Детский дом и его обитатели
Шрифт:
Людмила Семёновна стала просто сахарная.
– Тамарочка Трофимовна, Хозяюшка вы наша всеобщая, вы с нами откушаете? В моём кабинете накроем.
– С удовольствием, – ответила та. – А с вами, Ольга Николаевна, мы побеседуем после совета отряда чисто приватно. Вы не против?
– Почему нет, – сказала я с облегчением, разговор с Хозяйкой «за жизнь» меня порядком утомил.
– Конечно, конечно, вы ещё побеседуете. И ко мне заходите на чаёк, а с ребятишками Татьяна Степановна побудет.
Поморщившись, словно надкусив недозрелую антоновку, она сказала директрисе:
– Да не суетитесь вы. Утомляет…
В её глазах ещё горел
– Да я ничего… Я так… А вы тут…
Но она так и не договорила.
Хозяйка, словно очнувшись, взглянула на неё уничтожающим тяжёлым взглядом и ничего не ответила.
Потом уже, выходя из отрядной, мне на ухо – полушёпотом:
– Лучше вот что: заходите ко мне, завтра хотя бы, в завком. Часика в три.
Я сказала вежливо, но твёрдо:
– Я бы с удовольствием, но в три у меня смена. И вообще, со временем как-то туговато.
Тамара Трофимовна, выслушав меня внимательно, переглянулась с директрисой, та опустила глаза. Лицо Хозяйки снова сделалось холодным, жестким. Сразу резко обозначились острые скулы её скульптурно-чёткого лица…
– Боюсь, у вас его слишком много скоро появится.
И они вышли.
Я смотрела на часы. Минутная стрелка незаметно подползала к шести. До совета ещё оставалось время – около получаса. Когда воронье остриё пронзит число двенадцать, сюда придут члены совета отряда, а с ними – и Бельчиков.
Что он скажет? Что просто струсил? Что боялся колонии? Или скажет, что не боится неволи, психушки, а просто боялся публичного суда отряда? Или что сделал ошибку, а теперь понял это? А что скажут ребята? Что теперь всё в порядке, что суда не будет, что все всё уже простили…
А он? Он будет искренен или опять будет лгать – спокойно и уверенно, чтобы все поверили?
Душно как-то…
Я подошла к окну, открыла его. В лицо пахнул бодрящий осенний воздух, штора взвилась к потолку, ветром качнуло раму… Цветочный горшок на краю подоконника не удержался и вывалился наружу, с грохотом ударился об асфальт.
Я захлопнула рамы, села за свой стол и стала думать над её словами. Что это за весёленькие прогнозики такие? Не заметила, как со спины зашёл Бельчиков.
– А ты что на ужин не пошёл? – спрашиваю его.
– Не хочу жрать.
– А что ты хочешь?
– Спросить хочу. Можно?
– Давай.
– А меня отправят в колонию?
– Не болтай ерунду. Какая ещё колония!
– Это дирюга болтает ерундой.
– Что?! – угрожающе сказала я. – Ты как разговариваешь?
– Извиняюсь. А чего дирюга брешет?
Он насупился и зло поджал губы.
– У неё и спроси. Только вежливо. Но я тоже кое о чём тебя хочу спросить. Ты что-то знаешь?
В глазах его, усталых и красных, словно от слёз, мелькнуло подобие улыбки, но рот оставался плотно закрытым.
Я молчала. Он занервничал, ожидая расспросов. Потом вдруг зачем-то пробежался по отрядной, отфутболив валявшийся в проходе бесхозный портфель. Немного успокоившись, снова подошёл ко мне и тихо сказал:
– Жигал в психушке. Знаете?
– Знаю уже.
– Меня посадят?
Я положила руку на его плечо.
– Успокойся, прошу тебя.
– Я тоже его бил.
Он резко сбросил мою руку, отскочил к стене, прижался лбом к прохладной штукатурке, потом, крикнув: «Я это сделал, я!» – и выбежал вон тотчас же. Выбегая из
дверей, в коридоре он столкнулся с Татьяной Степановной, тут же с любопытством заглянувшей к нам в отрядную. Бельчиков, громко извинился и, тяжело топая, побежал дальше, в три скачка одолев коридор. Вот он шумно, с гиком, скатился по лестнице – на перилах, конечно, паршивец, – потом внизу хлопнула дверь, потом грохот – видно, крылечко (слава богу, низенькое, в три ступеньки), он одолел кувырком.Куда он побежал в такую ночь? Может быть, на Таракановку? Нам неглубоко, вода тёплая, дно усеяно пёстрой крупной галькой. Вокруг густой кустарник – смородина, в ней мальчишки устроили шалаш. Там у них даже был небольшой запас еды – картошка, сухари, баранки и пакет пшена. И посуда была – алюминиевый чайник, котелок, пять кружек и пять мисок. Вечером иногда мальчишки жгли костёр, правда, клялись, что голубей больше не жарят – я запугала их страшным вирусом гепатита.
Да, конечно, он там.
Мне доже показалось, что я вижу на стекле окна отражение костерка – пламя то подпрыгивает, то стелется к земле, словно гаснет… Я даже почувствовала запах теплой сточной воды теплоэлектроцентрали в нашей речке Таракановке…
Нет, он не убежит, он вернётся, я знаю, где его искать – в случае чего… Впорхнув в отрядную, как на крыльях, Татьяна Степановна, сразу направившись к полкам с книгами, стала их по-хозяйски переставлять с места на место. Меня это очень удивило и даже насторожило – что это она так возбудилась?? Да и выглядела она сегодня необычно. Её только что выкрашенные в какой-то странный, почти лиловый цвет кудри были мелко завиты и собраны в рыхлые закрученные «колбаски» над ушами. На указательном пальце горело кольцо с ярко-красным камушком. Галстук стянула новая брошь – ещё крупнее той, что была на нём вчера. Костюмчик был тоже новый – из чесучи. Но жёлтому фону разводы синим… Я с тревожным интересом наблюдала за ней.
Поковырявшись вволю на полках, она вдруг пропела как пономарь – однако сочувственно и печально:
– Увы мне, яко отсюда прогоним есмь…
Я засмеялась.
– Это что за цирк такой?
Необычное поведение нашей перевозбуждённой пионервожатой меня всё больше настораживало.
– Так плакался диавол после принятия христианства на Руси…
И она истерично захохотала.
Я, было, подумала, что она пьяна. Но ведь знала наверняка, что Татьяна Степановна не пьёт вообще, убеждённая трезвенница. Я стала за ней наблюдать ещё внимательней. Странная всё-таки она какая-то… Она медленно повернула голову, её глаза, полузакрытые и затуманенные мечтательной пеленой, вдруг широко распахнулись и стали просто огромными. Она даже прикрыла их рукой. Волнение овладевало ею всё больше, она быстро и мелко дышала, иногда будто задыхаясь, потом удушье отпускало её… и снова возобновлялось. Глаза по-прежнему лихорадочно блестели. Испарина выступила на лбу и шее, вот-вот поплывёт щедрый многослойный грим…
Она подошла к окну и хотела открыть его.
Я попросила:
– Не стоит этого делать, сильный ветер.
Она помолчала ещё немного, молчала и я. Но вот она снова повернулась ко мне и сказала высоким срывающимся голосом:
– Бельчиков, кажется, сбежал.
– Да нет, он здесь, близко, я знаю, – сказала я, стараясь быть спокойной.
– Ты им разрешаешь бегать где попало?
– Да нет, просто они любят свободу. Любят бывать на природе, хотя её в городе не так уж и много. Почему я должны лишать их этого?