Дети

Отношение величины мозга к размеру тела у человека больше, чем у любого другого существа на Земле. И дело не в одном только размере. Наш мозг – это хитросплетение тканей, электрических импульсов и постоянно передающих их нейронный связей. Каким-то способом, до сих пор не вполне понятым нейрофизиологами, в этих тканях воплощается разум человека (то есть его мысли, чувства, логическое мышление и сознание). Итог – то, что мы можем гибко реагировать на поступающую в наш мозг информацию и накапливать опыт, позволяющий изменять нашу реакцию на конкретные раздражители. Иными словами, мы способны учиться. Более того, способность учиться на опыте – одна из отличительных особенностей человека. В отличие от большинства животных, рождающихся с уже заложенными реакциями на внешние раздражители, людям приходится учиться взаимодействовать с окружающим миром. И хотя люди рождаются с крупным мозгом, в плане нейрофизиологии мозг новорожденного незакончен [33] ; возможность самостоятельно взаимодействовать с окружающим миром мы обретаем только после того, как наш мозг наконец закончит формироваться (уже после родов), по мере накопления опыта и обучения у других.

33

Small 1998.

Как и другие приматы, человек – животное социальное. Но система социальных взаимоотношений между особями у людей – самая сложная во всем животном царстве. Мы почти во всем полагаемся на общение и коммуникацию с другими людьми; от семьи и до государства, человек оказывается встроен в сложнейшую сеть взаимоотношений. Связи эти настолько важны, что некоторые антропологи предполагают, что большой и развитый мозг возник именно для того, чтобы люди могли удерживать их все в своей голове [34] . Но даже с успешно вмещающим в себя всю эту информацию мозгом нам все равно приходится учиться тому, как понимать других людей и как именно с ними общаться. И вновь учиться тому, как быть частью общества, мы можем исключительно благодаря большому мозгу и способности накапливать жизненный опыт.

34

Cheney, Seyfarth et al. 1986.

В результате люди придумали такую штуку, которую назвали «культурой» и которая является одной из главных их отличительных особенностей. И хотя у других животных типа шимпанзе возникают зачаточные формы культуры [35] (в том смысле, что они изготавливают орудия труда и демонстрируют различия в поведении между разными группами животных), только у людей от культуры зависит вся жизнь. Так что есть культура? Задайте этот вопрос пятидесяти антропологам и наверняка выслушаете пятьдесят разных ответов. Однако все они будут рассуждать о «культуре» как о чем-то более широком, чем привычные живопись, танец и музыка. Антропологи используют этот термин для обозначения не только высших форм культуры, но и более общих случаев, когда люди пользуются абстрактными символами, взаимодействуют с окружающим миром посредством изготовления рукотворных объектов и вообще занимаются миллионом других дел кроме банального поиска пищи и выживания. Культурой также называют и группы людей, объединенных общими целями и мотивами, отличающими их от других групп.

35

Wrangham, McGrew et al. 1994.

Мы, как культурные животные, придумали миллионы разных способов проживать жизнь. Мы – культурные животные с миллионом непохожих культур. Чтобы стать членом одной из них, индивиду приходится учиться ее обычаям, и только через это он сделается социально адаптированным членом общества. Иными словами, чтобы быть человеком, нужно долго учиться тому, что значит быть человеком с точки зрения конкретной культуры.

Таким образом, все, что отличает человека – крупный мозг и способность учиться, крайне развитая социальная жизнь и культура, – все завязано на опыте и учебе. И, что любопытно, весь этот процесс обучения вращается вокруг детства.

Изобретение детства

Детство – это период активного развития мозга, когда ребенок, играя и слушая других, учится обращаться с окружающими его предметами, общаться с другими и начинает постигать законы культуры [36] . Логично, что, растяни мы этот период подольше, чтобы ребенок успевал выучить всю необходимую ему информацию – скажем, с двухлетнего возраста и до, например, семи, – это дало бы нашему виду конкурентное преимущество.

Такой этап несложно было бы создать в жизненном цикле любого млекопитающего или примата – достаточно взять период до полового созревания и растянуть его, чтобы туда вмещался весь этот затяжной период раннего обучения. Этого можно добиться либо замедлив весь темп взросления, либо выборочно притормозив рост и развитие на отдельных возрастных этапах. В любом случае получится, что ранние этапы жизненного цикла растянутся наподобие тянучки, вплоть до того что каждый из них начнет распадаться на еще несколько индивидуальных частей [37] .

36

Bogin 1998.

37

Bogin 1997.

Большинство биологов думают, что именно так и возник феномен детства. Представляют они это себе так: людям нужно так много узнать о культуре, в том числе о том, как пользоваться инструментами, словами и символами, что те особи, которые оттягивали наступление зрелости и дольше учились пользоваться инструментами, словами, символами, а также прочим необходимым для выживания навыкам, с очевидностью получали преимущество. У них была больше продолжительность жизни, более многочисленное потомство, и они передавали больше своих генов потомкам. К сожалению, реальность человеческого детства не вписывается в эту аккуратную схему, как не вписывается туда и то, что мы знаем об эволюции.

Мой знакомый антрополог Барри Богин из Мичиганского университета, худощавый высокий мужчина с пристальным взглядом, считает, что детство вовсе не явилось результатом замедления взросления после периода младенчества и отсрочивания наступления половой зрелости. В этом просто нет смысла, утверждает он. Во-первых, скорость, с которой растут наши тела, не постоянна. Разнообразные кривые роста, отражающие скорость и этапы развития мозга, всего тела и репродуктивных органов, настолько сложны, что банально растянуть отрезок от младенчества до подросткового возраста не получится. Барри считает, что имело место нечто гораздо более радикальное. Его революционная идея гласит: детство намеренно создали как совершенно новый этап жизненного цикла.

