Девочка летом

– Да фиг с ним, с пивом, у Никона чаю попьём. Позовём его в Москву на свадьбу, а?

Молчу. Денег всегда мало, но ходить в гости с пустыми руками я не люблю. Бутылка «Арсенального» одна и сейчас кончится. Свернула к ларьку, вытрясла всю мелочь из бисерного кошелёчка:

– Добрый день, взвесьте на два двадцать сушек простых? Можно даже на два двадцать три. Спасибо большое.

– Блин! У меня сигареты кончаются, чё ты не оставила? Хрен бы с баранками. Нервная, сипец. Иди ко мне, дай руку, идём как неродные. Вся хиппи такая, но про меня совсем не думаешь, хочешь для всех быть добренькой Галадриэлью, а так не бывает. Ну хочешь, я с твоим отцом поговорю, официально, так сказать, попрошу руки и сердца? Можешь нормально со мной жить у дядьки моего двоюродного, пока экзамены. На Старой Басманной! Самый центр! Там тебе вообще до журфака две станции метро будет, это мне через весь город тащиться. Ну скажи своим, что пока в отдельной комнате спать будешь, моя бабушка подтвердит, если что.

– Ага, папа так и поверил. Знаешь, он у меня старой закалки. Уже спрашивал, не собираемся ли мы… ну, ты понял. Стыдно было, ужас… Зря ты документы забрал, Саш, может, останемся, а?.. Ну, не злись, не злись. Я сама с ним поговорю, может, отпустят, на филфак всё равно же документы подам, ничего не теряю. У меня козырь есть – математичка, святая женщина, вывела мне всё же четвёрку по алгебре. Чуть-чуть до серебряной медали не хватило. Но если папа отпустит, лучше я пока что в общагу впишусь, как все. А то предки мне мозг вынесут. Сами родили меня на третьем курсе и теперь думают, что все такие.

– Ты просто не хочешь со мной, так и скажи. Я вообще-то тебе очередное предложение сделал только что, а ты и ухом не повела. Другая бы до небес прыгала и уже трусы снимала.

Алекс зло закуривает, посылает спичку щелчком в газонную траву, отворачивается и пускает частые облака едкого дыма.

– Ты знаешь, я не верю в отношения на расстоянии. Если ты просто решила соскочить, так и скажи, не надо юлить. Ворон твой драгоценный не напрасно в Орле поступать собрался, мосты мостит, я же всё вижу. Красовался перед тобой голышом, полуэльф хренов.

– Ну что ты говоришь такое?

– Ну я же морду ему не набил? Нормально поговорили, про ролёвки, про то, про сё… Видишь, как я прогибаюсь? Пацаны смеются уже надо мной, а я тебе верю. Я же не запрещаю тебе с ним переписываться.

Сигарета заканчивается за пять затяжек, бычок Алекс тушит о подошву кроссовок и метко пуляет в водосток.

– Саш, я тебе целый год твержу, что мы просто друзья по переписке. Виделись вчера второй раз…

– Вот ты специально, да? Сашей меня только бабуля зовет, и мать. Ты знаешь, как я не люблю, когда ты…

– Эээ, бля, волосатые дебилы! – слышится из открытого окна подъезда дружный гогот.

– Лысые ничем не лучше, – не поворачивая головы, бросаю я и громко с раздражением вздыхаю. Ненавижу, когда Алекс начинает вот так на ровном месте заводиться.

Через секунду за спиной топот, и я внезапно получаю сильный удар по затылку и рушусь лицом вниз, неловко подставляя руки. Вокруг мельтешат чужие ноги в берцах, над ними лысые загривки. Пролетает спина в кожаной жилетке, на спину Алексу прыгают двое парней, он тоже падает.

– Чозанах??

Скиногопник в чёрных джинсах примеривается пнуть его в лицо, но Алекс по-каратэшному откатывается и вскакивает, дико озираясь:

– Вы охуели, бля? – и прёт вперёд, выставив кулаки и пригнув шею. – Девушку бить?!

