Дети Робинзона Крузо

Вот так вот жилец сменился.

***

— Димон! Димастый...

«Здесь нет никаких Димастых, дружок. Нет давным-давно».

— Димастый!

«Я же говорю, мальчик Димастый давно не существует; да и мне скоро конец. Так что нечего здесь тренькать на музыкальной шкатулке... Мои дела и без того плохи».

— Димон...

Голос был робким, но настойчивым. И эти звуки, словно музыкальная шкатулка или тинкл-беллз, новогодние колокольчики. Щемящие тихие звуки... Когда-то мальчик Димастый слышал их: колокольчики, переливаясь, играли Брамса, «Венгерский танец», и это был новогодний подарок. Музыкальную шкатулку с танцующими фарфоровыми фигурками — дамой в бальном платье и кавалером — подарил друг Валенька.

— Димастый! Открой глаза и посмотри на меня.

Друг Валенька. Он унес с собой свою скрипку.

— Димон, открой глаза. Его здесь нет. Ты один в... своем жилище. Но он в любой момент может вернуться.

И эти звуки, переливающиеся колокольчики...

Дмитрий Олегович открыл глаза. Он сразу узнал эту крохотную комнатку с маленьким оконцем, свою бывшую детскую. Единственное место в доме, свободное от антикварного хлама, которым отец завалил всю квартиру. Здесь они частенько прятались с другом Валенькой, здесь тот впервые сыграл ему «Венгерский танец».

Наконец Дмитрию Олеговичу пришлось признать очевидное:

— Валенька, — позвал он. — Но разве ты жив?

Мальчик сидел напротив, сложив на коленях футляр с инструментом, и печально смотрел на него.

— Нет, конечно, — тихо откликнулся он. — Но здесь, в этом месте, это неважно.

— Представляешь, я даже не знаю, где нахожусь. Знаю только, что дела совсем плохи.

— Да, это так, — согласился друг Валенька. — Ты пытался спрятаться, убежать. Со мной тоже было такое.

— Да? Тоже? — только и смог спросить Дмитрий Олегович.

— Точно, — подтвердил Валенька. — Такое всегда случается, когда дела начинают расстраиваться. К концу этого марта твои дела пошли совсем плохо, и ты попытался спрятаться, сбежать. Но... Лже-Дмитрий оказался ненадежным убежищем.

— Ты имеешь в виду?.. Понимаю.

— Да. Сумасшествие иногда помогает. Туда можно убежать.

— Наверное... А как же было с тобой?

— Я... — Друг Валенька печально улыбнулся и раскрыл футляр со скрипкой. — Я только хотел играть. Играть на ней. И оставаться просто мальчиком, обычным ребенком. Но эти бесконечные конкурсы, концерты, дипломы. Эти невыносимые ожидания взрослых — вундеркинд... И я сбежал. Они тогда сказали, что я заболел. Сошел с ума. Но это было хорошее убежище. Не как с Лже-Дмитрием. Только я уже не вернулся.

— Да, так и было. А... А почему Лже-Дмитрий оказался?..

— Т-с-с... Он действительно может вернуться в любую минуту. Но... Ненадежное. Потому что там, в темноте, откуда он явился, бродит чудовище.

— Чудовище?

— Да. Зверь, которого он вырастил. Понимаешь, он растил его вместе с тобой, когда собирался повзрослеть и... сбежать от этого антикварного хлама твоего отца. Хотел сбежать и стать свободным. Сам распоряжаться своей жизнью. Вырасти, скинуть все и обрести свободу. И ничего не повторять. Но не смог, не справился. Больно велико оказалось наследство. Отказаться от такой тяжести — вещь неподъемная. И он ушел в темноту. А зверь продолжал расти.

— Скажи, где я? — попросил Дмитрий Олегович. — Он не подпускал меня к единственному окошку, и что снаружи, я различал только мельком, да и то как в тумане.

— Выйдешь сам поймешь, — чуть слышно отозвался Валенька и посмотрел на Дмитрия Олеговича болезненно, но потом его голос окреп. — Только действуй сразу, ни о чем не сожалея. И может быть, в последний момент тебе удастся сбежать. Спастись.

