Девочка-яд

– Ну и? Скажешь, что толковое или продолжишь молоть ерунду? – мое сердце в груди колошматит как одержимое, но я делаю вид, что мне до фонаря от его фэнтезийных откровений. Он что-то знает. То, о чем я даже понятия не имею.

– Скажу, Демьян, – называет он меня по полному имени и меня форменно ведет, – скажу! Например, то, что Юле ты был нужен как прошлогодний снег. М-м, как тебе такой факт?

Удар с ноги в солнечное сплетение и еще один в живот. Но я невозмутим. Смотрю на мужика и умоляю себя просто слушать, но не воспринимать.

– Ну что ты замер как косуля в свете фар, родной? – насмехается он, – Не веришь? А это, между прочим, для всех было видно невооруженным взглядом, Демьян. Ты – всего лишь продукт сделки между семьями твоих родителей. Во благо, как говорится, голубых кровей. Вот только Юля всегда любила лишь меня. Меня одного! И вы с Павлом для нее были как кость поперек горла. А потом родилась наша Рада. Плод настоящей неземной любви, союза двух любящих сердец. Не то, что ты – побочный результат договорных отношений. Ты никогда не был нужен ей. Она ненавидела день, когда ты был зачат и когда родился на свет. Жаль только твой идиот папаша все не хотел это признать. Все пытался сохранить этот уродливый брак.

– Уродливый…брак? – прохрипел я.

– Он перекрывал нам кислород, лишал средств к существованию и только лишь поэтому Юля была вынуждена возвращаться к нему снова и снова. Но мы не могли жить друг без друга, и она сбегала опять. Она умоляла дать ей развод, но Павел же у нас перец принципиальный. Для него было важно только внешнее благополучие, а на остальное плевать он хотел с высокой горы. А потом Юли не стало.

И из горла мужика вырвалось сдавленное рыдание.

– Не стало моих девочек. Твой папаша-урод лишил меня всего! Это он должен был разбиться и сгореть в тот день! Он! А не Юля с Радой. Ненавижу вас, Аверины! Ненавижу!

Он еще продолжал что-то сбивчиво бормотать и плакать, сидя передо мной, а я не мог поверить в то, что услышал. Неужели все это действительно правда? Неужели мир настолько полон дерьма?

А в следующие мгновение дверь в кабинет открылась с пинка моего отца. Разъяренный, грудь ходуном ходит и глаза его суматошно бегают от меня к странному мужику и обратно. Страх, чистый и концентрированный – вот, что отражалось в его глазах, как безмолвное доказательство того, что я услышал правду.

Встал из-за стола, подошел к окну и открыл створку, тут же доставая из кармана пачку отравы. Вдыхал в себя ядовитые смолы и отстраненно слушал, как позади меня побитой собакой скулит незваный посетитель. Нецензурная брань и жесткие слова отца.

– Как он сюда попал? Как, мать вашу? – хороший вопрос, я бы тоже хотел это знать.

– Простите, Павел Сергеевич, затесался среди группы корейских делегатов, пальто спер у одного и дипломат, пока тот отошел на пару минут.

– Господи, меня окружают идиоты! – буквально рычал отец, – Уведите это недоразумение! Быстро!

– Бабки гони, Аверин! – орал мужик как резаная свинья.

– Все, Раков, перекрыли вентиль, – обрубает его мой родитель.

– Я пойду в прессу, козел, – верещал он уже где-то в приемной, – я все им расскажу! Все! Вся страна будет перебирать твои грязные трусы, Аверин! Так что гони бабки, мразь! Мне нужны бабки…

Где-то здесь наступила гнетущая, разрывающая душу тишина. Она выклевывала мои мозги и все добрые воспоминания, что были в моем детстве. Видимо услужливо высвобождала место для того воза новой информации, что в одночасье на меня свалилась.

– Что он успел тебе наплести? – и вопрос отца, словно выстрел разорвал пространство так, что я даже вздрогнул.

– Пап, – буквально прохрипел я, – только не ври мне, пожалуйста. Мне больше не пятнадцать.

– Я хотел, чтобы твоя память о ней была светлой, – спустя какое-то время все же сказал отец.

– Да, а потом пришел какой-то тухлый черт и поведал мне, что я, оказывается, нежеланный ребенок для своей матери, а Рада вообще мне сестра только наполовину. Зашибись, новости с полей, да, пап? – упираюсь рукой в панорамное остекление и понимаю, что у меня форменно закипают мозги.

