Девочки в огне
Шрифт:
– Блин, – проговорила Лэйси.
– Блин, – согласилась с ней мать. – Я его не ждала.
Лэйси, которая уже была на ногах, швырнула матери пачку жевательной резинки.
– Мы будем наверху, – бросила она и на сей раз не стала дожидаться, пока я последую за ней.
Я тоже кинулась вверх по лестнице, слыша за спиной монотонное бормотание: «Возьми себя в руки. Возьми себя в руки. Возьми себя в руки», и скрип открывающейся двери, прямо как в фильме ужасов. Лэйси затащила меня в свою комнату, прежде чем я успела разглядеть монстра.
Во тьме комнаты
– Никогда? – говорит Лэйси.
– Никогда, – отвечаю я.
– Тебя это мучает?
– Не то чтобы я особенно спешу.
– О боже, ты же… ты же не собираешься ждать свадьбы, а?
– Я просто не тороплюсь. К тому же не заметно, чтобы в мою дверь ломился какой-нибудь парень.
– А если бы ломился?
– И какой он?
– Кто?
– Этот парень, Лэйси. Который мечтает меня растлить.
– Ну не знаю, просто парень. Тот, кто считает тебя горячей штучкой.
– Я его люблю?
– Откуда мне знать?
– А он меня любит? У него это тоже впервые? Для него это важно? Он заметит, что в профиль я смахиваю на беременную?
– Ты не смахиваешь на беременную.
– Когда обожрусь…
– Любая будет смахивать на беременную, если обожрется.
– Я вот о чем: что он думает, когда видит меня голой? И как я узнаю, что он думает? Могу ли я прочесть его мысли, когда смотрю ему в глаза? Он…
– Господи, да не знаю я, понятно? Ведь он же плод воображения. Но до меня дошло. Ты мечтаешь о сказке. Свечи, цветы, волшебный принц. И прочая чушь. – Она засмеялась. – В жизни все не так, Декс. Странно, противно, страшно, грязно. – И Лэйси рассказала мне историю про то, как один парень «спустил желе», когда она выдавливала ему прыщик, потому что парни вообще странные, гораздо страннее, чем можно предположить. Она так и сказала: «спустить желе», а еще употребляла выражения типа «сделать салют», «извергнуть лаву», мало что значившие для меня. Она была поэтом эякуляции.
– Мне не нужна сказка. Просто… пусть это будет не наш обычный тупица из Батл-Крика, который дрочит в отцовском «олдсмобиле». Нужно что-нибудь получше, правда?
– Декс, дружок, вот тут ты угадала.
– Спасибо.
– Но ты ведь уже как бы тискалась, да?
– Ясное дело, – соврала я.
– И какая база?
– Ты серьезно?
– Серьезно, Декс. До какой стадии дошли?
– Я не собираюсь это обсуждать.
– Ладно, в самом деле, давай сменим тему. Я ведь не какая-нибудь там сексуально озабоченная, со мной можно поговорить и о другом. Политика. Философия. Садоводство.
– Отлично. Выбирай.
– Значит, сидя дома в одиночестве, ты никогда, скажем, не вытаскивала тот старый плакат с Кирком Кэмероном, который, как мне известно, ты прячешь у себя в шкафу?..
– Никогда.
– Ага, как же! Спорим, ты гладила его лицо, всматривалась в эти одурманивающие большие карие глаза, и твоя рука скользила под одеяло и…
– Лэйси! Боже, да заткнись ты!
– А что такого, это же абсолютно нормально. И даже полезно.
– Я
больше не хочу тебя слушать.– Ты становишься женщиной, в тебе просыпаются желания…
– Я тебя ненавижу.
– О нет, ты меня любишь.
– Размечталась!
– Брось, Декс. Прости, но ты и сама знаешь, что любишь меня, точно знаешь. Скажи это. Скажи.
– Не буду.
– Ты меня любишь, любишь, любишь, любишь, любишь, любишь.
– Лэйси, отвали.
– Не отвалю, пока не скажешь.
– Тогда ты успокоишься?
– Ни за что!
Я помедлила, мысленно проговаривая слова, пробуя их на языке, отливая в подходящую форму, беззаботную и непринужденную.
– Ладно. Я тебя люблю. Хоть ты и сексуально озабоченная.
Она не успокоилась.
Я без вопросов понимала, что из комнаты лучше не выходить, но Лэйси заснула, а ванная находилась дальше по коридору, и я не видела ничего плохого в том, чтобы пойти на голоса, без труда ориентируясь в темноте, поскольку дом повторял наш. Я точно знала, на сколько ступенек можно потихоньку спуститься, не будучи замеченной.
Мужчина, которого Лэйси называла Ублюдком, оказался ниже ростом и стройнее, чем я представляла, у него были очки в тонкой оправе и неожиданно седые волосы. Мать Лэйси стояла перед ним на коленях в белом лифчике и трусах, сцепив пальцы и устремив взгляд на черные туфли Ублюдка.
– Боже, прости меня… – говорила она.
– За то, что я напилась, – подсказывал он.
– …За то, что я напилась. За то, что проявила слабость. За…
– За то, что поддалась искушениям своего распутного прошлого.
– За то, что поддалась искушениям.
Он грубо пнул ее носком туфли в живот.
– …Искушениям своего распутного прошлого, – поправилась она.
Мне казалось, я вижу по телевизору сцену из фильма.
Мать Лэйси плакала. Где-то за моей спиной ей вторил младенец.
Она попыталась встать, но Ублюдок двумя пальцами нажал ей на плечо и покачал головой. Она вновь опустилась на колени.
Ребенок заходился в плаче, и даже я ощутила ее, эту боль – провозвестницу моего материнского будущего, первобытный призыв: успокой его, убаюкай, спаси.
– Я ему нужна, – пробормотала мать Лэйси.
– Раньше надо было думать. – Голос его звучал так невозмутимо, так рассудительно, будто они вдвоем сидели за столом и обсуждали долг по кредитной карте. – Ты не испортишь моего сына, как испортила свою дочь, – сказал он.
Она кивнула.
– Повтори.
– С Джеймсом-младшим я буду больше стараться.
– Ты начнешь уважать себя.
– Я начну…
– Больше никакой дряни.
– Больше никакой…
Ребенок плакал.
Тут я почувствовала прикосновение к плечу, достаточно легкое, чтобы не вздрогнуть, а может, я не вздрогнула, потому что ощутила присутствие Лэйси.
– Из дома можно выйти через кухню, – прошептала Лэйси безо всякой необходимости, потому что в наших домах все было устроено одинаково, в том числе и черный ход. Я первой скользнула во тьму; любые звуки перекрывал все усиливавшийся плач ребенка, и мне пришлось подавить порыв вернуться за ним и увезти его вместе с Лэйси из этого дома, но ведь он мне не брат, да и водить машину умела только у Лэйси. Не мне претендовать на роль спасительницы.