Девушка без прошлого. История украденного детства

В первый день я умираю от любопытства, и мы с Кьярой бежим в школу пораньше. Она будет помощницей учительницы и проследит, чтобы все шло нормально. Не знаю, как папа это устроил. Но, думаю, нам обеим хочется, чтобы мне предоставили самостоятельность. И теперь мы мрачно переглядываемся — два человека, которые вынуждены находиться рядом друг с другом.

Добрая пожилая женщина ведет меня в класс и убеждает — непонятно почему — что быть хорошим человеком важнее, чем знать математику.

Я буду получать образование!

Вскоре я обнаруживаю то, чего совершенно не ожидала: в школе нетрудно. По крайней мере, в этой. В основном нужно демонстрировать, что все знаешь, запоминать формулы и помалкивать, если нужно.

Когда мы с папой летим по шоссе на новом серебристо-сером и невероятно мощном «корвете», купленном за наличные, я решаюсь зайти на запретную территорию. Собрав все свои силы, говорю:

— Может, в следующем году мне пойти в обычную школу? В этом штате много хороших…

— Детка, думаешь, это не приходило мне в голову? — Папа пристально смотрит на меня.

Вообще-то, я так и думаю. Отправить меня в школу с обычными детьми? Для нашей семьи это слишком просто.

— Школы — это фабрики пропаганды. Они готовят людей к жизни, полной страха и подчинения.

— А если я хотя бы попробую? Ненадолго?

— Бхаджан, тебе придется оказаться новенькой среди сотен детей старше тебя, воспитанных на Эм-ти-ви и не знающих дисциплины. Ты просто не представляешь, с чем столкнешься.

Мне хочется кричать. Почему он думает, что я такая наивная и хрупкая? Моя невинность существует только в воображении других людей. Папа накрывает мою руку, вечно холодную, своей, всегда теплой, и успокаивающе сжимает.

— Помнишь военный музей, в который мы ходили в Англии?

Я медленно киваю. Мне тогда исполнилось девять. Был ветреный зимний день, и я шлепала по лужам. На стенах музея висели черно-белые фотографии молодых людей в форме. Я смотрела на ряды красивых лиц — большинству едва исполнилось восемнадцать. Но только когда папа указал на одну из фотографий и объяснил, что все эти парни погибли во Второй мировой войне, я поняла, в чем дело, — это был мемориал, а не музей.

Я надолго там задержалась, изучая одну фотографию, на которой юноша во втором ряду смотрел прямо в камеру и лукаво улыбался. Прямо как я.

— Да, — тихо говорю я, — помню.

— Несколько облеченных властью людей решили развязать войну — и миллионы молодых людей по обе стороны фронта умерли от ран и голода. Ты понимаешь, к чему я?

— Не совсем…

— Ты — драгоценность. Моя задача — охранять тебя. Думаешь, дети правителей попадали на передовую? Я делаю то, что делаю, не для того, чтобы усложнить твою жизнь. Я думаю о перспективе.

Мы съезжаем с шоссе. Резкий поворот бросает меня к дверце, и я ощущаю запах новой машины.

— Жизнь — это не обязательно торговые центры и полная безопасность. Она может закончиться в любую секунду. Я не хочу делать из тебя пушечное мясо. А большинство людей — именно оно, даже если нет войны. Ненавистная работа с девяти до пяти. Я не желаю тебе такой судьбы. Хочу, чтобы у тебя были связи, позволяющие делать, что тебе хочется. И это не имеет ничего общего с учебой в университете штата Пенсильвания и тусовками в течение четырех лет, о которых мечтает твой брат. Или жизнью в одиночестве без всяких указаний, чего хотела бы твоя сестра. Моя задача — привести тебя в нужное положение. Иногда пинками и криком. — Помолчав, он продолжает уже тише: — Знаешь… ты — самое важное, что я сделал. Большинство людей всю жизнь тычется в стены, потому что никто не укажет им путь. Я хочу оградить тебя от всего этого. Знаю, это сложно, но тяжело в ученье — легко в бою.

