Девочка-лед

— Сука! — Сивова хватает меня за платье и оттаскивает назад. Мои пальцы, к сожалению, хватают лишь воздух. А я ведь почти дотянулась! — Ну мразь!

— Ммм, — мычу, протестуя.

Мы с ней начинаем бороться. Сивова наваливается сверху и принимаемся душить меня сгибом локтя. Я хриплю, задыхаюсь. Судорожно тяну воздух носом, но это почти не помогает. Марина хватает меня за волосы. Я цепляюсь за ее руку, но она не отпускает. Тащит меня по полу в сторону трубы. Чувствую, как рвутся на коленках колготки. Но разве это имеет какое-то значение?

— Боже, Сивова, да в ней килограмм пятьдесят, не больше. Справиться не можешь, что ли? — насмешливо произносит Ника, наблюдая развернувшееся перед ней шоу.

— Щас, — пыхтя, обещает Марина.

Я начинаю активно лягаться ногами и даже попадаю куда-то каблуком. Потому что в ответ слышу нецензурную брань и писк. Пальцами правой руки стараюсь добраться до ее глаз. Царапаюсь. Отбиваюсь, как могу, но она такая тяжелая, что сбросить ее с себя просто не представляется возможным.

— Да что за возня, Марин?!

— Ты бы помогла, — гаркает Сивова, тяжело дыша. — Она мне морду расцарапала, тварь!

Грановская недовольно цокает, но марать руки явно не собирается. Всю грязную работу она оставила подруге. Марина почему-то встает, позволяя и мне подняться на ноги. Я с сожалением отмечаю, что платье испачкано в строительной пыли и порвано внизу.

Господи, как же мне возвращать его Элеоноре Андреевне в таком виде?

— Ну все, мразота! — орет метательница ядра.

Я поднимаю глаза. Сивова бросается вперед и со всей дури толкает меня в стену. Я сильно ударяюсь головой и от неожиданности теряю ориентацию в пространстве. Сползаю вниз, тихо охая.

— Довыдолбывалась? — смеется Марина.

Пока я часто-часто моргаю, она уже что-то делает с моими руками.

Внезапно в пугающей тишине туалета раздается странный звук. Жужжание.

— Только дернись, шваль, — угрожает Марина, привязывая меня за руки к трубе.

Глава 57

АЛЕНА

Я поплывшим взглядом наблюдаю за тем, как Вероника вытряхивает мою сумку. На пол валятся телефон, расческа и другие мелкие предметы. Этот дребезжащий звук — не что иное, как вибрация, сопровождающая входящие звонки, которые не прекращаются ни на секунду.

Сивова замирает в ожидании. Вероника поднимает с пола телефон. Смотрит на экран, и подсветки смартфона достаточно для того, чтобы увидеть, как ее красивое лицо всего за секунду преображается в дикий, уродливый оскал. Телефон в порыве ярости тут же летит в стену. С грохотом разбивается и перестает жужжать.

Я знаю, что это Он. Ищет меня. Ведь я не вернулась…

— Все, свали. Ноги держи ей, — бросает Ника зло, решительно двигаясь в нашу сторону.

Я дергаю руками, поднятыми над головой. Привязала стерва…

— Сядь на ноги ей, чтоб не дрыгалась, — недовольно требует Грановская.

Сивова поступает так, как сказали, а я даже думать боюсь о том, что они собираются сделать.

— Можно ей морду разбить, а? — интересуется Марина, глядя на брюнетку. — Прям бесит меня, уродина.

— Я же сказала: нет, — спокойно отвечает Вероника. — Не сегодня.

Мы с ней смотрим друг другу в глаза.

— Пока ты получишь от меня предупреждение, — она прищуривается. А дальше делает то, отчего у меня мороз по коже.

Тонкая ткань платья трещит от ножа, которым Грановская очень умело орудует. И в этот самый момент страдает не только платье, страдает моя душа. Потому что это — чужая вещь. Вещь, которая принадлежит Элеоноре Андреевне. Это ее память. Память о погибшей дочери…

Нет, нет, нет…

— Золушкой себя возомнила? — усмехается Ника и резким движением рвет платье до середины бедра. — Твоя участь — обноски. Запомни это! И чтобы ты не забывала, кто ты есть, я кое-что оставлю тебе. Метку на будущее. Своего рода клеймо.

В полутьме туалета поблескивает острие ее ножа, поднятого вверх. Я качаю головой, мычу что-то нечленораздельное и предпринимаю очередную попытку освободить от захвата ноги. Но, увы, и она заканчивается провалом, ведь Сивова весит, по меньшей мере, около ста килограммов.

Идеальные губы Вероники Грановской расходятся в улыбке. Злой и, как никогда, жестокой. Я сейчас отлично понимаю: она действительно не шутит. И то, зачем пришла сюда, сделает однозначно.

— Проверим твою устойчивость к боли, Лисицына? Все, что с нами случается, делает нас сильнее, — чуть склонив голову, издевательски произносит она.

— Щас, у меня тут ремень. Ноги подвяжу, а то дергается, — влезает со своим комментарием Сивова.

Ника подкатывает глаза. Брызгает на нож спрей. Похожий на антисептик.

— Быстрее давай. Время…

И вот ее глаза лихорадочно блестят. Дурное предчувствие накрывает тревожной волной.

Я думала, что разбивающиеся о тело шарики с пейнтбольной краской — это больно. Я считала, что удары ремнем — еще больнее, но нет… Адову боль настоящую муку я ощутила именно сегодня. Это отвратительное чувство расползающейся кожи я не забуду никогда.

— Ммм, — кричу. Начинаю хрипеть. В ужасе смотрю на нее. Не веря, что этот кошмар происходит наяву.

— Орешь как резаная, — недовольно комментирует мою реакцию Ника.

Сивова находит ее реплику очень смешной.

Это просто ад… Пекло. Преисподняя. Я едва сознание не теряю в какой-то момент.

В то время как Ника старательно выводит что-то ножом на моей коже, я пытаюсь не умереть от болевого шока. Хочется выть, но доставлять такое удовольствие своим мучителям, я не собираюсь… Сжимаю зубы до скрежета. Еще немного и, кажется, они сотрутся в порошок.

Напрягаю тело. Зажмуриваюсь до пляшущих перед глазами белых точек, сглатываю рыдания, но все равно помимо воли нет-нет, да и скулю. Непроизвольно. Потому что вытерпеть это издевательство молча — непосильная задача.

— Он сделал больно мне, а я — тебе. ТЫ! ТЫ ВИНОВАТА! Ты влезла. НЕНАВИЖУ! — приговаривает она, видимо, не совсем контролируя свою речь. — Хочу, чтобы он видел это. Каждый раз, когда захочет дотронуться до тебя.

А все, чего хочу я — чтобы эта пытка, наконец, кончилась…