Детородный возраст
Шрифт:
Кириллов внимательно на нее посмотрел, словно не узнавая, и обернулся к Тане:
– А вы что скажете?
– Ну, не случайно же режиссеры сбились с ног в поисках натуры. Хотя я не стала бы придавать ей столь исключительное значение.
– Вы учитесь на режиссерском? – услышала себя Маргарита.
– На сценарном. Должно быть, перейду на режиссерский. И позову вас в фильм – интересное лицо. Пойдете?
– Пойду. Вдруг стану знаменитой?
Все засмеялись и расслабились, Светланов рассказал с десяток анекдотов и собирался вспомнить еще столько же, но тут заиграл джаз-банд, и Алексей Петрович обернулся к Кириллову:
– Идите, молодые люди, потанцуйте.
Таня сразу вспорхнула, и Сергею ничего не оставалось, как следовать за ней.
– Я не танцую, – улыбнулась Маргарита.
– Я тоже, – подхватил Светланов. – Я пою.
Он быстро накрыл ее руку своей, и она так
– Всегда сочувствовала людям, чья профессия связана с музыкой, с классической музыкой. Ведь даже нормальному человеку со слухом трудно в этом мире какофонии и звукового терроризма.
– Ничего, привыкаешь. А ребята играют неплохо, особенно басист. Вам грустно?
– Нет. А вам?
– Мне хорошо, и я уже жалею, что взял такой короткий тур.
– Он только начался.
– Да-да, конечно. Но мы же говорили про время – оно скользит, несется. Раз – и нету.
– Выход один – скользить вместе с ним, стараться успевать.
Она отыскала глазами Кириллова, который просто безупречно смотрелся рядом с девушкой. Сразу вспомнилась Светка и ее клише на все случаи жизни: хочешь понять, сложатся ли отношения между мужчиной и женщиной, поставь их мысленно рядом и реши, подходят ли они друг другу. А здесь и представлять не нужно: танцуют метрах в трех. Ей же и внешне, и по возрасту, конечно, подходит кондитер Светланов.
Музыканты играли без перерыва, и, когда Сергей и Таня вернулись к столику, Маргарита была уже в курсе всего творческого пути своего собеседника. Чтобы не откровенничать самой, она старалась опережать его вопросы своими, мечтая скорее закончить этот вечер. А вечер и не думал заканчиваться. Принесли салаты из морепродуктов и черные, окрашенные чернилами каракатицы макароны. Музыка прекратилась, уступив место звону ножей и вилок.
Кириллов спросил у Тани про конкурс во ВГИК и, пока девушка подробно отвечала, написал что-то на бумажной салфетке и протянул под столом Маргарите. Чтобы у нее была возможность прочесть, принялся что-то рассказывать Алексею Петровичу. Маргарита удивленно развернула записку: «Хотите исчезнуть? Если да, скажите, что устали, и выходите. Я догоню».
Ничем не обнаружив свою реакцию, она медленно допила вино, попросила Светланова повторить анекдот, похвалила интерьер ресторана и, когда Кириллов уже перестал ждать от нее какого-либо действия, внезапно встала:
– Прошу прощения, но я пойду: голова разболелась…
Возникла пауза.
– Так скоро? Не пущу, – привстал Светланов.
– И вправду еще рано, – пролепетала Таня.
– Я провожу! – крикнул ей вслед Кириллов и, положив деньги на столик, бросился к выходу.
Они шли молча, всё время ускоряя шаг, оказались на главном курортном бульваре, зачем-то сели в автобус, вышли через несколько остановок, нырнули в один переулок, в другой, выскочили на площадь со светящимися каруселями и очутились перед входом в бар.
– Зайдем? – спросил Кириллов.
– Зайдем, – кивнула она. – А вы помните, как возвращаться назад?
– Нет, конечно.
На ее лице отразился испуг, который мгновенно перетек в улыбку:
– А я помню отель, «Аврора».
– Не волнуйтесь, в любом случае нас здесь не оставят, это я обещаю.
– Уж лучше бы оставили – неудобно перед Светлановым.
– Бросьте, у нас и так нет времени. Сегодня, в крайнем случае завтра, он утешится в объятиях этой девушки. Ей нужен покровитель, ему – протеже. Они нашли друг друга.
– Да? А мне казалось…
– Что он ухаживает?
– Ах, да не всё ли равно!
Барчик оказался уютной демократичной забегаловкой, где большая часть публики танцевала, а остальные между танцами потягивали вино. Музыканты играли что-то, напоминающее рок-н-ролл, то и дело сбиваясь на твист.
