Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Я ответила, что думала, дядя написал это давно-давно, в бытность студентом или школьником.

— Ну, раз уж тебе так хочется знать, то, пожалуй, я могу сказать тебе, что получил этот пакет сегодняшней почтой из Упсалы. Один из моих тамошних друзей был опекуном, или как уж его назвать, некого студента, завзятого кутилы и шалопая, который теперь вот взял и застрелился. Эти бумаги, очевидно, все, что после него осталось, и мой друг обратился ко мне с просьбой просмотреть их и сообщить, годятся ли они на что-нибудь.

— Дядя, — спросила я, — а как звали студента, который застрелился?

Дядя, однако ж, решил, что доложил мне вполне достаточно. И, в точности как полковница, сказал, что имя не имеет значения.

Знали бы они, как для меня важно это выяснить!

Тут наш с дядей разговор оборвался, потому что пришла служанка накрывать к обеду. И хорошо, что она пришла, ведь, когда и дядя заговорил о застрелившемся студенте, я так испугалась, что вся комната закружилась у меня перед глазами. Я бы наверное упала в обморок, если бы не ушла в детскую и не легла на диван.

Поездка в Упсалу

Пятница девятое мая

В поезде по дороге из Стокгольма в Упсалу

Я сунула дневник в дорожную сумку, ведь было так замечательно писать в нем минувшей зимой, когда я ехала в Стокгольм. И теперь вот сижу в углу купе с карандашом в руке и тетрадью, совсем как в тот раз.

Подумать только, как много всего произошло с тех пор! Дневник исписан почти до конца, боюсь, что, если в Упсале со мной случатся какие-нибудь приключения, на них, чего доброго, не хватит места.

А все-таки о многом я вообще не написала. Просматриваю сейчас записи и вижу, что про студента своего упоминала чуть ли не на каждой странице, но о скольких же вещах вообще умолчала. Не рассказала ни об одной театральной пьесе, а ведь весьма часто бывала в Опере и в Драматическом. Когда в первый раз ходила в Оперу, в роли Тамино в «Волшебной флейте» дебютировал Арвид Эдман, [54] и это было, по-моему, замечательно, поскольку Арвид Эдман учился в карлстадской школе и приезжал в Морбакку к Даниэлю и Юхану. («Волшебна я флейта» — опера скучноватая. Только музыка чудесная. По-моему, хорошо бы придумать для этой музыки другое действие, кажется, это называется либретто.)

54

Эдман Арвид (1850–1914) — шведский оперный певец (тенор), пел в стокгольмской Опере в 1873–1910 гг.

Стыдно, конечно, что я так много всего пропустила. Не рассказала о шикарном ужине у тети и дяди, где собралось множество аристократичных гостей, не рассказала, что дядя Кристофер целую неделю пробыл в Стокгольме, приезжал развлечься и пригласил нас всех пообедать в «Хассельбаккен» и прокатиться вокруг Юргордена. Ужасно весело было, а я словечком об этом не обмолвилась.

Тетя Георгина не раз ходила с нами, детьми, на прогулки, с тех пор как вечерами стало светло. Она показала нам Хагу [55] с забавными Медными шатрами, которые на самом деле вовсе не шатры, а просто как бы ширмы для королевских конюшен и сараев. Больше всего мне понравился старый дворец в лесу, который задумал построить Густав III, хотя успел поставить только подвальный этаж. Видели мы и Новое кладбище, и Сульну, и арку Карла XV, которая на самом деле вовсе не арка, а дорога, пробитая в горе.

55

Хага — королевский дворец и парк (построен в конце XVIII в.).

Надо было рассказать и о том, что когда мы выезжали на прогулку с дядей Кристофером, то останавливались на большой юргорденской лужайке и смотрели кукольный театр, потому что дядя считает его чуть ли не самым занятным в Стокгольме. И у «Бельмансру» [56] мы тоже побывали, и я видела бюст, но, на мой взгляд, он слишком тяжеловесный и неуклюжий. Вовсе не такой красивый, как портрет Бельмана, который висит над фортепиано у нас в Морбакке.

