Дети
Шрифт:
– От тебя сбежала канарейка, что ты собираешься делать?
– Это от меня она сбежала, – оскорбился Дитрих и выступил перед полицейским офицером, приложив руку к шапке, – это моя канарейка.
Офицера Дитрих не интересует. Офицер обращается к толпе:
– Расходитесь. Всякое скопление на улицах запрещено!
Толпа отступает при виде резиновых нагаек полицейских, и собирается подчиниться приказу. Но с краю толпы замыкают ее в кольцо те мужчины, которые недавно привлекли внимание Эрвина. Возникли, наконец. Взялись за руки и не дают двинуться толпе, тесня ее. Шепот идет от края в середину толпы. Поток слухов. Неизвестно, кто их распространяет. Внезапно люди чувствуют себя беспомощными, и гнев их и угроза обращаются на полицейских, которые не видят мужчин по краям толпы. Лишь
– Разойтись! – силится офицер полиции в последний раз успокоить толпу. – Канарейка ваша улетела, она потеряна!
Клаксон полицейской машины поддерживает воем приказ офицера. Окна окружающих домом распахиваются. Начинается густой снегопад. Крики полицейских, вой сирены, рев голосов.
– Они стреляют!
– Защищайтесь!
– Палачи в голубых мундирах!
– Пьяные, грязные солдафоны.
– Убийцы женщин и детей за деньги!
– Как евреи!
– Выполняют заказ евреев!
– Дайте им! Дайте им!
– Вперед! Вперед!
Кольцо рук сжимается. Медленно. Шаг за шагом. Единый поток катится на полицейских и на дом. Смутный гул и душераздирающий крик старухи:
– Дитрих, иди же сюда!
Снежная буря усиливается в воздухе. Все смешалось. Люди, резиновые нагайки, ствол пулемета. В воздухе и на земле. Проклятия, столкновение, вопли женщин! Полицейские уже не могут овладеть положением. Руками и шепотом мужчины по краям толпы продолжают теснить. Офицер полиции уже собирается отдать приказ – стрелять в воздух, когда взгляд его снова наталкивается на Эрвина. Лицо офицера светлеет. Нечто, более действенное, чем стрельба, пришло ему в голову. Он впрямую обращается к Эрвину:
– Что за беспорядки вы учиняете здесь из-за канарейки! Ты и твои люди, убирайтесь отсюда и не вовлекайте женщин и детей в катастрофу!
Плеть со свистом взлетает в его руках, взгляд его переносится с Эрвина на пулемет, с пулемета на толпу, как бы замыкая их в единое кольцо. Толпа замолкла. Те двое мужчин потеряли над ней власть. Толпа принимает Эрвина, как своего предводителя, и все глаза уставились на него в ожидании. В смятении, опустив голову, он натыкается на взгляд женщины в первом ряду. Ее глаза готовы на все, и они возвращают ему ощущение лидера, уверенность в своей силе владеть массой, которая всегда возникает в нем, когда он собирается выступать с речью перед собранием или демонстрантами. Мощная сила притекает к нему из толпы. Блестящие, преданные глаза женщины несут его к массе. Он сбрасывает шапку, чтобы светлой своей шевелюрой еще больше завлечь и женщину и толпу. Тотчас мужчины, которые теснили толпу, исчезают. Они сделали свое дело, толпа спровоцирована! Появился лидер, который довершит их дело. Всегда в спровоцированной толпе возникает лидер. Когда взгляды всех подчиняются лидеру, в котором только недавно подозревали еврея, мужчины по краям уходят. Эрвин со ступенек дома видит их уходящими, и мгновенно понимает ситуацию. Он проявляет сдержанность.
– Прикажи своим людям разойтись! – решительно звучит голос офицера полиции.
Неожиданная ответственность, которую возложили на него полицейские – стать вожаком толпы, подсознательно воскресила в нем силу жизни, всю силу самозащиты. Полицейские ждут приказа надеть на него наручники и увести к бронемашине... но ему все равно, лишь бы снять с себя эту ответственность. Он готов оставить беззащитной толпу, только не стать самому жертвой. Страстное чувство жизни соединяется в его душе с высокомерием лидерства, дает ему право вести за собой людей, служить своей цели. Нагайки и пистолеты наготове.
– Разойтись! – последнее предупреждение офицера. – Разойтись!
Еще миг, и он отдаст приказ – стрелять.
Эрвин поднимает руку к нагайке, нависшей над ним и ждущей команды. Он уверен, что толпа ринется на его защиту.
– Дитрих! – крик страдания разрывает замерший и напряженный воздух. – Я не могу больше выдержать боли! Хватит!
