Детский дом и его обитатели

Его дразнили зубрилой и часто били – и в школе и в детском доме. Но он продолжал свою битву за отличные знания. Хотя и не зазнавался – по причине своих пятёрок.

– У меня мама больная. Стану врачом и её вылечу.

(В мединститут он действительно поступил, но мать его умерла – когда он был студентом первого курса…)

Сижу за своим столом, смотрю на своих воспитанниц, сумбур в голове потихоньку улёгся.

Но что же с Игорем? Ничего непонятно…

И тут открывается дверь и… вот он, Игорь – собственной персоной!

– Можно?

– Входи.

Бочком протискивается в отрядную. Смотрит в пол.

– Дайте заявление.

– Какое же?

– Какое подписывали.

– Зачем?

– Хочу вычеркнуть…

– Кого?

– Себя.

– А что так?

Молчит, уныло смотрит мимо меня. Такое глубинное отчаяние в глазах!

– Сказали…

– Что – сказали?

– Сказали, что если мы доведём вас…

– Доведёте? До чего же? Очень интересно.

– До ухода.

– Чего, чего?

– Ну чтоб вы ушли.

– Ах, вот оно что!

Потом, глубоко вздохнув, тихо сказал:

– Это я…

Он замолчал, вытер пот со лба, шумно выдохнул.

– Что… ты? Ну что? Говори же, не пугай меня. Игорь, ну же!

– Это я вам листок в журнал положил.

– Какой ещё листок? – недоумеваю я. – Заявление…

– Ты? О боже… Зачем?

Щёки его делаются цвета варёной свёклы.

– Сказали, что…

– Поняла. Что домой пускать не будут. Так?

– Так.

– Ясно. Садись и делай уроки.

– Только дайте список…

– Ну, вот он.

Игорь вычеркнул себя и снова вздохнул. Лицо его светлеет.

– Вы простите меня?

– Садись уже.

Стоит, смотрит умоляюще.

– Простили?

Киваю ему, мол, всё нормально, но он всё так же стоит перстом. Я уже не на шутку обеспокоена.

– Игорь, ты в порядке?

– Я – да. А вы? Если честно.

– Я тоже, даже более чем – если совсем честно.

Трогаю его лоб – нет ли жара? Он улыбается и резво идёт на своё место.

Снова стук в дверь.

– Войдите.

На этот раз Ханурик.

– Можно?

– Что именно?

– Себя вычеркнуть.

– А раньше чем думал?

Олег улыбается своей обезоруживающей улыбкой и говорит совершенно безумные вещи:

– Так я не понял, что за объявление вы прочли.

– А что с твоей головой случилось такое дивное?

– Я всё про голубя думал.

Он смотрит на меня в упор, глаза развернул по блюдцу, взгляд заволакивает мечтательная пелена.

– Какого, прости, голубя?

– А который разбился.

– Так это сокол был.

– Наверно, сокол. Всё равно жалко. А можно спросить?

– Спрашивай, отвечу.

– А зачем вы нам про сокола рассказали?

– А ты сам как думаешь?

– Вы что думаете, мы… как эти змеи?

– Уж там был, а не змеи.

– Ну да, это уж там был. Снова задумался.

– И что дальше?

– Это Мамочка змей. Гад ползучий.

– Правда?

– Ага.

– Вот ему это и скажи.

Но он меня не слышит – весь в своих распрекрасных мечтаниях.

– А я б как голубь.

– Сокол там был.

– Да. Как сокол бы полетел…

Глаза его затуманились, взгляд ушёл в некое иное бытие. Что он там видит, в своём виртуальном пространстве? – Вот, однако, какой ты, малыш…

– Ага, полетел бы. Я знаю уже.

– Полетел бы. Конечно. Ты такой, летучий…

– Ну, правда, полетел бы, – всерьёз обижается он. – А вы не верите.

– Уже верю.

– А если б сокол в море прыгнул, тогда б он не разбился? Правда, почему он в море не прыгнул?

– В том-то и дело, милый Олег, он шёл на смерть сознательно. У него не было выбора. Такова плата.

– Какая плата? – спрашивает он недоумённо.

– Плата за свободную жизнь. Ещё немного свободного полёта… и тогда уже смерть. Это метафора, Олег. Понимаешь?

Ханурик трясёт головой и говорит:

– И всё равно зря он прыгнул в пропасть. Лучше бы в море. Потом бы выплыл и спасся. У птиц перья жиром покрыты. Они не мокнут. И птица никогда не тонет.

– А ведь правда. Совершенно другой смысл, – соглашаюсь я. Он заметно оживляется.

– А может, другой вариант есть?

– Какой вариант? – не сразу поняла я.

– Ну, вы же рассказывали, что писатели иногда пишут много вариантов, а потом выбирают, какой будет лучше.

Я ответила не сразу. Но он ждал.

– Этот случай, Олежка, категорически без вариантов…

После самоподготовки выхожу из отрядной – сидят, голубчики, в коридоре.

Спокойно дефилирую мимо. Кто-то бросает вслед:

– А когда уйдёт?

– Сказала, что подпишете, уйду.

– А сама обманула.

Оборачиваюсь.

– Нетушки, не было такого. Я сказала, что просто хочу выяснить, кто…

– … кто недоволен советской властью, – встряла Надюха и тут же громко загоготала.

Закончить остроту про тех, кто недоволен, ей помешали «протестанты».

– Уймись, роднуля.

– В больших дозах утомляешь! Говорю:

– Да, я просто хотела выяснить, чего же вы на самом деле хотите.

– И сделать определённые выводы, – снова корректирует диалог Надюха.

– И что за выводы? – интересуется Бельчиков.

– Не что, а кого, – поясняет Огурец. – Я понял. Ольга Николаевна таким способом определила, кого надо вывести из отряда. Вот ты, Беев, и ты, Бельчиков, – и есть эти самые выводы.

– А ты что? – ошалевает Бельчиков. – Тебя ж тоже вывели. Или ты самый умный?

– Да, самый, – отвечает без ложной скромности Огурец. – Меня вывели по недоразумению. А вас развели, как лохов на бобах.

– Так вы что, правда, всё выяснили? – спрашивает у меня испуганный не на шутку Беев.

– Да, выяснила главное. Вы – торгаши. И вам нравится торговать своей совестью.