У меня кружится голова и сердце колотится где-то в горле, драка происходит как в замедленном кино: вокруг топчутся, пихаясь плечами, четверо парней, нелепо подпрыгивают, пытаясь пнуть Алекса по голени, дёрнуть вниз и снова свалить. Я с трудом встаю из-под мечущихся ботинок, по дороге цепляя чью-то тёплую и вонючую ногу. Чувак падает как мусульманин в намаз, тут же вскакивает, хватает за косы, впивается ногтями в уши, я на секунду вижу совсем близко его серые безо всякого выражения глаза в розовых веках, хочу плюнуть ему в лицо. Гопник рывком впечатывает меня лицом в своё колено:

– Сука!

В голове звон, в носу, во рту кровь, в животе жгуче вскипает ярость. Чаще всего от боли я впадаю в ступор, но иногда – в берсеркерство. И тогда я не чувствую ударов, дерусь как мангуст, вцепляюсь зубами и не отпускаю, даже если бьют по голове… А потом всегда очень, очень стыдно. Последний такой приступ был два года назад, когда в летнем лагере один пацан обзывал моих сестрёнок глистами и спирохетами. Ух и всыпала я ему тогда, вырвала когтями кусок щеки и прилюдно стащила штаны и надавала поджопников. Весь отряд ржал. А потом он заревел и не знал куда глаза девать со стыда, а наша вожатая звонила моей матери и долго орала в трубку, что по мне детская комната милиции плачет…

– Э, э! Молодёжь! Что у вас там? – от гаражей бегут взрослые мужики, один в шортах и сланцах на босу ногу, второй, в расстёгнутой клетчатой рубашке, на ходу поддёргивает спадающие треники.

Гопников моментально сдувает, словно они провалились в театральный люк. Только хлопает дверь подъезда.

– Что тут у вас?

– Да вот, налетели вчетвером, девушку мою ударили… – Алекс щупает лицо. – Жень, что у тебя?

– Нормально, – я вытираю нос тыльной стороной ладони, на руке кровь, грязь и сопли.

– Да, девочка, херовато, я извиняюсь, выглядит твоё «нормально». Чё вы с этой шпаной не поделили? – мужик в трениках достает пачку «Примы», суёт папиросу в угол рта, предлагает товарищу и Алексу.

– Да хули, Коль, шкеты эти тут целыми днями сидят на лестнице, пиво сосут и до всех доёбываются. Я извиняюсь, девушка. Каникулы, хули. Раньше в пионерлагерь ездили, а сейчас развалили страну, бля…

– Да это у кого-то язык длинный, – Алекс закуривает предложенную примину, кивая на меня. Да, это я виновата, выпендрилась своим остроумием. – Ща я перекурю, мы пойдём. На колонке умоемся, да? Блин, Жень, сколько раз говорил, не сиди на асфальте! Есть у вас, мужики, монтировка? Пойду в подъезд, прибью их нахер.

– Ты бы, парень, девочку домой отвёл сначала, – поднимается с корточек мужик в шортах. – Монтировку мы тебе не дадим. Но там, обрати внимание, валяется черенок от лопаты.

Мужики прощаются с Алексом за руку и уходят в свой гараж.

Вода в колонке ледяная, я, умывшись, мочу бандану, прикладываю к распухшему носу и разбитым губам. Содранные ладони адски саднят, под кожу набился грязный песок.

– Дай погляжу, нос не сломали тебе? Зачем ты им вообще что-то говорила? О чём ты думала? Они же вообще без тормозов, убить могли. Придержала бы язык, уже б у Никона сидели, чай пили, блин. Попили, блин. Попели. Тут у вас вообще одни беспредельщики живут. Когда я жил с предками в республике, у нас никогда такого не было, чтоб идёшь с девушкой – и напали. Не по понятиям. Даже на вражеском районе: подойдут, за руку поздороваются, помним, мол, тебя, сука, заходи один.

– Ты рассказывал уже, – пытаюсь улыбаться.

Черенок от лопаты, торчащий из начатой коммунальщиками канавы, оказывается сломанным. Алекс отряхивает его от земли, примеривается.

– Пошли. Возьми вон, бутылка моя валяется. Может, «розочку» сделать? Стой, короче, тут. Если кто выскочит и залупаться начнёт, бей по чану.

Я ещё зла, но совершенно не представляю, как ударить человека по голове. Даже того, кто разбил мне лицо.

– Что, блин, пацифистка всё ещё? Добро должно быть с кулаками. Идём! Вставай!