Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
Вскоре он вернется домой и невзначай обмолвится об увиденном жене.
— Понаехало в наш район всякого сброда! — Бросит на это жена, миловидная дама, москвичка в третьем поколении.
— Но... — начнет муж, потому как это тревожное беспокойство все не оставляло его. Однако жена остановит праздную болтовню строгим жестом и вернется к работе. Так же, как и супруг, она зарабатывала в поте лица на жизнь высокохудожественными переводами.
— Ладно. — Муж махнет рукой и отправится пить чай.
Но милосердие, скорее, его крупицы, странным образом еще витало над черным местом
В тот момент, когда белая рубашка Джонсона начала пропитываться кровью, Икс действительно пил из бутылки. Он узнал эту бутылку, настойчиво, безапелляционно предложенную ему Люсьен, — узнал сразу. Это был «фуфырик беленькой», что ждал его в холодильнике. Запотевший, в рисунке изморози.
— Пей, — сказала Люсьен, глядя в пол. И не повиноваться этому треснувшему чужому голосу у Икса не было сил. Так же, как и двадцать пять лет назад, он откликнулся на зов, которым мертвые бередят живых, и начал пить. Он пил огромными глотками, с каждой секундой хмелея все больше, но водки в бутылке не убавлялось.
— Подожди, Люсьен! — взмолился Икс, в ужасе глядя на полный «фуфырик беленькой».
— Пей! — глухо повторила она.
И Икс снова принялся пить. Он опять слажает, как и двадцать пять лет назад; он будет пить, пока водка не отравит его желудок, не отравит его кровь, и этот бесконечный поток иссякнет только вместе с ним. Вот так он и встретит свою последнюю тьму.
И тогда Икс вспомнил о чем-то.
В этот же момент зазвонил телефон — Джонсон давал знать, что пора. Но он сейчас не думал о Джонсоне. Он вспомнил что-то, промелькнувшее тихой искоркой надежды...
С неимоверным трудом Икс оторвал губы от горлышка и пьяно посмотрел на Люсьен. Он пытался поймать ее взгляд.
— Пей! — зашипела Люсьен. И от этой угрозы, а может потому, что он уже был мертвецки пьян, у Икса подкосились ноги. Обессиленный и шатающийся, он повалился на колени, но потом поднял голову и посмотрел ей в лицо. Если б ему удалось хоть на мгновение поймать ее блуждающий взгляд, зацепиться хотябы за краешек...
— Сп-и-и, — хрипло начал Икс. И сначала у него ничего не вышло. Икс чуть не подавился собственными словами, мокрым камнем застрявшими в горле.
— Сп-и-и, Люсь-е-ен, — повторил Икс. И запел. — Сп-и-и, засни, забудь про свою беду-у!
Взгляд Люсьен перестал блуждать.
— Мле-е-чный Путь в ти-и-хий пл-ес случайно уронит звезду.
Икс пел, и с каждым мгновением его голос набирал силу. Нет, он не трезвел, но пел «Колыбельную для Люсьен», пел песню, которая могла утешить. Он пел как никогда в жизни, и нехитрая песня лилась из его сердца, словно в ней были все другие песни, все существующие в мире песни, которые могли утешить. Икс пел...
А потом он увидел ее глаза. Они были чуть влажные и полные невыносимого страдания.
— Пей, — повторила Люсьен, но теперь это был ее голос. Голос прежней, живой Люсьен, который Икс так любил. — Пей, и возможно, ты умрешь, но только так я смогу тебя спасти.
«Вот почему их не было».
Лже-Дмитрий
прислушался. Кровь заливала глаза, и он почти ничего не видел.Надо вытереть лицо. Нет-нет: надо спешить. Спешить! Пока слизняк снова не начнет отравлять его своим жалким страхом. Пока...
Он покачнулся и, прихрамывая, стал обходить автомобиль, волоча за собой по земле кувалду. Пора заняться задней частью.
Спешить. Заняться задней частью.
Он снова вспомнил Юленьку и про себя добавил:
— Пора заняться... кормой...
И почувствовал забытое шевеление между ног.
Кормой...
«Вот почему, когда пропал Будда, у дома не было собак».
Лже-Дмитрий нахмурился и снова прислушался.
Никто не заметил, как от далекой сферы, висевшей над лиловым горизонтом, отделился первый крохотный кусочек синевы. Как беспечно, почти весело, он стал порхать зигзагами, словно не видел безысходной пустыни, и его не ужасало близкое присутствие зверя. Но что взять с таких крохотных созданий — их век недолог: этот беспечный кусочек синевы вполне можно было принять за нежную утреннюю бабочку, радостного хрупкого мотылька, в чьих переливающихся крылышках застряла капелька неба.
«Собак не было...»
Кувалда вот-вот уйдет вверх для замаха.
«Подожди. Ты сейчас разрушишь дом и тогда уже никогда его не найдешь».
Лже-Дмитрий остановился и недоверчиво оглянулся. Крысолов по-прежнему лежал на своем месте, уткнувшись лицом в землю. Честно говоря, ему здорово досталось. Сам виноват.
«Ты разрушишь дом и уже не найдешь...»
— Сбежавшего мальчика? — хмыкнул Лже-Дмитрий, дико вращая глазами.
Крысолов — это был его голос. Надо ж, какой живучий! Болтает, не раскрывая рта... Значит пуповина еще не перерублена. Ах ты, молчун! Теперь тебе захотелось поболтать? Ну что ж, молчун-крысолов, давай, валяй, так даже веселее.
Лже-Дмитрий отвернулся и с каким-то глубокомысленным подозрением уставился на заднее стекло:
— Давай поболтаем, пока я тут занимаюсь делом.
Он покрутил кувалду вокруг своей оси и стал прицеливаться.
«Знаешь, почему собак не было?»
— Болтай, болтай!
«Дом заманивал нас. Так же, как теперь он заманивает тебя».
— Нет, — возразил Лже-Дмитрий. — Дом! Это место существует только для вас. Так ты ни черта и не понял. Дом находится только в твоей голове. Его надо разрушить. И тогда я смогу достать его. Извлечь оттуда сбежавшего мальчика.
«Вранье! Не совсем так. Близко... но не так. Вранье и подтасовка».
Лже-Дмитрий поморщился: тот, другой, что удивительно, молил его послушать Крысолова. Вот слизняк — тоже оказался живучим. Только Крысолов так ничего и не понял.
— А здесь находится только зверь. И Ее земля. Ее хлеб. Таков закон плодородия. Зверь и Ее хлеб.
«Подожди».
Тот, другой, — и теперь это выглядело прямо уже сногсшибательным, — тоже умолял подождать.
«Зверь...»
Лже-Дмитрий замотал головой: