Детдом

– Я видел крест, – сказал Кай. – Отец показывал мне, это я точно помню. Он большой и темный, с не ограненными камнями. Я часто видел его и потом, в зеркале.

– В зеркале? – удивилась Антонина.

– Да. Ты не помнишь? На море ты видела меня… почти без одежды. Вот! – Кай расстегнул рубашку и распахнул ее. Антонина невольно подалась назад. – Видишь?

С левой стороны на груди Кая была качественно выполненная трехцветная татуировка в форме креста. Из-за хорошо развитых мышц груди крест казался слегка изогнутым.

– Это он? – спросила Антонина, протянула руку и осторожно дотронулась пальцем до татуировки. Кай улыбнулся и прижал руку Антонины своей ладонью.

– Слышишь, как бьется сердце? Чувствуешь, как горячо? – сказал он. – Я – Кай, но в моей груди нет льдинок. Они растаяли.

Антонина с силой отдернула руку.

– Что же с кладом? – отчужденно спросила она. – Отец показал тебе крест, а потом?

– Наверное, он что-то говорил при этом, – вздохнул Кай. – Но я не помню – что. Только картинку.

– Но, может быть, он так и не рассказал тебе? Собирался рассказать позже, когда ты подрастешь?

– Может быть и так… Но я как-то чувствую здесь, – Кай приложил руку ко все еще раскрытой груди. – Что могу знать, должен понять… И это где-то совсем близко.

– У тебя ничего не осталось от той, прежней жизни? – спросила Антонина. – Из твоего детства?

– Да, – кивнул Кай. – И я повсюду таскаю это с собой. Уже много лет. Раньше я думал – вот все, что осталось от моей памяти. А теперь, когда я помню, – не знаю зачем.

– Большинство людей никогда не теряли память, – рассудительно заметила Антонина. – И тем не менее практически каждый хранит что-то важное или просто памятное для него. Это нормально.

– Да, – согласился Кай и достал из сумки маленький, упакованный в полиэтилен узелок. – Вот оно. Я догадался, что ты захочешь смотреть.

– Что это? – оживилась Антонина и осторожно развернула узелок.

В нем оказалась дешевая картонная иконка Божьей матери, выцветшая и слегка помятая, пупсик-голыш со стершимся лицом и большой, тяжелый перстень с непонятной монограммой.

Кай молчал, ожидающе глядя на Антонину.

– Иконка – это понятно, – принялась вслух рассуждать девушка. – Твои родители были верующими людьми и, должно быть, у вас в доме были иконы. Ты знал, что они придавали этому большое значение, и взял из красного угла иконку на память о них. Здесь занятно то, что где-то там у вас хранилась бесценная святыня всей церкви, а ты много лет таскаешь с собой картонный грошовый новодел. Но это, как мы уже выяснили, понятно. Тебе, мальчишке, конечно, никакой разницы не было. Пупсик – это либо твоя собственная игрушка, либо, что скорее – память о сестре. Все-таки с пупсиками чаще играют девочки. Самое странное – перстень. Если где-то и есть ключ к сокровищам, то, по всем законам жанра, он должен быть именно в нем. Перстень явно мужской и мог принадлежать только твоему отцу… Ты помнишь его из своего детства?

– Кого, отца? Конечно…

– Да нет! Я имею в виду перстень. Помнишь ли ты, чтобы отец носил его?

– Да. Кажется, да, помню…

– Но как же тогда он оказался у тебя? Ведь по идее, если отец носил его, так он должен был и утонуть вместе с ним… Ты помнишь, как уходил жить в лес?

– Нет, не помню совсем. Психоаналитик из Цюриха сказал: скорее всего, как раз это я не вспомню никогда. Тогда моя личность как бы отсутствовала, спала. Чтобы не умереть от переживаний. Поэтому нет помнить ничего.

– Ладно, Кай, успокойся… – Антонина тревожно заглянула в глаза молодого человека и, поколебавшись, погладила его по руке.