Я смотрю на него, вижу, какой он искренний, и думаю, что понимаю. Он мечтает что-то оставить нам. Не хочет, чтобы мы стали неудачниками. Теперь, когда я наконец-то общаюсь с ровесниками, понимаю, какая это редкость. Конечно, мне тяжело нести груз его ожиданий, но, кажется, я не хотела бы превратиться в обычного ребенка, которого никто не принимает всерьез.

Хорошо известно, что для поступления в колледж нужен школьный аттестат. Но это верно только в том случае, если у вас не хватает воображения.

Фрэнк с папой едут в Нью-Йорк, не проронив по дороге ни слова, и встречаются на Манхэттене с главным раввином Иешива-университета. Хотя в Ванкувере Фрэнк получил аттестат зрелости, от бумаг пришлось избавиться, потому что они были выписаны на другое имя. Не осталось свидетельств и об обучении Кьяры в колледже травников, а также о моих спортивных победах. Пару лет назад мы все как будто возникли из пустоты — взрослые, но лишенные прошлого.

Однако Фрэнк есть Фрэнк. Его принимают в колледж, и даже папа вынужден признать, что у него завидный талант очаровывать людей. За папой люди идут, потому что он великолепен и умеет убедить в том, что все возможно. Но рано или поздно они начинают догадываться, что он считает всех тупыми овцами. Фрэнк не такой: он искренне любит людей и хочет им нравиться. Это делает его более убедительным и, как часто замечает папа, более уязвимым: ради одобрения сверстников он готов пойти на заклание.

— Видела бы ты эту встречу, — говорит отец с плохо скрываемым восхищением. — Твой брат все время улыбался и расспрашивал раввина о целях и ценностях школы. В результате об аттестате никто и не вспомнил. Думаю, Фрэнка ждет большое будущее в политике. Если он не расслабится, — добавляет папа после некоторой паузы.

Теперь, когда Фрэнк устроен, щедрое пожертвование президентской кампании демократической партии должно обеспечить Кьяре место стажера среди тех, кто хочет пропихнуть в Белый дом Эльберта Гора. Мы выбрали демократов не потому, что верим в какую-то партию, — в политику мы верим не больше, чем в Макдоналдс, — а потому, что у нее больше шансов оказаться в рядах победителей. Республиканцы возложили свои надежды на Джорджа Буша, которого папа после его интервью прозвал Дурачком. Так что в победе демократов он почти уверен, но на всякий случай делает пожертвование и республиканской партии. Всегда нужно быть готовым к неожиданностям.

Я стою у стола «Кинко», поддерживая семейную традицию преодолевать препятствия творческим путем. На столе — замазка, огромный резак гильотинного типа, клей, стопка бумаги, линейки и канцелярский нож. Я смотрю на свои руки и вздыхаю. Они у меня уродливые: красные, сухие от мела, с твердыми мозолями от постоянного контакта с брусьями и обгрызенными ногтями. Но пальцы тонкие и не дрожат, поэтому за документы отвечаю именно я. Даты, которые нужно заменить, рекомендательные письма от компаний из списка «Фочьюн-500», в которые нужно добавить имя Кьяры. Ну вы понимаете. Все это мне предстоит сделать.

Ножом я обвожу логотип знаменитой компании, распечатанный с сайта, аккуратно приклеиваю его в верхнем левом углу письма, которое папа собирается отправить. Потом, скопировав шрифт, я открываю Майкрософт Ворд и добавляю под логотипом новые контактные данные. Если кто-нибудь позвонит, чтобы проверить, он попадет на мамин мобильный номер. Вставив нужные цифры, я кладу письмо в ксерокс и слежу, чтобы оно скопировалось без теней. Я прижимаю крышку, пока бумага не становится абсолютно плоской и копия не выглядит идеальной. Наклонившись над столом, я перепроверяю каждую деталь: расположение логотипа, соответствие контактов, размер шрифта, пробелы…