренне радуясь его почти беззубой улыбке.

— Отдохни, Юленька, — прошептал папа. — Вижу, ты устала. — Он обнял Юлю, та моментально расслабилась в его руках, почувствовав, что действительно устала. — Давай, Юленька, здесь много нянек, поспи. — Владимир Викторович хотел что-то спросить, но взглянув на заметную грусть в глазах дочери, промолчал.

Юля быстро поднялась по лестнице на маленький второй этаж. Набрала знакомый номер телефона, чтобы услышать ответ, в котором и так не сомневалась:

— Юль, я говорил тебе, у меня встреча, я не смогу присутствовать на вашем празднике, и я надеялся, что ты пойдешь со мной, — почти по слогам проговорил Симон в телефонную трубку.

— Я должна была помочь… — в сотый раз оправдалась Юля, понимая всю тщетность своих слов.

— Помогла? Я рад. Спешу, до встречи, — разговор оборвался короткими, красноречивыми гудками.

Юля слушала гудки в трубке — самый звонкий звук в мире. Звук отчаяния, звук боли, слез, которые копились всё это время, но она прятала их за заботой о сыне, книгами, учебой. В повседневности.

У неё не получалось. Не выходило быть одновременно хорошей студенткой и хорошей мамой. Хорошей женой и хорошей дочерью. Всегда что-то или кто-то страдал. Чаще всего это был человек, которого она любила больше, чем могла представить, что будет любить. Сильней, чем в тот день, когда она — в белом платье, — сказала «да» Симону.

На её слова, что брак должен быть церковным, что ей бы хотелось венчаться, Симон ответил просто: у него нет никаких обязательств перед Богом, но если это важно Юле — он примет православие и сделает всё, чтобы маленький был счастлив.

Их венчали в церкви при том самом монастыре, у стен которого она впервые услышала имя своего будущего мужа. Потом немногочисленные гости радовались их празднику, и даже папа, казалось, радовался, видя дочку в красивом платье, пошитом костюмером маминой труппы. В стиле двадцатых годов двадцатого столетия, с немного заниженной талией, но с Юлиным ростом и длиной ног оно лишь подчеркивало стройность фигуры и изящество силуэта совсем юной невесты.

Молодые отправились в маленькую квартирку бабушки Симона, где в их комнате был сделан ремонт, вещи и книги Юли заранее перевезены, уложены в шкаф, на книжные полки. Бабушка осталась на несколько дней в доме новых родственников, дав возможность уединения молодоженам, найдя в маме молодой жены внука приятную собеседницу — любовь к балету объединила женщин.

Наверное, через много лет, когда память милостиво позволит помнить лишь хорошее, сотрет болезненные воспоминания, Юля с радостью вспомнит приятное о той самой, первой брачной ночи. Пока она не могла этого сделать.

Самым страшным оказалась не боль, которую почти не ощутила Юля. Страшным было чувство бесконечного стыда. За себя и свою неловкость. Сколько бы ни говорил Симон, что любит бесконечно, она не могла расслабиться.

Юля ждала от себя подвоха, уверенность, что она наверняка сделает что-то не так, ни на минуту ее не покидала. Руки — ноги не слушались, единственное желание, которое билось, как птичка в клетке — спрятать свое обнаженным тело от глаз молодого мужа. У нее хватило храбрости сказать лишь одно: «Сделай это».

Симон сделал её своей, испугав стоном и захватом вокруг тонкой талии. Он быстро и тихо заговорил на французском, и Юля могла лишь догадываться, что это слова любви.

Через пару недель, Юлю разбудили яркие лучи солнца и руки мужа, которые беззастенчиво гладили её тело, словно кошку. Симон, откинув прочь одеяло, разглядывал молодую жену и улыбался ей.

— Ты такая красивая… — прошептал он восхищенно.

— Перестань, — смутилась Юля. Она все еще не привыкла ни к откровенности Симона, ни к собственной наготе у него на глазах.

— Маленький, ты очень красивая, перевернись на спинку, я посмотрю на тебя. Никогда не устану смотреть на тебя.

Она отвела взгляд от бездонного карего, покорно перевернулась, точно зная, что именно сейчас последует: сначала мягкие поглаживающие движения рук, потом настойчивые поцелуи, крепко вжатое тело в тело, резкий вдох и боль. Спустя недели после первой ночи Юля все еще ощущала боль и прятала ее за сомкнутыми губами.

Симон вдруг резко откинулся на спину. От потери контакта Юлю мысленно подбросило, выдернуло из плена самообладания.

— Юль, перестань, — раздраженно проговорил Симон и уставился в потолок.

— Я ничего не делаю, — оправдалась Юля, не слишком понимая, что случилось, на что злится муж. Она ведь не отказывает!

— В том-то и дело, что ты ничего не делаешь, просто лежишь и ждешь, позволяешь. Что я делаю не так?

— Всё так, — растерянно пробормотала она.

— Не похоже. Такое впечатление, что ты готовишься к прохождению полосы препятствий, готова на всё… Терпишь. Мне не нужно, чтобы ты терпела. Это, — он провел ладонью по простыне от своего тела к её, — должно приносить удовольствие. Много удовольствия. Юль, мы никогда не решим эту проблему, если ты продолжишь молчать. Я твой муж, скажи мне, что не так — и я сделаю так, как ты хочешь.

— Мне… мне больно, — прошептала Юля.

— Тебе больно?

— Больно…

— Тебе до сих пор больно?

— Да, мне больно.

— Маленький, почему ты не говорила? Я ведь вижу, что тебе некомфортно, почему ты молчала?

— Ты видишь? — она всмотрелась в отражающие ее взгляд карие глаза, такие же как при встрече, похожие на глаза плюшевых медведей в Детском мире.

— Конечно, вижу, Юля! Женщины по-другому себя ведут, иначе реагируют.

— Много ты знаешь о женщинах, Симон Брахими? — Юлин голос взлетел к люстре, звук остановился там, завис на непродолжительное время, а после холодной волной ударился об ее обнаженное тело.