Кай улыбнулся. Люди часто подозревали в нем какие-то глубокие и тонкие волнения и переживания, меряя его по своей мерке. Он же из-за особенностей своей биографии обладал крайне высоким порогом психической, эмоциональной и даже болевой чувствительности. Иными словами – Кай редко вообще что-нибудь сильно чувствовал. Разумеется, это не относилось к его зрению, слуху, осязанию и обонянию. Тут Кай мог дать несколько очков вперед не только абсолютному большинству людей, но даже и иным городским собакам.

Однако, прикосновение Антонины было ему приятно и, чтобы продлить ощущение, он достаточно картинно приложил ладонь к глазам и закусил нижнюю губу. То, как люди внешне проявляли свои чувства, всегда казалось ему несколько смешным, но на всякий случай он уже давно обучился этому искусству. Иногда даже пускал свое умение в ход. Антонина, разумеется, поймалась и сжала свободную руку молодого человека своей – сильной и горячей.

– Кай, Кай… а вот… А вот попытайся вспомнить, где ты последний раз видел этот перстень. Ну, до того, как он оказался у тебя?

Кай честно сосредоточился и вдруг вскочил, внезапно изменившись лицом.

– Вспомнил! – воскликнул он. – Правда вспомнил!

– Что? Что? – заволновалась Антонина. – Говори скорее, пока не забыл обратно.

– Помню, что перстень лежал на полке в такой маленькой мисочке. Там еще была какая-то тряпка с узором, или салфетка, или руки вытирать – полотенце… Наверное, как раз из этой мисочки я его и взял тогда, вместе с иконкой… Но почему он там лежал?

– А может быть, у твоего отца с годами распухли руки и перстень уже не влезал на палец? – предположила Антонина. – У моей мамы тоже есть бабушкино золотое кольцо. В молодости она его носила, а сейчас уже не может. На меня-то оно вообще только лет до тринадцати налезало… И твой отец также. Других украшений у него не было, вот он перстень и хранил на полке, отдельно от всего…

– Ага, – сказал Кай. – Но если кольцо – просто украшение, то что же тогда ключ?

– Не знаю, – честно призналась Антонина. – Надо еще думать.

– Хочешь, я побегу, тебе мороженое куплю? – спросил Кай. – А ты еще сидишь и думаешь.

– Хочу, – сказала Антонина.

Все сладкое она любила, хотя и считала безусловно вредным для фигуры. Кай, как нормальный зверь, не любил ничего холодного и горячего, и из всей еды предпочитал мясо, рыбу, хлеб, а также ягоды и фрукты – все по отдельности. Светка говорила, что Кай – интуитивный сторонник раздельного питания.

Когда Кай ушел, Антонина честно стала думать над тем, где бы отец Кая мог спрятать свой клад и как до него добраться. Она совершенно не верила в сложные, многокомпонентные схемы сокрытия всяческих тайн с помощью таинственных шифров и отсчета шагов от тени кривой сосны ровно в полночь. Такие схемы, по мнению Антонины, были пригодны исключительно для приключенческих романов и фильмов. В реальной жизни все должно быть достаточно просто. Самое простое для Большого Ивана было бы, конечно, дождаться совершеннолетия Кая и сказать: «Знаешь, сынок, сокровища лежат там-то и там-то. Имей это в виду.» Обычный человек только так, скорее всего, и поступил бы. Не планировать же в самом деле свою безвременную смерть путем утопления, и не писать загодя шифрованные послания, спрятанные в никому не известном месте… Но, если рассудить с другой стороны, Большой Иван был вором, а, значит, идея превратности судьбы должна быть ему весьма близка. И ведь что-то же имел он в виду, когда сделал своему маленькому сыну татуировку в форме креста. Значит, загодя готовил его к роли своего наследника, хранителя клада. Хранителя? – Антонина споткнулась на этом слове и неожиданно задумалась в другом направлении. А действительно, что, по мнению Большого Ивана, должен был сделать с бесценной реликвией и прочими сокровищами выросший Кешка? Уехать за границу Советского Союза, превратить все в деньги, купить себе виллу на Канарах и жить в свое удовольствие? Вряд ли… Передать своим собственным детям? В чем смысл? Отдать крест церкви? Но почему этого не сделал сам Иван? Ведь он явно был верующим человеком…