Девочки-лунатики

— Я бы много чего смог простить, только не вранье. Теперь я понимаю, почему тебя даже уговаривать не пришлось. Думал, что нравлюсь по-настоящему, а тебе, оказывается все равно с кем.

«Все равно с кем»?

Вот теперь ей было действительно обидно. Злость отступила в сторону, оставив место панике и страху.

— Что ты говоришь, а? Ну что ты такое говоришь? — закричала она, вскакивая, уже не заботясь о том, что ее голос звучит отвратительно визгливо. — Я, по-твоему, кто? Шлюха, да? Проститутка с Ленинградки? Да, я снималась в порно, и что? Это значит, что у меня нет никаких принципов? Думаешь, я любому дам, только попроси?

— Да, — холодно сказал Рома, поднимаясь с места и отряхивая песок с шорт, — именно так я и думаю. И не потому, что ты в порнухе снималась, а потому что ты — сука по жизни.

Она схватила его за руку, но он вырвался и пошел прочь, зло пиная песок босыми ногами.

— Рома! — жалобно воскликнула она. Рома пнул песок, угодил пальцем в камень и, взвыв от боли, запрыгал на одной ноге.

— Пошла ты… — крикнул он, не поворачиваясь.

Олеся сползла на песок и зарыдала.

Она просидела на песке больше двух часов, рыдая и размазывая по щекам слезы, пока редактор робко не напомнила ей о необходимости ехать на вечерний совет. Ураган подкрался к берегу почти вплотную, грозя обрушиться на берег всей своей мощью. Олеся встала и побрела к лагерю, думая, что сейчас, с опухшими глазами и красным носом, она выглядит уродиной.

Как, интересно, умудряются красиво плакать голливудские дивы, что у них и слезы текут вполне натуральные, и нос не краснеет?

В лагере все шарахались от нее, а Ромку — она видела это — демонстративно хлопали по плечу, поддерживали так сказать. Значит, уже все в курсе. Так что даже гадать не стоит, чем кончится сегодняшнее голосование…

Она заставила себя расплавить плечи и сесть на свое обычное место, рядом с Ромкой, который не смотрел в ее сторону. Ожидая Черского, Олеся попыталась взять Ромку за руку, но он отдернул ее, словно ужаленный.

Черский явился в положенное время, для разнообразия одетый во все черное, уселся на свой тростниковый трон и долго ждал, пока ему прицепят микрофон и «ухо», мазнут пуховкой по блестевшему от пота носу. Гримеры работали, боязливо оглядываясь на небо, а операторы вытаскивали дождевики и пленку, готовясь укрыть камеры. Черский оглядел свой костюм и крикнул, чтобы ему принесли зонт на всякий случай.

«Это по мне траур», — подумала Олеся, глядя на его вороний наряд.

— Добрый вечер, — сказал Егор. — Сегодня, подводя итоги дня, хочется, прежде всего, поздравить Романа с победой в конкурсе. И если бы не определенные обстоятельства, Роман заслужил бы свой иммунитет на сегодняшнее голосование. Но, как вы уже знаете, у нас произошел инцидент, который мы не можем оставить без внимания.

Присутствующие скорбно покивали, косясь на виновницу, а Егор продолжал.

— Олеся, вы понимаете, что сейчас я говорю о вас.

— Понимаю, — дерзко ответила она и даже подбородок вздернула на недосягаемую высоту.

— Мы выяснили, что рассказывая свою биографию, вы не уточнили, в каком жанре вы работаете. Это правда, что вы — порноактриса?

— Правда, — сказала Олеся с вызовом.

— Думаю, вы понимаете, что по этическим и моральным соображениям вы не можете больше принимать участие в проекте «Остров Робинзона»? Руководство канала постановило, что на этом ваше участие в борьбе за главный приз завершено. Мне очень жаль.

