Дети полутени

За окном мелькали пожухлые осенние поля и желтеющие леса, проплывали деревенские домики и придорожные отели. Егор смотрел в окно и слушал музыку. Время от времени автобус останавливался, брал новых пассажиров. Почти пустой поначалу салон медленно наполнялся. Люди сновали туда-сюда, шуршали одеждой и сумками, скрипели креслами, переговаривались. Прошел час в пути, еще один. Егор не обращал внимания на других пассажиров, пока кто-то не подсел к нему на соседнее место. Он обернулся, посмотрел на попутчика, немолодого мужика в поношенной куртке. Большая часть лица – широкая полуседая борода лопатой, свисающая на грудь. От соседа резко пахло сигаретами и едким застоявшимся перегаром. Мужик что-то коротко сказал и улыбнулся, наверное, поздоровался. Егор не расслышал из-за музыки в ушах, только быстро кивнул в ответ и снова отвернулся к окну. Автобус тронулся после очередной остановки, снова замелькали однообразные пейзажи, прибитые к земле низким свинцовым небом.

Дорога уже начинала казаться бесконечной. От долгого сидения онемели ноги и ягодицы. Егор поерзал на месте, пытаясь поменять положение, устроиться поудобней. Автобус словно специально ехал медленно, еле тянулся. Часто останавливался, набирая все новых и новых пассажиров. Скоро в салоне стало тесно и душно. Людям не хватало места, они стояли в проходе, сидели на сумках, держались за спинки кресел. Егор оглянулся по сторонам. Автобус напоминал переполненный пассажирский транспорт в Индии или других странах третьего мира, как это видел Егор на фотографиях в Интернете. В голову еще шли сравнения со шпротами в консервной банке. Сквозь музыку в наушниках пробивалось чье-то громкое настойчивое бормотание. Егор повернулся на звук, снова увидел рядом бородатого соседа. Тот, откинувшись в кресле, что-то говорил сам себе. Егор раздраженно выдернул наушники, выключил плеер.

– … я ж не таракан какой, – тараторил сиплым голосом бородач, – я ж человек ведь. Человек я, не кто-нибудь. Право имею… на счастье, на любовь. На радость. Радости хочется. Устал я от тоски, от грусти. А на меня смотрят, как на таракана. Шарахаются, как от чумного, носы воротят, глаза опускают, не смотрят. Не смотрят.

Он перехватил взгляд Егора. Уставился на него в упор. Заговорил быстрее.

– Есть, сказали мне. Есть выход. На севере, в черных озерах Боженька живет. Он добрый, ласковый, деток любит и таких, как я. Одиноких, опустившихся, покинутых. Принимает их у себя. Я не поверил поначалу. Брехня, думаю, так, бред по пьяни. А потом понял, увидел. Правда это. Откровение мне было. Сам Боженька пришел ко мне. Давай, грит, Петька, собирайся и дуй ко мне. Нужен ты мне больно. Конец света скоро. Не все спасутся, а только те, что рядом со мной будут. Перерожусь я, грит, и новые времена начнутся, хорошие…

Егор вжался в сиденье, как пригвоздили. Алкаш, Петька, как он себя назвал, все еще говорил. Сверкал гнилыми зубами в запавшем рту и брызгал слюной, что застревала в его мятой бороде. Салон автобуса гудел от голосов. Егор прислушался. Многие вокруг него говорили о том же, о чем его сосед. Громче и тише. Боженька, конец света, откровения. Кто-то плакал, кто-то голосил во всю силу, будто в истерике. Крик бил по мозгам, хотелось закрыть уши. Закружилась голова, Егора бросило в пот. Эти крики, эти голоса. Они казались ему знакомыми. Они мучили его бессонными ночами под одеялом.

Автобус снова замедлил ход, собираясь останавливаться. Отлично, это шанс. Егор схватил из-под ног сумку, стянул с верхней полки ноутбук. Попробовал перелезть через ноги Петьки. Тот схватил его за куртку.

– Куда?! – завизжал. – Куда, пацан?! К Боженьке не хочешь! Спастись не хочешь?

Егор брезгливо вырвался. Начал проталкиваться к выходу через стоящие и сидящие тела. В проходе, на сумках, на полу. На креслах люди сидели по несколько человек, друг у друга на коленях. И все говорили на разные лады. Бормотали, кричали, шипели. Кто-то запел громким крикливым голосом, остальные подхватили. Егор не разбирал слов песни, похожей на церковный гимн. Он проталкивался дальше. Шагал через чьи-то ноги, сумки, тележки, баулы, пакеты.

– Пропустите, – сам почти срываясь на крик, просил он, – дайте пройти, пожалуйста.

