Дети полутени

Таня сидела на стуле в центре комнаты. Прямо, откинувшись на спинку, положив руки на колени. Смотрела прямо в окно напротив. Видела что-то, известное только ей. Дубов стоял за ней у двери, молча смотрел на неподвижную жену. Темный силуэт на фоне окон, в которых бушевала непогода. Казалось, что женщина сидела прямо в стене дождя и сразу где-то в другом месте, за чертой. Там ветер бросал в стекла пригоршни воды, рвал с деревьев подвявшую листву. Здесь было тихо и спокойно, сыро, темно и прохладно. Дубов взял стул, сел рядом с Таней. Она повернулась к нему.

– Ты на меня злишься?

– Нет, – честно ответил он.

Она кивнула, снова стала смотреть в окно. Заговорила опять.

– А помнишь, Сережа, как нам здесь было хорошо? В самый первый раз, летом. Жара стояла, солнце. Только потом дожди пошли, мы из дома почти не выходили. Это какой был год? Восемьдесят восьмой?

– Восемьдесят девятый.

– Да, точно. Хорошо ведь было, правда?

– Да.

Он опустился перед ней на колени. Вжался лицом в ее бедра, пах, мягкий низ живота. Дышал.

Почувствовал ее руки на своем затылке. Они гладили, ласкали. От этих прикосновений внутри что-то сломалось. Слезы хлынули градом. Ткань ее джинсов стала мокрой. Он плакал, не сдерживаясь. Ее маленькие руки продолжали гладить.

– Не плачь, Сереженька. Теперь уже все равно. Как же нам было хорошо тогда. Никогда больше так не было. Но еще в тот раз я почувствовала.

Он поднял заплаканные глаза. Из-за слез все казалось размытым, нечетким. Таким, как за окнами снаружи.

– Что ты почувствовала?

Она говорила долго. Дубов слушал и не слышал, не разбирал слова. Что-то отвлекло внимание. Какое-то движение в дальнем углу комнаты. Дубов смотрел туда и не мог отвести взгляд. Стена как будто исчезла. Вместо нее открылось темно-звездное ничто. Бледные огоньки висели в абсолютной черноте. Мерцали, гасли и снова появлялись, будто были чьими-то мигающими глазами. Шевелились, двигались вместе с темнотой, в которой горели. Танин голос проникал сквозь уши внутрь, растворялся, плыл по телу, оседая везде, от головы до кончиков пальцев. Без слов. Он просто был.

– … как будто сама тьма, – расслышал он только конец фразы.

Наваждение исчезло. Стена снова стала стеной. Дубов отвел глаза, в упор посмотрел на жену.

– Что?

Она улыбнулась уголками губ. Ласково погладила по щеке.

– Ты устал, милый. Давай отдохнем.

Он поймал ее руку, поцеловал в ладонь.

– Помнишь, Сережа, что мы пили? Вино такое красное или портвейн. Очень мне понравилось тогда. Как думаешь, оно еще где-нибудь продается? Хотелось бы попробовать. Вспомнить, совсем как тогда.

– Точно такое уже вряд ли найдешь. Можно другое попробовать.

– Давай другое, – разрешила она.

Это был их самый долгий разговор за последний год. Дубов, счастливый и окрыленный, принялся целовать Таню. Лицо, щеки, губы, шею. Она шутливо отмахивалась. Он ловил ее руки, целовал снова и снова.

– Я сейчас, Танюша, – приговаривал он, собираясь, – сейчас сбегаю. Ты соскучиться не успеешь.

Он накинул куртку, взял зонт, вышел. Оставил ее одну в полумраке.

В голове молотом стучало ее «совсем как тогда».

Магазин стоял на прежнем месте. Внешне даже почти не изменился за все время. Помятая вывеска, решетки на окнах, только внутри некое подобие евроремонта. Дубов, не разбирая, схватил с полки первую попавшуюся бутылку вина, дрожащей рукой сунул продавщице крупную купюру и, не дожидаясь сдачи, помчался обратно. Домой, к ней.

Дом встретил абсолютной тишиной. Только выл снаружи ветер и барабанил по крыше дождь. Нездешние потусторонние звуки. Дом был другим миром. Здесь царили свои правила. Дубов стоял в дверном проеме, не в силах совладать с дрожью в руках. Купленная бутылка выскользнула, звонко разбилась об пол. Темная жидкость растеклась уродливой кляксой.

Таня висела у самого окна, под подоконником. Голова опустилась на грудь, худые ноги вытянулись на полу. Один конец чего-то длинного был привязан к оконной ручке, другой обмотан вокруг тонкой Таниной шеи. Только бросившись к неподвижной жене, Дубов узнал шелковый поясок от ее цветастого летнего платья. Того самого, которое навсегда осталось в бесконечном летнем дне. В тот момент звуки исчезли вообще. Дубов не слышал ни своих слов, ни криков. Дом поглотил все.

На похоронах был только он. Все друзья и родственники открестились от сумасшедшей сектантки. Потом был длительный алкогольный период, изредка прерываемый моментами просветления. Дубов с головой ушел в работу и пил, пил, пил.

Забытье закончилось в тот год, когда он увидел объявление об экстрасенсе, звезде телешоу, который может общаться с умершими людьми. По предварительной записи и за немалые деньги. Верил ли он во всю эту чепуху? Конечно, нет. Но в этом ему отчего-то увиделся спасательный круг.

Квартира экстрасенса утопала в приятной полутьме, подсвеченной ароматическими свечами, расставленными на шкафах и книжных полках. Между ними виднелись книги с заумными названиями. Отовсюду свешивались амулеты и обереги. На стенах красовались в рамках дипломы скорее всего несуществующих зарубежных университетов.

– Проходите, присаживайтесь.

Дубов послушался. Экстрасенс, немолодой полноватый мужик, чуть заметно поморщился, учуяв запах алкоголя. Дубов уже принял «для храбрости». Он никогда не пил на работе, начинал дома. С вечера и до поздней ночи. Каждое утро полоскал рот освежителем дыхания, приходил на службу злой и с тяжелым похмельем.

– С кем вы хотите поговорить?

Экстрасенс принялся греметь на столе какими-то полированными деревяшками, складывая их в фигуры, собирая и снова разбрасывая.

– С сыном. С женой, – коротко ответил Дубов.

Экстрасенс долго шептал что-то, водил над столом руками. Наконец, поднял глаза.

– Они любят вас.

Дубов подался вперед, стул под ним скрипнул.

– И все?

Он улыбнулся. Улыбка получилась неприятной, он это знал.

– Ну, – экстрасенс стушевался, – понимаете, сегодня плохая связь…

– Угу, связь плохая значит. Как телефон, типа? А чего так, магнитные бури? Или не заплатил?

– Мне кажется, вам лучше уйти.