«Жаль тебе, как же!» — зло подумала Олеся и встала. Никто не бросился обниматься с ней на прощание. Одернув короткую юбку, она пошла к воротам, из которых выходили неудачники, сопровождаемая сочувственным взглядом Черского. В этот момент с небес посыпалась мокрая пыль, а потом водяной стеной обрушился тропический ливень, от которого Олеся мгновенно вымокла с головы до ног.

Она обернулась у ворот, мокрая и несчастная. Рома на нее так и не посмотрел. Он сидел под дождем, и капли хлестали по его лысой макушке. Операторы снимали его с двух камер, так что картинка должна была получиться великолепной.

Глава 8

Наташа смотрела в окно и молчала.

Говорить было нечего, и — главное — не с кем. Она отсиживалась в пустом доме, наполненном сквозняками и сырым, въевшимся в стены, запахом, в то время как Миша находился в Москве, откуда звонил, говорил глупости, или деловито рассказывал о дальнейших планах.

— Ну и навели мы шороху! — радостно восклицал он, а потом озабоченно добавлял: — Только надо продолжать в том же духе. Нельзя позволить общественности забывать о себе!

Наташа соглашалась и только спрашивала нежным голосом, когда он бросит все, и приедет к ней в Ашукино, или когда она приедет к нему в Москву. Миша блеял что-то невразумительное, кормил обещаниями и велел писать новые песни, обещая набрать в группу недостающих солисток уже через пару дней, а уж потом «дать жару» продажным политикам и олигархам.

Время шло, а он все не ехал. Она могла бы поехать в Москву сама, но ей было страшно, да и чувствовала она себя неважно.

Стычка на Манежной площади могла бы закончиться гораздо хуже, и уж для Наташи ее выступление могло тем более кончиться чем-то неприятным, но она старалась ни о чем подобном не думать. Память, злобная собака, услужливо подсовывала ей картинки: корчившиеся на асфальте полицейские, объятые пламенем, и напуганные люди, бегущие кто куда. И в этом не было ничего веселого.

Она не успела допеть песню до конца и побежала к краю сцены, бросив гитару на землю. Та жалобно тренькнула пустотелым боком, но Наташа, не переносившая варварского отношения к инструментам, даже не обернулась. Толпившиеся на сцене люди торопливо спускались по ступенькам, толкая друг друга в спины, а к атакованным бритоголовыми молодчиками полицейским уже бежали на подмогу товарищи, прикрываясь щитами от летящих бутылок с горючей смесью. Стекло звонко ударялась о железо, «коктейль Молотова» шипел, разливаясь на земле огненным озером.

Обернувшись в панике, Наташа увидела, как часть полицейских, руководимая коренастым офицером, несется к сцене. Националисты дружно прыснули в стороны, словно зайцы, не желая оказаться в застенках. На узкой лестнице началась давка. Часть находившихся на ней бросались вниз с двух метров, охали, а потом, прихрамывая, спешили прочь.

— Прыгай, прыгай! — хрипло кричали Шершень и Миша, косясь на приближавшихся полицейских вытаращенными глазами.

Наташа присела и, придерживаясь одной рукой, неловко свалилась со сцены. Миша и Шершень, мешая друг другу, попытались ее поймать, но она каким-то образом проскользнула прямо между их рук и упала на асфальт, больно ударившись коленом. Шершень помог ей подняться, одновременно сорвав болтавшуюся на макушке маску, и помчался прочь.

— А теперь — беги! — скомандовал Миша, хватая ее за руку.

Он рванул с места так, что Наташа, влекомая мощным буксиром, за ним не успевала, воя от боли в разбитых коленях, к которым прилипали пропитанные сукровицей колготки. Смешавшись с толпой, они отбежали на значительное расстояние, и только тогда Наташа вырвала руку и остановилась, дыша, как загнанная лошадь.

— Пошли! — скомандовал Миша.

— Я больше не могу, — прерывающимся голосом, прошептала она, кривясь и прижимая руку к боку, в котором нестерпимо сжимало от быстрого бега.