Лицо Валеньки потемнело, и он настороженно прислушался:

— Торопись, теперь все изменилось. Он приближается. Но он теперь... не только то, что было твоим убежищем. Вместе с ним приближается само это место.

Друг Валенька поежился и добавил:

— Т-с-с... Оно и есть зверь. Чудовище. Т-с-с... Остерегайся чудовища.

Словно для убедительности, он несколько раз кивнул и попытался ободряюще улыбнуться. Этого у него не вышло, и мальчик лишь с любовью погладил свою скрипку, вздохнул, и как будто принуждаемый, захлопнул футляр.

— Верни флейту, — попросил он. — Это не твое, — и наконец улыбнулся тихой, бесцветной, вынужденной улыбкой, но в глазах читалась настойчивая просьба, требование. — Это чужое. Оно лишь больше растит зверя. А теперь — поспеши.

Дмитрий Олегович сделал шаг, еще один и, открыв дверь, оказался на пороге. Перед ним стояла густая тьма.

— Постарайся увидеть бабочек, — вдруг услышал он друга Валеньку.

Дмитрий Олегович сделал шаг за порог, и непереносимая боль пронзила все его израненное тело. В гудящей тяжелой голове поднялся рой пчел, и теперь он уже точно начнет жалить, разрывая вдребезги набухшие кровеносные сосуды, пока его мозг не взорвется. Кошмарная рана на ноге горела, лишая его остатков старческих сил, и было такое ощущение, что с лица живьем содрали кожу. Первой же мыслью стало немедленно вернуться, потому что он просто не выдержит этого, но все же Дмитрий Олегович (друг Валенька прав — этого ветхого убежища больше не существует!) сделал шаг вперед, ступив на пораненную ногу. И все, что он испытал до этого, оказалось лишь цветочками. Холодная белая молния боли родилась в его теле, вытесняя за пределы существования все, что еще оставалось в нем живым. Была только боль, немилосердная и великая, как тело чудовищного божества. И тогда в ослепительной вспышке этой боли Дмитрий Олегович увидел, узрел, где он находится, и понял все про Лже-Дмитрия и... понял все про себя, когда он был Лже-Дмитрием. Дико озираясь по сторонам, словно в беспомощной попытке все отыграть назад, Дмитрий Олегович начал оборачиваться к другу Валеньке и обескуражено прошептал:

— Я ведь только хотел быть моложе...

Но дверь детской уже захлопнулась.

XI.

— Пей.

«Я больше не могу, — хотел было возразить Икс, но только отхлебнул от бутылки и прополз еще чуть-чуть к стене. Стена накренилась, как и вся земля, Иксу показалось, что он сможет с нее куда-то скатиться, да и освещенная вывеска «Синдбад» теперь отчетливо двоилась.

— Спи-и, засни-и, — прогнусавил Икс и снова приложился к бутылке,

(Так? Ты этогохочешь?!)

Потом сделал усилие, чтобы проползти еще, но ноги заскользили, и растерявший опору Икс решил, что земля с совсем молодой травой сама поднялась и приложила его по лицу.

Икс хихикнул и тут же заплакал.

(Ты меня убиваешь, Люсьен).

Но и на это у него времени не оставалось.

— Мле-е-чный путь, — Икс почувствовал на губах прелый вкус земли, это его заставило оторвать лицо от газона, и, подтянувшись на руках, проползти еще вперед. — Случайно уро-о-ни-ит звезду.

К горлу снова подкатила горькая тошнота, — и это было бы спасением, — спазмы начали буквально выворачивать желудок, но Икс знал, что тошноты теперь не будет. Это привычная реакция его организма, здорового организма бывшего десантника, но яд теперь запущен в его кровь, и желудок здесь ни при чем.

— Пе-ей, — протянула Люсьен, и Икс не понял, чего он больше услышал в ее голосе — ласки или муки. Или это отравление заставило его искать уюта, где он сможет заснуть под колыбельную для Люсьен.

В общем-то, сдаться и уснуть сейчас было предпочтительней. Под бочком волчицы, дракона из мира мертвых, и вся боль бы закончилась.

— Спи-и, Люье-ен! — завизжал Икс, вываливаясь из подступающей к нему смертельной неги и снова чувствуя страх и тягость. — Спи-и, засни! — еще один глоток, и движение вперед, на карачках. — Случайно уронит звезду-у!