Еще я несколько раз вместе с тетей навещала старую мадемуазель Муденсверд в «Pauvres honteux». [57] Дело в том, что мадемуазель Муденсверд из «Pauvres honteux» была доброй приятельницей старой тетки дяди Уриэля, которую все звали «тетя Беата», а тетя Беата в свою очередь близко дружила с Фредрикой Бремер. А Фредрика Бремер — судя по всему, очень славная женщина — учредила в «Pauvres honteux» бесплатную комнату, с условием, что тетя Беата будет жить там до конца своих дней, и ее подруге мадемуазель Муденсверд бесплатная комната Фредрики Бремер досталась по наследству. Мадемуазель Муденсверд унаследовала не только бесплатную комнату, но и тетю Георгину. Тетя очень часто навещает ее, и мадемуазель Муденсверд тоже часто бывает у тети, целые дни просиживает у нее со своим рукоделием. Она всегда вышивает по тюлю, очень красиво, и посредине вышивки обычно шьет мушку, которая выглядит совершенно как живая, так что все вечно пытаются ее прогнать. Мадемуазель Муденсверд находит это ужасно забавным. Тетя Георгина с удовольствием проводит время в обществе старушки из «Pauvres honteux» и иной раз говорит, что на старости лет охотно поселилась бы там, но, по-моему, ей там будет трудновато, и я огорчаюсь, когда она рассуждает таким образом.

56

Ресторан на Юргордене, неподалеку от которого установлен бюст К. М. Бельмана работы шведского скульптора-неоклассициста Юхана Никласа Бюстрёма (1783–1848).

57

«Скромные бедняки» (фр.) — пансион для бедняков, знававших лучшие дни и неохотно просящих помощи.

В поезде нынче так много народу, купе почти полное, все болтают, поэтому сосредоточиться очень трудно. Рядом со мной сидят девушки, и говорят они только о том, как они счастливы, что едут в Упсалу на праздник весны. Я бы тоже была счастлива, если б не думала, как ужасно, что мой студент застрелился.

Я, конечно, не знаю в точности, но почти невозможно думать иначе. Почему тогда мадемуазель фон К. плакала у полковницы, и почему полковнице взбрело на ум рассказывать историю о четырех студентах, явно не настолько давнюю, как она сказала, и почему дядя Уриэль получил в тот же день письмо касательно студента, который застрелился? Все это определенно взаимосвязано.

Я все время думаю, нет ли какого-нибудь другого объяснения, но поневоле прихожу к мысли, что мой студент мертв. И мне прямо-таки страшно ехать в Упсалу, ведь там я наверное все выясню. Все же хорошо, когда не вполне уверен, что случилась беда.

Утром, когда я садилась в поезд, мне почудилось, будто в толпе мелькнула мадемуазель фон К., но в толчее я не сумела разглядеть, вправду ли это была она. Если она поехала в Упсалу, то это добрый знак, ведь она бы не отправилась на весенний праздник, будь ее жених мертв.

Сейчас я вижу красный замок на высоком холме. И мои попутчики снимают с полок багаж. Наверно, мы уже в Упсале. Надо же, как быстро летит время, когда пишешь дневник!

Дневник Сельмы Лагерлёф

В тот же день в шесть вечера в гостиной докторши Хедберг в Упсале

Утром Даниэль встретил меня на вокзале и отвез к докторше Хедберг, которая приняла меня очень приветливо и сразу же предложила называть ее тетей. Поинтересовалась, помню ли я ее по суннеским временам, и я сказала, что помню, как она приезжала на похороны бабушки и была в платье из черной тафты.

Она очень удивилась, но я-то знаю, что правда помню ее, потому что я тогда провела ладошкой по тафтяной юбке и шелк засвистел, словно птица. И мне это ужасно понравилось.

Вместе с докторшей проживают сын и дочь. Сына зовут Адольф, он студент, а дочь, по имени Кора, по-моему, дает уроки музыки. Оба они взрослые (четырнадцатилетних и в Упсале нет), и оба близоруки. Пенсне у них странным образом прицеплено к коже над переносицей, и я невольно все время смотрю на это место. Такое впечатление, будто они считают, что от этого будут выглядеть надменнее и строже, чем когда пенсне, как обычно, прицеплено к переносице, и я очень их робею.

Столовая у докторши довольно просторная (хотя вполовину меньше столовой дяди Уриэля), посредине стоит обеденный стол, по бокам — небольшие столики и стулья. Все здесь выглядит несколько обшарпанно и бедно, но, вероятно, дело в том, что здесь обедает слишком много студентов. Есть и гостиная, маленькая, но очень изящная. Думаю, студенты разве что заглядывали в эту комнату с порога.

Сперва меня угостили кофе, а потом мы несколько времени вели ученую беседу, как сказала бы мадемуазель В. из Вестероса.