Дети Робинзона Крузо

Икс дополз до стены магазина.

И почувствовал, что у него немеют губы. Но это ничего. Сейчас, сейчас, осталось только фотографию...

Пальцами свободной руки Икс раскрыл папку и ухватил фотографию. Потом подвинул ее перед собой. И понял, что нуждается в отдыхе, словно это была немыслимая тяжесть. Сердце Икса бешено колотилось — такого не бывало даже после марш-бросков с полной выкладкой, — казалось, еще чуть-чуть, оно не выдержит и разорвется. Но это ничего. Икс понял, что все угадал верно.

— С-п-п-п... — попробовал он в последний раз, но чуть не захлебнулся собственной слюной.

— Пей, — тихо произнесла Люсьен.

Икс уже не думал о том, что услышал в ее голосе, — силы закончились.

Но он все угадал верно: фотография, еще недавно поражавшая их своей новизной, теперь выглядела старой, пожелтевшей и истрепанной. И на щеке Одри Хепберн выступила капелька воды, словно она вытекла из слезоотделяющей железы.

«Ты тонешь, — подумал Икс, — захлебываешься водой, старый друг. А я захлебываюсь водкой».

Силы кончились, но ему надо сделать кое-что еще. Икс видел, как капля расплывается по фотографии, впитывается бумагой.

Еще кое-что, пока кровь его не отравилась полностью, пока остались какие-то крохи...

Икс захрипел, собирая эти оставшиеся ему крохи, и приложил фотографию к панели, которую порезал. К стене магазина Синдбада в том месте, куда уходила темная линия. И увидел, что амулеты соединились.

«Ты тонешь», — снова подумал он.

— Подожди, — чуть слышно прошептали его губы, — надо еще чуть-чуть потерпеть...

Амулеты соединились. Икс видел, что происходит с фотографией. И видел, как внутри темной линии, в той бесконечной глубине, куда она уходила, рождается свет.

— Миха, у тебя будет всего один удар, — прошептал Икс. — Найди уязвимое место.

А потом он прижался щекой к холодной стене магазина Синдбада и лег умирать.

23. Сияющая сфера

I.

Миха-Лимонад видел метаморфозу. Фигура Лже-Дмитрия поникла и сгорбилась, будто плечи придавил непомерный груз. По-барски уложенные черные волосы мгновенно поредели, превращаясь в седые спутанные пакли, неопрятные, как тающий снег. Его природа действительно изменилась: очень старый и невообразимо измученный человек стоял теперь перед Михой-Лимонадом. Его тело словно отяжелело, но странным, непостижимым образом он казался более живым.

Дмитрий Олегович Бобков, бывший антиквар и директор, когда-то продавший Михе-Лимонаду машину его мечты, жестом немощного старика-маразматика извлек изо рта большой палец левой руки и поглядел по сторонам. Сомнения, страх и растерянность переросли в ужас и, достигнув точки накала, сорвались с его губ захлебывающимся звуком.

— Я ведь только хотел быть моложе, — чуть слышно произнес он.

Смотрел на Миху, в глазах застыла мольба. Потом взор прояснился, и в уголке губ появилась горькая складка:

— Просто моложе... — веки задрожали.

Миха молчал, понимая, что в любой момент Лже-Дмитрий может вернуться, что теряются драгоценные секунды, но он молчал. Крупицы милосердия, витавшие над черным местом у магазина Синдбада, проникли и сюда. Были мгновения тишины. Голоса пустыни смолкли, а безумная скульптура застыла, словно лишенная своей подпитки, и гораздо больше походила сейчас на развороченный чудовищный автомобиль, чем на живое существо.

Были мгновения тишины.

***

Наконец Дмитрий Олегович пошевелился, и в его взгляде появилось что-то еще: да, и боль, и чувство вины, затравленность и ужас там оставались, но появилось что-то еще. Какое-то неожиданное забытое достоинство прозвучало в его голосе, когда он начал говорить.

— Он совсем безумен, — Дмитрий Олегович еще раз посмотрел по сторонам, и прежняя горькая складка залегла у краешка губ. — Все ваше бешенство и все ваши страхи сейчас в нем. Он... Он и себя в каком-то смысле считает сбежавшим мальчиком. В каком-то смысле. Потому что... взрослых больше нет.

Миха оперся на здоровую ногу и попытался подняться. Ему это удалось. Он не совсем понимал, о чем речь, но, наверное, смог бы догадаться.

— Я умираю, — спокойно продолжил стоявший перед ним человек. — Я это знаю. И это хорошо. Есть кое-что намного похуже смерти. — У него дернулась щека, и опять в уголке глаз мелькнул огонек мольбы. — Но... Наверное, я еще могу спастись. Сбежать в последний момент. Как... — губы теперь растянулись в тихой улыбке, а взгляд прояснился. — Как сбежавший мальчик. Помоги мне! Сделай то, зачем пришел.

Он потряс в обессиленной руке кувалдой, словно протягивая ее Михе, и постарался совершить шаг навстречу. Покачнулся; чуть не упал...

Дмитрий Олегович тяжело выдохнул:

— Задавай вопросы быстрее, — слабо промолвил он. — Пока я помню, что за ужас творится у него в голове.

Миха пошатнулся, как на циркуле переставляя поврежденную часть тела, и продвинулся вперед. Потом еще.

«Это слишком просто и слишком сложно».

Миха-Лимонад услышал свой собственный голос: в других обстоятельствах его вопрос показался бы нелепым, но здесь ему ничего не оставалось, и он, указывая на кувалду, спросил:

— Что он про нее думает? Он знает, что флейтаеще существует?

Дмитрий Олегович склонил голову, нахмурился, глядя на Миху, затем твердо кивнул:

— Он в нее не верит. Это странным образам делает его сильней. И... уязвимей.

Миха еще продвинулся вперед, сейчас их с Дмитрием Олеговичем разделяло всего несколько шагов, и Миха почувствовал запах его крови, запах страха и поразившей его болезни.

уязвимое место

(Это слишком просто и слишком сложно)

Миха-Лимонад вдруг проговорил:

— Что значит — «избавься от тени»?

— Не знаю, — отозвался бывший антиквар и директор. — Не все его образы для меня открыты. Возможно, он и сам этого не знает, — Дмитрий Олегович задумался, его голос изменился, когда он произнес следующую фразу, словно он повторял за кем-то по телефону и опасался пропустить что-то важное. — Но... Все твои желания, привязанности и страсти, даже самые яркие и солнечные, отбрасывают тень. А зверь живет в тени.

Кто-то Михе уже говорил это, и он должен вспомнить, если... Если ему суждено.