Девушка без прошлого. История украденного детства

— Она скоро умрет, если вы не найдете способ вливать в нее как можно больше жидкости.

После ее слов исчезают все звуки, а потом все, наоборот, начинают говорить одновременно. Они спорят о больнице, о том, не станет ли мне там еще хуже. Искаженные ужасом лица уплывают вдаль, пока… что-то не бьет меня по зубам. Я открываю глаз и вижу, что с обеих сторон от меня сидят Фрэнк и Кьяра с пипетками в руках.

— Это просто вода, зайка. Просто пей. — Кьяра говорит своим веселым голоском, который я не выношу, но сейчас меня даже он не раздражает.

Папа орет на кого-то по телефону, что-то насчет авиабилетов, но в этом нет ничего необычного. Мама меняет холодные тряпки у меня на лбу, сжимает мою руку и вытаскивает из шкафа чемоданы. Ради бога, почему все просто не лягут спать и не оставят меня в покое? Я отворачиваюсь.

— Бхаджан! — Фрэнк теребит меня за плечо. — А ну пей воду!

Я вижу, что он почти плачет.

— Это же я, Бхаджан. Сделай это ради меня, пожалуйста. Ну давай!

Пипетка снова бьет по зубам, и ради него я стараюсь. Первые капли воды жгут горло. И вдруг мама хватает меня, и я тряпочкой повисаю у нее в руках.

— Быстрее! — Теперь приказы отдает папа.

Мы проносимся по пустому лобби и выбегаем в серый рассвет.

— Открывай багажник! — кричит папа сонному таксисту, и они вдвоем запихивают вещи.

А потом я вижу ее — одну из тех оборванных детей, что спят под стеной отеля. Только она не спит. Она очень маленькая и хрупкая, рваные тряпки почти не прикрывают худые ноги. Ей года четыре или пять, примерно как мне, и глаза у нее похожи на мои, большие и миндалевидные, только темно-карие, а не голубые. Она не двигается. Время останавливается, мы смотрим друг на друга, пока все загружаются в машину. Я вижу, что руки у нее дрожат, как отпущенная струна гитары. Она скрестила их на груди, словно обнимает себя саму.

— Давайте садитесь!

Мама крепко обнимает меня, словно пытается поделиться своей силой.

И в последнее мгновение, прежде чем потерять сознание, я понимаю: эта девочка не выживет. Нас разделяет всего три метра, но ее бросят умирать, а меня спасут. И мы обе это знаем.

Глава 3

Сидней, Австралия, 5 лет

Включив телевизор, я смотрю на экран и… влюбляюсь.

— Я ем еду аборигенов. — Суровый мужчина, бывший военный, чуть старше тридцати, припал к земле, держа в руках извивающегося червяка. — Вы думаете, это просто червяк, — говорит он в камеру с густым австралийским акцентом, — но на самом деле это источник чистого белка.

В первый раз я понимаю, что именно меня привлекает в мужчинах: знания и умения, способность пережить апокалипсис. Это самое главное. Мой опыт и рассуждения отца привели мой ум к мысли, что апокалипсис не просто может когда-нибудь случиться, а что его надо принимать во внимание каждый день. Я не паникую, просто всегда начеку.

Прошло четыре месяца после отъезда из Индии, и, благодаря строгой диете из авокадо и льняного масла, а также шоу про выживание и тайно пронесенного в дом сырого козьего молока, я почти выздоровела. Разрешение смотреть телевизор целый час в день, пока я поправляюсь, поначалу меня удивило. Но папа должен одобрять все передачи, которые я выбираю. Пока что я учусь выживать на случай, если произойдет военный переворот.

Усвоив сегодняшний урок — какие корни съедобны, а какие убьют на месте, — я начинаю бегать по квартире. На мне новое платье — белое, легкое, длиной до пола. Я получила его в подарок на пятый день рождения. Забравшись на свой любимый насест — подоконник нашей огромной квартиры, — я могу любоваться в окно на гавань и причудливую крышу Сиднейского оперного театра. Мне кажется, что это белоснежные паруса великолепного корабля на фоне ослепительно синего неба. Я чувствую себя как дома. И тогда же замечаю в папе перемены.

Когда я сижу на подоконнике, папа подходит и чмокает меня в порозовевшую после окончания болезни щеку, а затем начинает ходить по комнате, погрузившись в раздумья. Я смотрю на него, такого беспокойного, такого высокого, смотрю, как он изучает горизонт за окном. Мне становится тревожно. Возможно, именно поэтому два дня спустя я совершаю ошибку.

Моя гимнастическая команда выстраивается на беговом поле.

— Де-е-ети! — кричит тренер Анита, растягивая гласные, как делают все австралийцы. — Сегодня мы устроим соревнование и посмотрим, чего смогли добиться.

Она расставляет нас в двадцати пяти метрах от финишной прямой.

Раздается свисток — и мы срываемся с места. Я бегу, работая руками, сразу вырываюсь вперед и чувствую себя ужасно живой. Радуюсь, что я снова сильная. На полпути я понимаю, что остальные девочки даже не пытаются меня обогнать. Наверное, это правильное решение: сегодня изнуряюще жарко, и я уже чувствую, что очень сильно устану. Но разве бегать медленно — это весело?

Тренер Анита отводит меня в сторону после второго забега.

— Харбхаджан, с твоей стороны было бы очень мило позволить и другим победить, — говорит она.

Тренер что, с ума сошла? Я подумываю, не рассказать ли ей, что она приближается к коммунизму, а это скользкая дорожка.

Когда мы заканчиваем, я вся в поту, умираю от усталости и немного хромаю.

— Отлично! — кричит отец другой девочки, радостно мне улыбаясь. Я его уже видела. Он типичный австралиец: широкоплечий, с открытым красным лицом. — Тебе здесь нравится? Или ты скучаешь по всяким там трамваям?

На меня накатывает паника. Легенда! Какая у нас легенда? Я копаюсь в памяти, но мы совсем недолго в Австралии. И, кажется, у меня тепловой удар.

— Я там бывал в восемьдесят втором, — разглагольствует он. — Отпадное местечко. Где конкретно вы жили?

Боже мой! Мне об этом говорили, но я не могу вспомнить. В каждой новой стране папа не только придумывает нам новую фамилию, но и создает новое прошлое и новое место, откуда мы приехали. Он мучает меня допросами, когда я этого совсем не ожидаю. Я спрашивала его, не можем ли мы выделить для этого специальное время, чтобы он не приставал ко мне, когда я сижу на диване и планирую свое будущее с ведущим телешоу. Но ведь настоящие допросы тоже случаются, когда их не ждешь.

Правильный ответ на любой вопрос — отвлечь, предложить спросить мою маму или моего папу. Во время этих репетиций я иногда срываюсь и плачу, потому что странно говорить папе, чтобы он поговорил с папой, но мне уже пять, и я думала, что с этим покончено. Я так и не знаю, почему столько людей нас преследует. Мне известно, что одного из них зовут Интерпол, потому что родители его упоминали. Но кроме него есть и другие. Мне они все представляются чудовищами со щупальцами. Они ждут, пока мы ошибемся хоть чуть-чуть, утратим на мгновение бдительность…