Девочка-лед
Шрифт:
— Рассказывай, Алешка, как себя чувствуешь? — толкая меня локтем, спрашивает Паша.
— Да неплохо вроде, спасибо.
— А чего такая… бледная? Как поганка!
— Будто моя кожа когда-то имела другой оттенок, — отмахиваюсь от него я. — На Карибах не бываю…
— И худая. Гляди, почти прозрачная! — восклицает, хватая меня двумя пальцами за запястье.
— Паш, ну хватит, — прошу, снова чувствуя смущение.
— Ален, а это, — мнется Аверин, почесывая затылок. — Дома-то как?
— Нормально, — пожимаю плечами.
— Ален, а твоя
Не рассказывала, конечно. Это не то, чем хочется делиться. Пусть даже и с лучшими друзьями.
— Давно, Дань. Только я не хочу на эту тему говорить, хорошо? — поднимаю на него полный мольбы взгляд.
— Ты кушай, Ален, — кивает он, пододвигая тарелку с дивно пахнущими эклерами, которые отчего-то сейчас вообще не вызывают у меня интереса.
— Очень красивые чашки, — разглядывая белоснежный диковинный сервиз, замечаю я.
— Ага, фарфор. Мать любит. Целый склад коробок в кладовке, ей богу!
— Здорово.
— Как ты вообще живешь тут? — поигрывая крышкой от сахарницы, осведомляется Аверин.
— Положи-ка!
Данька предусмотрительно отбирает у него предмет, который по закону подлости, Паша обязательно разобьет. С вероятностью в девяносто девять процентов. Всегда так происходит. Он у нас по натуре разрушитель.
— Не ну правда, Князь. У меня ощущение, что я, как минимум, на приеме у английской королевы! — хохочет Пашка, уворачиваясь от оплеухи друга.
В чем-то Аверин прав. Очень уж тут все вычурно. Европейский стиль. Деревянная резная мебель с изогнутыми ножками. Стены в гостиной обиты шелком. Торшеры с подвесками из хрусталя, канделябры и старые зеркала с позолотой. Повсюду фарфоровые статуэтки и вазы. Прямиком из Китая, по словам Князева. Есть здесь даже камин, отделанный натуральным камнем. А потолок? Это ж и вовсе произведение искусства, с фресками удивительной красоты. В общем, роскошно и изысканно.
Стоит, наверное, сказать, что родители у Данилы — интеллигенты. Отец — заслуженный врач, мать — доктор исторических наук. Семья у друга довольно обеспеченная, ведь предки Князевых в свое время сколотили целое состояние.
— Пойдемте в комнату, что ли, — зовет нас Паша. — Скучно.
Беру с собой какао. Он такой обжигающе горячий, что я все никак не могу его пригубить. Присаживаюсь на край бержера[17] и ставлю напиток на специальную подставку, которую заботливо принес мне Даня.
— Ребят, какие планы после окончания школы? — разглядывая крупную статуэтку из китайского фарфора, спрашивает вдруг Пашка.
— МГУ, — пожимает плечами Князев. — Мои предки другого варианта и не рассматривают даже.
— Ой, ну понятно! — кривляется Аверин. — А я пойду на сварщика!
Эта его фраза нас знатно удивляет.
— На сварщика? — Даня вскидывает бровь и недовольно следит за перемещением фигуры слона, ведь друг перекидывает ее туда-сюда. Из ладони в ладонь.
— Ну да, а что? Очень важная профессия, между прочим. Сегодня толкового сварщика не найти.
На вес золота, можно сказать!— А музыка? — недоумеваю я. — Ты же собирался в Гнесинку.
У Паши отличный слух, он играет на саксофоне и фортепиано, поет. Все ему пророчили музыкальное будущее.
— Да какая Гнесинка, Ален? — машет он рукой. — А потом что? Метро, привет?
— Ну почему метро? — дергаю плечом я.
— Да правильно он говорит! — соглашается Князев. — Музыкант — вообще не профессия!
— Ну… Не соглашусь. У Пашки ведь талант.
— Скажешь тоже, — машет рукой Аверин. — Так, среднячком.
— Неправда, — спорю я. — Мне кажется, что тебе нельзя от мечты отказываться.
— От мечты… Мечты меняются, Аленкин. Вот думаешь, к такой, как Грановская, подкатишь на хромой козе, да с баяном?
— Замахнулся так замахнулся, — Князев присвистывает.
— Тебе нравится Вероника? — хмурю брови и недоверчиво смотрю на Пашку. Вот это новости.
Он заливается краской. Понял, что лишнего сморозил.
— Не то чтобы…
Князев заливисто смеется.
— А Грановской нравится Беркутов, — напоминает он с кривой ухмылкой. Эту фамилию он всегда произносит по-особенному.
Меня же в этот момент как током бьет. Потому что только я почти забыла о произошедшем и вот, пожалуйста…
— Ну уж, куда мне, — ехидничает Аверин, с еще большим энтузиазмом подкидывая статуэтку. — Рома — богатый, привлекательный, спортсмен. А тебе, Ален? Ну так, чисто женский взгляд, если отбросить вашу вражду, он бы тебе понравился?
Я, которая наконец-то поднесла в этот момент какао ко рту, от неожиданности его роняю. Да, в лучших традициях немого кино, рука дрожит, и фарфоровая кружка стремительно падает на пол. Я с ужасом наблюдаю, как по персидскому ковру расползается огромное коричневое пятно.
— Ой, — прижимаю ладонь ко рту, поднимаю чашку. Еще и треснула…
— Ален, ну как же так! — хватается за голову Князев.
— Твою ж… — Паша, то ли от шока, то ли от невнимательности, тоже, не успевает поймать несчастную статуэтку, и она летит на пол. С треском разбивается.
— Ой, — вторит он мне.
На Данилу страшно смотреть. В глазах такой ужас, что становится не по себе. Натворили мы делов…
— Дааань…
Тот молча подрывается с места и куда-то убегает. В этот же момент я опускаюсь на колени и беспомощно смотрю на испорченный ковер.
Кошмар. Криворукие…
Апогеем нашего вечернего заседательства является появление в гостиной хрупкой женщины. Она замирает в арке и смотрит на нас внимательным взглядом.
— Здрасьте! — здоровается с ней Паша и неуклюже топчется на месте.
— Добрый вечер, Ярослава Иосифовна, — не своим голосом приветствую ее я.
— ДАНЕЧКА! — кричит она спустя минуту гнетущей тишины.
Князев появляется с тряпкой и очищающим средством в руках.
— Мам? — нервно сглатывает.
— ДАНЕЧКА, что с нашим персидским ковром? — тоненьким голосом интересуется она.