Девушка без прошлого. История украденного детства

Мои собственные эмоции тоже сложны. Он делал со мной всякое такое, после чего во мне совсем не осталось доверия. Может, я тоже должна его ненавидеть. Но я хочу, чтобы он вернулся.

Я брожу по комнате. Мне нужно двигаться, пусть даже в четырех стенах. Почему мы не сделали себе паспорта какой-нибудь другой страны? Панамы, например, или, еще лучше, Японии? Когда я дохожу до кухни, звонит телефон. С бьющимся сердцем я хватаю трубку:

— Да?

— Я жив.

В тот вечер одни из лучших в мире спортсменов направлялись к стадиону в Рамат-Гане. Перед небольшим пешеходным мостом через реку Яркон они выстроились в определенном порядке. Возглавляла процессию команда Австрии. Но когда участники ступили на мост, он рухнул под их весом, уронив юных спортсменов в реку, печально известную невероятно грязной водой. Люди и обломки смешались в ядовитой жиже. Те, кто не потерял сознание, пытались выбраться на берег.

Четверо участников австрийской сборной погибли, причем трое — от инфекций уже после того, как их вытащили. Еще один выжил, но ему потребовалось двадцать восемь операций на мозге. Шестеро получили травмы. Трагедию держали в секрете от членов семей, друзей и фанатов, ожидающих на стадионе, несколько часов. Даже зажгли факел — хотя о катастрофе уже было известно.

Сильнее всего меня поразила ужасная роль случайности в жизни. Умереть только потому, что ты оказался не в той части алфавита, — на глазах у тех, кто ждал на берегу и готовился идти следом.

Фрэнк возвращается домой — в мятом костюме, с запавшими глазами. Такое впечатление, что он вернулся с того света. Я почти сплю, сидя на диване, и все происходящее кажется мне сном. Мама долго-долго обнимает его, Кьяра явно испытывает облегчение, которое скоро пройдет. Они решают что-нибудь приготовить и уходят, а мы с Фрэнком остаемся одни.

Я с трудом заставляю себя сидеть. Голова кажется слишком тяжелой для усталой шеи. Фрэнк плюхается рядом со мной, упирается локтями в колени. Бейджик участника так и висит на шее. Он смотрит на стандартный отельный ковер, который мы видели тысячу раз, во всех концах земли, и выглядит очень взрослым и серьезным. В полумраке заметно, как резко очерчены его скулы. Я медленно опускаю голову на плечо брата, обтянутое футболкой цвета флага Бразилии, и он поворачивается, чтобы обнять меня.

Как раньше.

Глава 19

Вирджиния, США, 12 лет

Я так часто вру, что родом из этой страны, что она должна казаться мне родной. Стоя на террасе нашего нового дома в Вирджинии и оглядывая бассейн, я кладу руку на грубое дерево перил и слушаю, как вздыхает в деревьях ветер. Лес кажется бесконечным и таинственным, в тенях зарождается вечер.

Наш дом идеален, как на картинке или на старой фотографии, и кажется, будто в нем живут счастливчики.

— Что ты делаешь! — доносится голос папы с подъездной дорожки, где они с мамой разгружают машину.

Я иду к ним, готовая отвлекать или помогать, но, когда захожу за угол, вижу, как он хватает ее за руку и грубо отталкивает в сторону. Быстро убрав с его пути чемоданы, я оглядываюсь. Нас закрывает густая зелень дубов и елей. К тому же соседи, если они у нас вообще есть, слишком далеко, чтобы что-то рассмотреть. Значит, никто не заметил наших проблем. Но, коснувшись дверной ручки, я оборачиваюсь, оглядываю лужайку и вдруг понимаю, что полная изоляция, может, не так и хорошо.

Сейчас мы совсем рядом с Вашингтоном, и близость к политической силе основная причина нашего переезда. Когда мы нашли папу в Париже, он решил, что пора обосноваться в стране, где можно спрятаться и одновременно заработать, — то есть в США.

Папа проглядывает рассылку из синагоги. Мы сидим рядышком на арендованном диване в комнате, которую американцы называют «общей». Почти все серьезные игроки из Вашингтона живут в симпатичных пригородах Вирджинии, и некоторые из них посещают наше будущее место для молитв.

— У тебя есть план? — спрашиваю я, собирая волосы в хвост.

— Посмотрим. Для начала просто вольемся в струю и займемся налаживанием связей.

Я ухожу в свою комнату, закрываю дверь и встаю перед зеркалом, расправив плечи. В последнее время в моих глазах все заметнее проступают тьма и тревога. Радует только то, что никто другой этого не замечает. Даже на тренировках, где я провожу по пять часов в день. Я прячу все неприятное в маленькие тайники глубоко в голове. И я так поднаторела в умении казаться веселой, что порой убеждаю в этом даже саму себя. Иногда меня это пугает: я отлично научилась игнорировать собственную душу.

Когда на стенах дома в Вирджинии впервые появляется кровь, это меня шокирует.

Кьяре приходится сидеть на диете, чтобы лучше выглядеть при подаче заявки на политическую стажировку в начинающейся президентской кампании. Конечно, папа помогает ей подавать документы в обе партии. Но Кьяра не понимает, насколько важна в этом деле внешность. Она тайком поедает шоколадки и белый хлеб, а потом жалуется, что с ее метаболизмом что-то не так.

— Просто ты врешь и жрешь всякий мусор. — Кьяра с папой стоят внизу, а я наблюдаю за ними с лестницы. Все, содержащее сахар, по-прежнему строго запрещено. Это, конечно, странно, если принять во внимание, что Фрэнку уже двадцать два, а Кьяре двадцать четыре. Но папа тверд, как железо.

— Нет, — неуверенно возражает она.

И тут я слышу странный и жуткий звук, с которым плоть врезается в неподвижный предмет. Кьяра сползает по стене. Я пытаюсь вдохнуть, но легкие меня не слушаются. Он поднимает ее рывком, и в этот момент на лице Кьяры мелькает странное выражение — она примеряется и пинает его в колено. Нет! Он не успевает среагировать, а я уже знаю, что это только его раззадорит. Вспышки гнева стали чаще, и когда он так себя ведет, нужно просто терпеть и не показывать слабость — и уж точно не сопротивляться.

Он сильно бьет ее в лицо. Брызжет кровь, и на стене появляется мерзкое красное граффити. Дальше следует короткий апперкот в живот, она складывается вдвое и медленно опускается на пол. Отец стоит над ней, сжав кулаки. Я слышу, как он тяжело дышит через нос. Вены на его шее вздулись.

— Не смей мне врать!

Она поднимает голову. Изо рта у нее течет кровь, но выражение лица Кьяры пугает меня: на нем читается неприкрытое обожание.

— Не буду, папочка, — говорит она нежным голосом.

Отец разворачивается и замечает меня, замершую на лестнице.

— Иди к себе! — кричит он.

Я с трудном переставляю ноги, словно забыла, как это делается. Оглянувшись, вижу, что они обнимаются.

Меня выдвигают на звание обладателя лучшей улыбки в воскресном кружке иврита, и я, скорее всего, выиграю. Очень надеюсь, что так и случится. У меня в запасе меньше шести месяцев, чтобы научиться читать и петь на иврите и пройти бат-мицву — иудейский ритуал совершеннолетия, который проводится в тринадцать, то есть когда ты максимально неловкая и неуклюжая. В ходе ритуала приходится вести службу перед всем собранием.