Автобус остановился, двери открылись. Проходя мимо водителя, Егор увидел, что тот раскачивается в такт песне. Улыбается, по круглому выбритому лицу катятся слезы. На обочине дороги стояли еще люди, готовые втиснуться в автобус.

– Дайте же выйти! – рявкнул Егор.

Он грубо оттолкнул кого-то, пнул ногой чью-то сумку. Внутри хрустнуло и зазвенело, но никто не обратил внимания.

Оказавшись на улице, Егор долго не мог отдышаться, прийти в себя. Он стоял, отвернувшись к лесу у обочины и трясущимися руками шарил по карманам. Телефон, паспорт, полупустая пачка сигарет. Машинально сунул одну в рот и тут же выплюнул. На кой они ему? Смятая пачка полетела в кювет.

Двери за ним закрылись. Когда автобус тронулся, внутри пели уже более дружно, громким нестройным хором.

Егор стоял и смотрел вслед уходящему автобусу. Мотив песни удалялся, стихал в сырости октябрьского дня. Он посмотрел на щит указателя. «Лепель – 20, Полоцк – 89, Черноозерск – 101».

На мгновение Егор даже пожалел, что рядом нет старого пухлого альбома. Слишком много странных событий за последние два дня.

Глава 2 Дождливые стены

– Мы с мужем хорошо жили…

Женщина замолчала, не зная, как продолжить. Было заметно, что ей неловко. Посмотрела в окно, поерзала в кресле. Положила ногу на ногу, опустила руку на подлокотник, выпрямилась. Говорила она короткими фразами, часто останавливаясь и подбирая слова.

– Любили друг друга. Знаете, если честно, я даже не могу сказать про него что-то плохое. Правда. Даже после всего, что было. Хороший был человек. Хотя почему был? И сейчас есть, просто мы с ним не общаемся. Он был честным, никогда мне не врал. В тот раз взял и все честно мне сказал. Прости, Света, полюбил другую. Не стал врать, скрывать, прятаться. Это правильно, я считаю. Всегда надо быть честным. Предательства я бы ему не простила. Лжи, звонков, поздней работы, случайных командировок. Вот этого вот всего, как часто бывает у других. А так… что ту сказать? Полюбил и все, делать нечего. Еще он сказал, что до этого своего признания он никогда не был с ней. С той, другой. Ну, вместе, вы понимаете. Я ему поверила, конечно. Это была правда, точно. Квартиру он оставил нам с Петей, сам съехал. Сыну тоже все объяснил, как взрослому, тот понял. Мой муж… бывший муж, он умел объяснять. Была в нем такая черта, он умел разговаривать с людьми, это редкость на самом деле. Будь тебе хоть пятьдесят лет, хоть пять. Он хороший собеседник… был. Я закурю?

Она замолчала, вопросительно посмотрев на Дубова. Тот кивнул.

– Да, конечно. Это же ваш дом, как угодно.

– Я думала, может вам будет неприятно.

– Нет, что вы. Пожалуйста.

Она потянулась к пачке сигарет и зажигалке на журнальном столике между ними. Достала одну, чиркнула, затянулась. Выдохнула дым.

– Раньше я курила только в школе и в университете. После свадьбы бросила. Потом опять начала. После Пети. Сейчас смолю, как паровоз. Некому меня контролировать. По пачке в день минимум. Раньше курила только на улице или на балконе. Сейчас прямо в квартире, как видите. Все равно.

Несколько минут они сидели в тишине. Женщина молча курила. Огонек, догорая до фильтра, плясал перед ее уставшим, но все еще привлекательным лицом. Была красивой, подумал про себя Дубов. Он сидел в кресле напротив. Тоже молчал, не перебивал и не торопил. Ждал.

– Ладно, – она ткнула окурок в пепельницу на столике, – продолжим. У Пети с отцом была… связь. Не знаю, как это еще назвать. Они друг в друге души не чаяли. Петя ни в чем его не обвинял, не сердился. Это я поначалу злилась, плакала на кухне. Одна, никому ничего не говорила. И вот как-то сижу я, реву сама по себе, а Петя сзади подходит. Тихо так, я даже не заметила. И обнял меня. Я даже испугалась, ойкнула. А он стоит и держит меня. За плечи, за голову. Ладошкой только по лбу гладит.

Ее подбородок затрясся, лицо сморщилось. Коротко всхлипнув, опустила голову. Дубов достал из сумки пачку салфеток, припасенную для таких случаев. Вынул одну, протянул. Женщина благодарно взяла, вытерла глаза. Дубов ничего не говорил. Знал, что в таких случаях лучше молчать. Собеседнику иногда нужно поплакать. Это была уже не первая его подобная встреча. Женщина успокоилась, отдышалась. Скомкала мокрую салфетку, сжала в кулаке. Потянулась было снова к пачке на столе, но видимо передумала.