Девочка-лед

Распахиваю дверь шире. Сквозняк неприятно лижет щиколотки. Я замираю в проеме и всматриваюсь в густую, непроглядную черноту.

— Харитонова? Это вообще ни разу не смешно! — заикаясь, признаюсь я.

А потом происходит это. Кто-то затаскивает меня внутрь. Я даже пискнуть не успеваю, как дверь за моей спиной захлопывается. И вот он момент, когда «душа уходит в пятки».

— Ну привет, сука, — слышу в самое ухо. — Конец твоей сказке…

Глава 56

— Скажи, что ты знаешь о боли?

— Я знаю, что она многогранна…

Порой оставляет глубокие шрамы,

Порой оставляет рваные раны…

— А тот, кто ее причиняет?

— Характером слаб человек этот

Свою боль чужою глушит,

Такой вот странный избирая метод…

— И что же, становится ему легче?

— Увы, иллюзия горькая только

Душа его чернеет от злости

А сердце становится жестоким…

— Любовь виновата, верно?

Неразделенная, невзаимная, преданная

— Да, чаще всего она, наверно

Ведь даже любовь бывает уродливой… (А. Джолос)

АЛЕНА

Страх. К этому мерзкому чувству невозможно привыкнуть. Оно почти всегда приходит внезапно, сжимает невидимыми пальцами горло и крадет дыхание. Вот и сейчас, дверь за моей спиной закрывается, тьма поглощает, а голос, что раздается у самого уха заставляет вздрогнуть от неожиданности.

— Фонарь…

Прямо в лицо по команде бьет луч света. Я, щурясь, пытаюсь попятиться назад.

— Куда собралась? — звучит насмешливо.

— Отпусти! Аай, — дергаюсь, но теперь страдают мои волосы, которыми так долго с особой тщательностью занималась Сонечка.

— Не рыпайся, дрянь, — предупреждает тот, кто решил устроить мне это вечернее рандеву.

— Она так и так целой-невредимой не останется, — гогочет Сивова. Только она умеет делать это так мерзко.

— Это точно. На пол села, — раздается холодный приказ. — Дернешься — порежу. Чувствуешь лезвие? Это нож, чтобы ты понимала. Мой любимый.

Я сглатываю комок, вставший в горле. В висках пульсирует кровь, тело немеет.

— Села я сказала! — ледяной тон. — Иначе пожалеешь.

И вот я уже в прямом смысле слова ощущаю, что она не шутит. Острие ножа упирается прямо в шею. Приходится подчиниться, пока мысли лихорадочно бьются друг о друга.

— Марин, рот…

Сивова, словно покорный пес, кладет фонарь на пол и вынимает из кармана скотч.

— Это, чтобы ты не орала, — поясняет заботливо и тянет ко мне свои ручища, которыми днями напролет толкает ядро. — Выыырядилась, ущербная, ты посмотри, Ник. И достала же где-то! Небось долго пришлось стоять у дороги. Зарабатывать.

Марина брезгливо морщит нос, окидывая меня пренебрежительным взглядом.

— Пошла ты, — отвечаю я ей. От той мерзости, что она озвучивает, меня тошнит.

— Заклеивай уже. Говорю сегодня только я, — торопит свою подругу Грановская.

— А как же лыжи? Неужто ради меня осталась? — успеваю все-таки спросить я до того, как моих губ касается противная клейкая лента.

Зато не успеваю закричать, к сожалению. Хотя, кто же меня услышит? Вероятность того, что какой-нибудь учащийся сейчас прогуливается в этих «подземельях» — точно равно нулю.

— Не переживай. Это ты в своей занюханной пятиэтажке будешь мечтать об оливье. А меня водитель ждет за воротами и ночной самолет во Внуково. Я свой новый год буду встречать в Кран-Монтане. Прости, думаю, тебе ни о чем это название не говорит.

Пока она разглагольствует о Швейцарском курорте, я, сидя на бетонном полу, размышляю на тему того, как отсюда выбраться. Не привлекая внимания, осматриваюсь по сторонам. Подмечаю детали. Старая плитка сложена пирамидками. Обшарпанные стены, всюду строительный хлам и разбросанные инструменты. Они-то как раз меня интересуют. Неподалеку, очень кстати, замечаю молоток.

— Но ты права, времени в обрез. Так что… сразу к делу. Марин, помнишь, да? Там, где не видно.

— Ага, — воодушевленно кивает та, и я сразу понимаю, что она собирается сделать.

Понимать-то понимаю, но среагировать и сгруппироваться не успеваю.

Ногой в живот — это очень по-женски, конечно…

— Ммм, — острая боль в желудке заставляет скрючиться и согнуться пополам.

— Я, Лисицына, не люблю, когда кто-то тянет руки к тому, что принадлежит МНЕ, — шипит Грановская. Словно змея. — Марин…

Не успеваю я отойти от первого удара, как Сивова добавляет мне новую порцию боли. Безжалостно. Жестоко. Преданно исполняя приказ кукловода.

Задыхаюсь. Давлюсь беззвучным кашлем. В этот раз получается отползти в сторону. Ближе к молотку. Снова скручиваюсь, чтобы перетерпеть. Хотя бы немножко…

— Мне тебя жаль, знаешь, — Ника приседает рядом.

Я поворачиваю голову вправо и поднимаю на нее глаза. В полутьме, которую рассеивает луч фонаря, лежащего на полу, замечаю, что Вероника одета в бархатный черный костюм. Ее волосы собраны в хвост. На лице, как всегда, «полный парад». В руках нож-бабочка, который она виртуозно покручивает.

— Рому занесло в этот раз, но ты должна понимать, что тебе с ним ничего не светит, — она улыбается и качает головой. — Очередной спор. Очередная игрушка. Очередная шлюха. Что поделать — дурные мужские потребности.

— Шваль, нафантазировала уже себе наверно с три короба, — поддакивает Сивова.

— Марин, привяжи ее к трубе, — равнодушно обращается к ней Вероника.

Нет. Нет. Нет.

Я в панике. Сердце колотится как ненормальное. Привстаю на локтях, пытаюсь уползти.

— Молоток убери. Вон уже настремилась. Голову, похоже, решила тебе пробить.