Маргарита неожиданно для себя расхохоталась и потянула Кириллова в центр пятачка. Когда-то, давным давно, она танцевала в институтском эстрадном ансамбле, даже солировала, после института об этом забыла, но тело нередко по-прежнему тосковало, просило движения. Сама удивляясь тому, что делает, она протянула Кириллову руки, приглашая покрутить ее, но он взялся так неуверенно, что она вступила в танец одна и в несколько минут сочинила такой виртуозный рок-н-ролл, что танцующие постепенно расступились, встали в круг и начали аплодировать. К Маргарите подскочил какой-то итальянец, быстро вписался в ее движения, и теперь все были захвачены только ими. Много раз вспоминая потом этот танец в Монте-Катини, она изумлялась тому, что тело приказывало ей двигаться, и она послушно следовала за ним – сначала неуверенно и словно бы ощупью, но с каждым тактом всё вернее и вернее и, наконец, стала хозяйкой положения: вплетала свои движения, замедляя
и ускоряя темп, добавляла число вращений и завоевывая всё большую территорию зала. Это был первый этап. Во втором, будто бы закрепив достигнутое, она выскочила на новую ступеньку, заметно усложнив сложившийся узор так, что музыканты в своей игре уже ориентировались на нее, почти что импровизируя. На лице партнера мелькнула мгновенная растерянность, но, быстро сориентировавшись, он уступил Маргарите ведущую роль, чутко подчиняясь ее «приказам» и не претендуя на соло. Усталость и нехватка кислорода, больно накатившие на Риту где-то в середине танца, стали отступать, и, по мере того как она усложняла и усложняла свой танец, ушли без следа, стены бара как будто раздвинулись, и она перестала видеть людей и вообще что-то видеть. Появились безупречной стройности светящиеся пирамиды – целый город из пирамид, уходящих к самому горизонту, и на одной из них, самой высокой, она видела себя со светящимся от счастья лицом. И это было совсем несложно – удержаться на вершине, не покачнуться, не упасть, не потерять равновесия. И не было удивления от того, как она здесь оказалась, – только лишь радость и счастье, будто бы она избавилась от чего-то большого, ненужного и громоздкого, и избавилась навсегда…Потом пирамиды исчезли, явился какой-то звездный блистающий вихрь, который окутал ее, словно плащ, прошел сквозь тело, через каждую клеточку и подарил такое наслаждение, какого прежде не знала: это было сродни оргазму, но гораздо богаче и ярче. На какой-то момент она словно потеряла сознание, забыв, кто она такая и зачем она здесь, одно лишь отчетливо понимала и чувствовала: всё возможно и можно, если только себе разрешить. Если только…
Кириллова оттеснили, из толпы он какое-то время смотрел, как мелькали ее платье и волосы и как она опять менялась на глазах. Потом отыскал свободный столик и заказал себе вина. Какое-то чувство странной тяжести и необъяснимой тоски навалилось на него так внезапно, как это бывало только в детстве, когда нужно было идти в школу после длительных каникул или возвращаться домой с дачи – словом, пересекать какой-то рубеж, перетекая из одного сегмента жизни в другой, и вот эти-то рубежи и были самым тяжелым и страшным. В детстве он всегда заболевал, чтоб оттянуть его пересечение. Но здесь – с чего бы? Да, он почти не спал две ночи. Перед отъездом нужно было срочно закончить работу, потом – самолет в шесть утра, смена часовых поясов и бессонная ночь в гостинице. Но усталости не чувствовалось – только смутное желание оттянуть и отодвинуть что-то, что наползает, грядет, разворачивается по всем фронтам. Это что-то никак не было связано ни с Италией, ни с Маргаритой и их отношениями, но размышлять о том не хотелось, да и не представлялось возможным. «После, после!» – приказал он себе почти вслух и сосредоточился на танцующей Маргарите, которая будто и вовсе забыла о нем, не желая возвращаться из легкого звенящего состояния, давным давно забытого и оттого казавшегося совершенно новым.
Маргарита не помнила, чем завершился танец: что-то лопнуло и остановилось, пружина сжалась и застыла, звуки смолкли. Исчезли пирамиды, погасли огни, мир покачнулся и рассыпался на тысячи осколков. Несколько секунд она оглядывала зал и изумлялась тому, что видела, а когда, наконец, пришла в себя, это опять была уже не она.
Кириллов сказал ей об этом. Маргарита кивнула:
– Как странно, очень-очень странно!
Она хотела объяснить, что видела и чувствовала, но, едва начав, поняла, что не сумеет передать точно, и замерла на полуслове:
– Дайте пить.
– Вы танцевали как шаманка. Как первобытная шаманка. Все поразевали рты, я первый. Такому не учат.
– Я и сама понять не могу: что-то нашло, даже страшно.
– Мне тоже было страшно, глаз не оторвать… Но нас всё время разлучают, – проговорил Кириллов после паузы, взял ее за руку и, дождавшись какой-то относительно медленной мелодии, уже сам повел в центр зала: – Я не танцую, я только топчусь, но согласитесь, было бы странно, если бы мы оба делали это блестяще.
Они почти не говорили. Впрочем, музыка играла так громко, что всякую речь можно было только читать по губам. Они танцевали, пробирались к стойке бара, чтобы выпить кофе, смотрели на танцующих, и снова танцевали, и снова пили кофе. До них никому не было дела, и им не было дела ни до кого. Маргарита чувствовала, что Кириллов боится сделать лишнее движение, чтобы не спугнуть ее, и от этого ей становилась всё проще и легче. Но вот на табло зажглась табличка «Closed», зальчик начал пустеть. К Маргарите подошел короткий тучный итальянец и протянул керамическую куклу в роскошной шляпе и отчего-то с помелом. Из смеси жестов, итальянского и английского выяснилось, что это хозяин бара.