В большинстве стран мира за детьми ухаживают старшие дети; тем самым они позволяют своим родителям работать (фото Р. Киркпатрика)

С точки зрения доктора Богина, детство придумано не для того, чтобы дать ребенку время научиться, но потому что это давало его родителям репродуктивное преимущество. Дети, хотя они и нуждаются в пропитании, защите и пока еще не способны жить самостоятельно, достаточно независимы, чтобы о них могли заботиться другие, в том числе дети постарше. Родители, таким образом, могут с успехом переложить большинство забот о воспитании младших на других, а сами получают возможность родить еще одного ребенка. Иными словами, детство возникло для того, чтобы увеличить успех размножения родителей, позволить им иметь больше детей, а не для того, чтобы дети могли дольше учиться. Конечно, обучение все равно остается главной задачей детства, но потребность в обучении не обязательно объясняет возникновение самого феномена детства. В конце концов, именно родители, а не сами дети, решают, чем конкретно должны заниматься их отпрыски. Стало быть, гораздо логичнее было бы попытаться найти объяснение феномену детства с точки зрения удовлетворения репродуктивных потребностей родителей.

В подтверждение своей теории доктор Богин приводит тот факт, что кривые роста ведут себя совершенно непредсказуемо. К примеру, мозг новорожденного растет бешеными темпами и успокаивается только годам к семи. Тело растет попеременно то с постоянной скоростью, то резкими скачками, особенно в возрасте около пяти лет и в подростковом возрасте. Зубы, на формирование которых уходит очень много питательных веществ и которые жизненно необходимы ребенку, чтобы питаться самостоятельно, вырастают сначала в год, а затем между пятым и десятым годом жизни выпадают и сменяются коренными. А репродуктивные органы находятся в относительно «спящем режиме» примерно до десяти лет. Иными словами, график роста ребенка выглядит весьма непрямолинейно, что в чем-то помогает ребенку, а в чем-то ограничивает его возможности, и части этой кривой не очень хорошо скоординированы между собой. Как выражается доктор Богин, на то, чтобы вырасти в полноценного взрослого, у человека уходит около двадцати лет и путь его физиологического становления напоминает скорее синусоиду, чем прямую [38] .

38

Bogin 1997.

Мы также, как замечает Барри, довольно скромно размножаемся: насекомые откладывают сотни личинок, рыбы мечут сотни икринок, грызуны приносят многочисленное потомство по нескольку раз в год, но мы, люди, обычно рожаем одного ребенка не чаще раза в год, а то и реже. В этом мы подражаем приматам: обезьяны и высшие приматы также рожают по одному детенышу через довольно долгие промежутки времени.

Иными словами, мы – долгоживущий, сложно развивающийся, медленно взрослеющий, малоплодовитый вид. Если весь смысл в том, чтобы произвести как можно более многочисленное потомство и как можно скорее довести его до полового созревания, вся эта совокупность черт должна нам только мешать.

Ответ, полагает доктор Богин, лежит в способности людей адаптироваться к определенным особенностям нашего развития, в особенности к неврологической и физиологической зависимости младенцев, и превращать эту зависимость в часть успешной репродуктивной стратегии. В сравнении с приматами и другими млекопитающими у людей, оказывается, сравнительно короткий период подлинного младенчества. Филлис Ли собрала данные о том, в каком возрасте детеныши 88 разных видов крупных млекопитающих впервые начинают пробовать твердую пищу, и сравнила это с данными по различным человеческих сообществам [39] . У большинства млекопитающих детеныши переходят на твердую пищу, когда они набирают вес в два раза больший массы их тела при рождении, но окончательно отлучаются от груди, только когда набирают в весе втрое или вчетверо. У приматов этот момент откладывается еще дальше: у низших приматов детенышей отлучают от груди, когда они набирают в весе в среднем вчетверо, а у высших, таких как шимпанзе и орангутанги, детеныши окончательно переходят на твердую пищу, только набрав в весе в шесть раз больше массы тела при рождении и более. Но люди, что странно, не продолжили эту тенденцию как можно дольше кормить младенцев грудью. Можно было бы ожидать, что, раз наши груднички беспомощнее всех других детенышей и мозг у них формируется дольше всех, матери кормили бы их как можно дольше. Младенцы должны были бы нуждаться в материнском молоке очень долго – минимум столько же, сколько и их далекие родичи-приматы. Но вот ведь странно: у людей все ровно наоборот; в том, до какой прибавки в весе матери выкармливают своих детей, люди похожи скорее на мелких млекопитающих и совершенно не похожи на приматов. Во многих культурах матери несколько лет кормят детей грудью. Но при этом в этих культурах они всегда довольно рано, еще на первом году жизни, начинают прикармливать их твердой пищей [40] . А в индустриализованных странах, где кормление грудью менее распространено и продолжается в среднем только четыре месяца [41] , детям впервые дают пробовать твердую пищу, когда те прибавили в весе только вдвое – в четыре месяца или около того [42] . Иными словами, в том, при каком весе младенца люди начинают приучать его к твердой пище, они весьма не похожи на приматов.

39

Lee, Mayluf и др. 1991.

40

Small 1998.

41

Обратите внимание, что в индустриализованных странах по меньшей мере каждый второй ребенок находится на искусственном вскармливании и потому в данной статистике вообще не учитывается – ведь их уже с самого начала может кормить кто-то кроме матери.

42

Dettwyler 1995 and Lee, Mayluf et al. 1991