И вновь тишина между нами электризует воздух и сводит с ума. Только несколько шагов и еле слышный скрип кресла за спиной. Тихий вздох и наконец-то отец начинает говорить, а я вдруг понимаю, что абсолютно беззащитен перед это правдой.

– Твоя бабушка по материнской линии умерла от рака, спустя год после рождения единственной дочери – твоей мамы. Когда Юле только исполнилось восемнадцать заболел онкологией и ее отец. Не на кого было оставлять бизнес. Мне тогда было под тридцать, я работал как проклятый и было совершенно некогда искать себе жену, хотя и хотелось уже остепениться. Детей хотелось. А Юля была молодая, красивая и веселая. Спустя девять месяцев после свадьбы появился ты и все, вроде бы было хорошо, ну или мне так тогда казалось. Хотя знаешь, первые несколько лет я на ее закидоны просто внимания не обращал. Мой отец отошел от дел и проблемы сразу двух огромных корпораций легли на мои плечи. Да и у тебя всегда были первоклассные няньки и воспитатели, что уж там. Так что, неожиданные исчезновения Юли не казались мне чем-то преступным. Только когда тебе исполнилось пять я понял, что все запущено настолько, что уже нечего спасать. Я её тогда поймал с поличным. Она позвонила мне и попросила вытащить ее из полиции. Села пьяная за руль. И не одна, а со своим этим любимым и расчудесным Раковым. И уже потом я узнал, что он у нее на плотном содержании еще до нашей свадьбы был. Где она его такого вцепила? Ума не приложу. Типа свободный художник. И он присосался к ней как клещ, а она свято верила, что любит его. Стабильно раз в три месяца она к нему от меня уходила, но как только заканчивались бабки, возвращалась обратно. Для всех же эти походы «налево» прикрывались модным словом «детокс» на различных курортах. После одного такого загула она явилась беременная. То, что там не мой ребенок я знал сразу, по понятным причинам. Я думаю, тебе не надо их объяснять. Всю беременность Юля себя не берегла и прикладывалась к бутылке, объясняя это тем, что я не даю ей свободно дышать. В свое оправдание скажу, что я ее пытался лечить, но каждый раз она сбегала и по новой уходила на дно со своим обожаемым Раковым. Парадоксально, но я хотел развестись с ней и она, наверное, тоже, но ей постоянно что-то мешало. Я вечно что-то был ей должен, и я на это соглашался, только вот планка то и дело повышалась, а документы о расторжении брака она так и не подписала. Все боялась, что я заберу у нее Раду.

– А за меня она не боялась? – малодушно спросил я и зажмурился.

– Нет, не боялась, – рубанул ответом отец, – на тебя она никогда не претендовала. Ей нужна была Рада, щедрое ежемесячное содержание, двухуровневая квартира в центре Москвы, парочка дорогих автомобилей и выставка картин для Ракова. Это все, чего она хотела.

Перевожу на понятный и удобоваримый язык – я реально был ей не нужен, она никогда меня не любила. Никогда. И сердце в груди работает на износ, будто перекачивает не кровь, а переваренный клейстер. Но я, несмотря на все это, хотел услышать историю до конца.

– Что случилось в тот октябрь? – выдавил я из себя.

– Раду должны были везти в Израиль на лечение, ей ставили атрофию зрительного нерва, что приводит к полнейшей слепоте. Но Юля не села в самолет, а опять ушла в загул с Раковым. Ее вытащили из какого-то притона, сообщили мне, и я дал приказ везти ее домой. Дальше, пока ехал на Рублевку, она обрывала мне телефон и вопила, что я не имею права диктовать ей правила жизни, что она в гробу меня видала и вообще не собирается больше терпеть весь тот Ад, в который она попала по моей милости. Все, что ее в тот день интересовало – это как можно быстрее оказаться со своим любовником-недоноском. Они отмечали какую-то там годовщину собственного знакомства. Еще спустя полчаса я узнал, что она все-таки села в машину вместе с Радой, не справилась с управлением и разбилась. Черт, она так торопилась, что даже в детское кресло ребенка не посадила. Может быть, это спасло бы Раде жизнь, а так…

Разрозненные кусочки пазла вдруг четко и быстро встали на свои места в моей голове. Она же и вправду никогда не любила меня. Я ей был не нужен. Ни слова нежности, ни капли ласки. Ведь никогда этого не было, а я все искал ей оправдания. Она же как-то сказала, что ненавидит мое имя и я решил, что буду сокращать его, лишь бы мама улыбалась. Я тогда подумал, что это не касается меня в целом, а теперь понятно, что это не так…

Повернулся к отцу и замер, разглядывая его виноватое лицо. Смотрел долго, а потом спросил: