Детство 2
Шрифт:
Завербовался на судно, да через два года только и вернулся. Моряк! Кругосветка за плечами, мыс Горн, Южная Америка, Африка, Азия.
— А главное, — Соня подняла палец, — взрослый! Внутри всё тот же мальчишка, за што его и люблю. Но самую чуточку — повзрослевший!
Потом меня поили крепченным и сладченным чаем до полной сонливой осоловелости и икоты.
Наконец, разморив до состояния полново нестояния, Коста закурил трубку, пыхнул хорошим табаком и попросил негромко:
— Рассказывай.
Слова полились из меня поначалу неохотно,
— … ви-идел! — Ревел я, уткнувшись Соне в живот, — Всё-всё видел! Глаза закрыть боялся… ик!
Казалось всё, што если закрою, то вот они, рядышком уже подкрались!
Соня молча гладила меня по голове, прижимая к себе. И вот ей-ей! Будто никогда не бывшую старшую сестру нашёл. Не стыдно плакаться-то родной крови!
… — и раз! По горлу! И на других девок!
— На вот, выпей! — В руку мне ткнулась холодная кружка, пахнущая пустырником и прочими травами таково рода. Ухватил её за ручку не с первого разу, да и выпил, лязгая зубами о пощерблённый фарфор, понемножку успокаиваясь.
Выговорившись и выревевшись, я так и уснул — головой на коленях Сони.
— Схожу, — Коста с силой стал прочищать трубку, не повышая голос, чтобы не разбудить уснувшего мальчика, на щеках у которого всё ещё виднелись дорожки от слёз, — посмотрю.
— Мальчик не врёт и не придумывает, — Вздохнула супруга, потихонечку поглаживая Егора по голове.
— Знаю, — Коста поднял на жену выразительные глаза, — только кажется мне, што мимо этой истории я никак не пройду.
Жена улыбнулась немножечко грустно.
— Не пройдёшь, — Согласилась она с горделивой печалью, — Не сможешь. Только вот я думаю, што в этот раз нужно не пройти мимо неё в хорошей компании.
— Сергей Жуков, — Коста прикрыл глаза, в которых плеснуло болью.
— Дочь… — Негромко отозвалась София.
— Беня Канцельсон.
— Внучка.
Недолгое молчание Софья мягко, но решительно сказала:
— И я… сестра.
Коста только вздохнул прерывисто, но решительно кивнул.
— Да. И ты.
Несмотря на подробный рассказ и наличие рисунка-схемы, вход Коста нашёл не без труда, затратив на поиски мало не полчаса. Держа наготове пистолет, он протиснулся в пещеру и замер. Дымом не пахнет, голосов не слышно…
Закрепив фонарь на палке, Коста зажёг его и ужом скользнул за землю, подняв источник света на высоту человеческого роста. Один отнорок, второй… чисто.
С фонарём в руке Коста исследовал катакомбы, примечая малейшие детали.
— Всё сходится, — Пробормотал он, — даже факелы в первой пещере как дрова лежат, прямо-таки поленница. А это… никак кровь? Да, очень похоже. Намели сверху песок, пока не впиталась, да размели затем, вот и все предосторожности.
Покинув тайное убежище контрабандистов с нескрываемым облегчением, грек отошёл подальше и закурил трубку, глядя
на накатывающиеся волны. Он не сомневался, что Беня и Сергей согласятся. Много таких, кто взялся бы…… мало тех, кто удержит язык за зубами и не наворотит делов в… так сказать, процессе.
Проснулся я от негромких мужских голосов и густово табачного дыма, заполнившего кухню и лениво выползавшего из настежь открытых окон и дверей.
— Всё нормально? — Склонилось надо мной красивое лицо Сони, и тёплая рука взъерошила волосы, — Вот и славно.
Протирая глаза, с лёгкой опаской гляжу на незнакомых мужчин и перевожу взгляд на Косту.
— Внучка, — Трубкой указывает он на старого, но явно крепкого еврея, по виду из биндюжников.
Такой себе мужчина себе на уме, с каменным лицом и плечами пошире иного шкафа. Етого дяденьку легко представить в оной из историй Ветхого Завета, особенно где про сражения и завоевания. Серьёзный.
— Дочь, — Трубка указывает на русского работягу лет сорока, в косоворотке под горло.
Среднево роста, но жилистый и весь такой себе, што будто из калёной стали. Да не только телесно, но и душевно. Даже глаза как оружейная сталь, и смотрит, ну будто дула винтовочные. Не на меня, а так, вообще.
— Сестра, — Негромко говорит Соня, присаживаясь напротив, и глаза её полыхнули ярче солнца.
— Рассказывай ещё раз, — Мягко говорит Коста, — понимаю, што тяжело, но…
Кивнув резко, я начинаю рассказ наново. Несколько раз меня переспрашивают, в основном интересуясь внешностью работорговцев, какими-то особенностями поведения, голоса.
Чувствуется, што и тени сомнений нет, просто через рассказ рисуют себе точную картину.
Слёзы не срываются, но рассказывать тяжело, и Соня то и дело подпихивает мне в руку кружку с водой. Горло сводит. Не потому, што рассказывать устал, а так, само.
— Никому и никогда, ладно? — Соня смотрит мне в глаза, крепко сжав ладони, — Ни лучшему другу, ни в бреду, ни на исповеди, ни полвека спустя!
Киваю решительно, а самово ажно колотит.
— Я с вами! Хочу…
— Нет! — Резко обрывает меня Беня, который внучка. Почти тут же он соскользнул с табурета и встал на одно колено, — Пожалуйста, не проси…
Взгляд ево проникает в самую душу.
— Нельзя, когда… дети, — Слова он находит с трудом, — Видеть — уже сильно нехорошо, а делать такое самому и взрослому не каждому под силу.
— В Крымскую войну участвовали даже дети, — Чувствую, што вот прям сейчас разревусь, даже губа затряслась.
— Да, — Кивнул еврей, — было такое. Я… краешком тогда самым. Сильно ударило. А это не война, не пули собирать и не враг где-то далеко на мушке. Это…
Он замялся, не находя слов, и на помощь пришёл Сергей.
— Резать, — Для наглядности он вытащил наваху и выложил на стол. Пытать, штоб узнать всех причастных, колоть со спины. Не бой, Егорка. Бойня. Резня. Может, двери и окна подпирать, да живьём сжигать. Не война!