Эрвин возвращает кепку на голову. Теперь перед ним не безымянная толпа, а мужчины, женщины и дети. Он как бы пробуждается от дурного сна и бросает взгляд на окно старухи. С ней что-то случилось! Эрвин оборачивается
спиной к толпе. Шум раздается сзади: толпа воспринимает его уход, как измену. Эрвин торопится на затихающий голос страдания.Дверь в квартиру плохо закрыта, и ветер хлопает ею. Дверь ведет в кухню, в которой полный беспорядок. Ветер врывается в открытое окно и носит по кухне лист бумаги. На столе – кастрюля с начищенной картошкой. Гора кожуры рядом с кастрюлей, на газете. Старуха, руки которой почернели от чистки картофеля, лежит на кровати, открытая стуже и ветру. Волосы ее разбросаны на лбу, глаза закрыты, и беззубый рот раскрыт. Издала крик, и рот не закрыла. Она без сознания. Эрвин щупает ее пульс – старуха уже не очнется. Он убирает ей волосы со лба – он еще горяч и влажен от пота. Эрвин снимает шапку, складывает руки на куртке и смотрит на старуху. Хватает грязную тряпку с ее постели, бежит к крану, – смыть с ее лица пот и слезы, и с рук грязь от чистки картошки. Нога его наступает на листок, который носился на ветру по кухне. Это рецепт врача для старухи. Открытая дверь ведет в одну из комнат квартиры, и там видна пустая клетка Петерхена, который чуть не сделал его лидером взбунтовавшейся толпы. Омерзение охватывает его, и подойдя к рукомойнику, он делает тяжелый вдох, и плюет в раковину, словно выплевывая из себя это ненужное лидерство. Окно раскрыто. Толпа разбрелась. С его, Эрвина, исчезновением, полицейские набросились на толпу и разогнали ее в мгновение ока. Нет лидера – нет восстания. Люди стали вновь нормальными. О произошедшем напоминает только полицейская бронемашина. Эрвин закрывает окно и опускает грязные жалюзи. Больше ветер не гуляет в кухне старухи. Эрвин бросает листок рецепта под холодную струю из крана, закрывает дверь в комнату с клеткой канарейки и возвращается к старухе – помыть ей лицо и руки. Искаженное болью ее лицо так и не обрело покоя. Последние признаки жизни уходят из него.
Открывается дверь, и в кухню входит Дитрих. Видит Эрвина, хлопочущего вокруг старухи, молча помогает поднять одеяло с пола и прикрыть ее.
– Тебе все же надо вызвать врача, – говорит Эрвин Дитриху.
– В один день ушли от меня – и бабка, и кенарь.
Входят соседи, стоят к постели старухи, опускают головы и скрещивают руки, как для молитвы. Женщина вносит горящую свечу и ставит ее на блюдце, рядом с кастрюлей. Эрвин убирает кастрюлю и гору картофельных очисток, придвигает стол с горящей свечой к кровати старухи, и уходит.
На углу улицы останавливается. Маленький автомобиль проезжает мимо, издает резкий гудок. Кажется ему, что это нажимает на клаксон Эдит.
– Только она. Только она! – бормочет Эрвин, и поднимает голову. Перед ним, у тротуара – дом на снос. Деревянный забор окружает дом, и на нем множество плакатов и листовок, естественно, о забастовке транспортников. Часть плакатов еще со времени последних выборов, часть относится к выборам будущим. Огромный плакат со свастикой. Буквы режут глаза:
«Сегодня Германия – наша! Завтра – весь мир!»
Рядом с нацистскими плакатами – листовка Эрвина, которую отпечатали его товарищи и расклеили на заборах и стенах. Скромная листовка, жалкая, на серой дешевой бумаге. Давно устарела. Но тут, на этом заборе, она исходит криком. Жирная красная чернильная черта перечеркнула его имя, и под чертой надпись – «Предатель!»
Что ж, пришло время – идти в здание партии, на товарищеский суд. Он все еще кружится в переулках, ведущих на Александерплац, где он расстался с Эдит. Путь к зданию коммунистической партии недалек, но Эрвин идет медленно, из переулка в переулок. Ему надо выиграть время, успокоиться, стать снова разумным и взвешенным.
Лицо успокаивается, и руки выпрямляются лишь перед зданием партии. Вилли, привратник, отворачивается от него. С тех пор, как существует это огромное здание коммунистической партии, существует и Вилли, как его привратник и сторож. Он – инвалид войны. Две пули у него в теле. Человек он веселый и добродушный. Проживает в этом здании, охраняет его днем и ночью, всегда занят, весь в хлопотах, нет у него свободного времени. Стучит палкой, ковыляя по плиткам длинных коридоров, разносит сплетни и новости от человека к человеку. Вилли посетителям, все громко приветствуют: