Девушка для Данте

— Это наша версия Итальянского Эспрессо, — говорит она, закрывая глаза и делая большой глоток. — Наша версия рая.

Она оглядывается по сторонам.

— Тебе нужно ещё кое-что, — размышляет она. — Следуй за мной.

Она приводит меня к другому продавцу — как же их тут много, с этими милыми маленькими складными тележками — и на этот раз она покупает конфеты у пожилой беловолосой дамы с мутными, страшными глазами. На старушке ярко-красный шелковый шарф, обернутый вокруг её головы, и хотя она выглядит как слепая, она всё ещё смотрит людям прямо в глаза. Это нервирует.

— У тебя всё получится, юная леди, — говорит она мне, глядя на меня своими жуткими глазами. Её скрюченные пальцы хватают меня за руку. Она чувствует мою ладонь и скользит своими морщинистыми пальцами вверх к моему запястью, где они прижимаются к точке пульса.

— Ты сильная, — произносит она, закрывая глаза. — Достаточно сильная.

Мы с Мией смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами и как можно вежливее убираем руки. Я всё ещё могу чувствовать, где именно пальцы этой старой женщины, подобные когтям, держали меня, и я вытираю руку.

— Достаточно сильная для чего? — неуверенно спрашиваю я, когда Мия передаёт мне шоколад, который она только что купила у старухи.

Старушка кивает головой.

— Достаточно сильная, чтобы защитить своё сердце.

Она закрывает свои глаза и начинает напевать, не обращая внимания на нас.

Мия смотрит на меня и крутит пальцем у виска.

«Куку», — произносит она одними губами.

Я киваю. Это единственное, что имеет смысл. Эта старушка потеряла рассудок. Если он вообще у неё был, что весьма, весьма спорно.

Мы сидим на соседней скамейке под деревом с плачущими ветвями, и я решаю, что сейчас это идеальное место для меня. Поэтически идеально, потому что мне тоже хочется плакать.

— Подними подбородок, — требует Мия. — Я серьезно. Ты облажалась со своей подругой? Возможно. Но можешь ли ты что-нибудь сделать с этим, находясь за тысячи миль от неё? Нет. Ты должна жить здесь и сейчас. Ты всё исправишь, когда сможешь. Ты хороший человек. Ты никому не причинила вреда намеренно. Твоя подруга просто тупица.

Я пристально смотрю на неё.

— Это должно было быть подбадривающей речью?

Мия смеётся.

— Я не очень-то сильна в таких речах, — признается она, пожимая плечами. — Я больше похожа на человека, бегущего от проблем. Я не зацикливаюсь на вещах. Особенно на том, что я не могу изменить.

— Я не обманывала Бекку, — говорю ей я. — Я была влюблена в её парня. Что я могу с этим поделать? Я никогда не пыталась действовать. Я никогда не рассказывала ему о своих чувствах. И я больше не влюблена в него. Это что-то значит, верно?

Мия кивает в знак согласия, откусывая кусочек от своей маленькой шоколадной горы. Я точно не уверена, что это за конфеты, но они выглядят, как крошечные вулканы.

— Нет. Ты ничего не можешь с этим поделать. И насколько я могу судить, ты не сделала ничего плохого. Вы, американцы, такие тревоженные, — замечает она. — Вы накладываете в штаны из-за малейшей неприятности.

— Ты бы не злилась, если бы твоя лучшая подруга запала на твоего парня? — с сомнением спрашиваю я. Потому что я в это не верю. Кто угодно будет злиться, американцы, британцы, Кабрерианцы...

Она снова пожимает плечами.

— Не знаю. У меня нет парня или лучшей подруги. Поэтому я не могу точно ответить.

Я смотрю на неё, пока кусочек шоколадного вулкана, посланного с небес, словно лава тает у меня на языке.

— У тебя нет лучшей подруги? — ещё раз спрашиваю я с сомнением. У всех есть лучшие друзья.

— Нет, — она качает головой и, честно говоря, ни чуточки не беспокоится. — Мой отец всегда был очень придирчив к тому, с кем я могу общаться. Он министр обороны по делам отца Данте. Он очень придирчив к имиджу и связям с общественностью, политкорректности и всей этой нелепости. Он не позволяет мне тусоваться с кем попало. И всех людей, которым он позволяет со мной общаться, кроме Данте, он считает придурками. Так что я предпочту побыть одной.

Теперь, смотря на её чёрный как смоль лак для ногтей, я решаю, что её легкий мятежный акт переодевания в гота имеет смысл. Её отец помешан на контроле. Он заслуживает этого.

— Что он думает о том, что ты тусуешься с американкой? — с усмешкой спрашиваю я.

Она улыбается.

— То, чего он не знает, ему не повредит.

— Согласна.

Я улыбаюсь в ответ, чувствуя, что мы сообщники и, как ни странно, не обижаюсь на мысль о том, что быть американцем — это преступление.

— Какие у тебя планы на оставшуюся часть дня? — спрашивает Мия, слизывая шоколадную лаву с пальцев.

Я пожимаю плечами.

— У меня нет планов.

— Ну, вот это уже преступление, — объявляет она. — Настоящее преступление. Оглянись вокруг! Прекрасный день, небо голубое, солнце вышло. Тебе нравится подводное плавание?

Я замираю, ярко представляя кадры из Челюстей в своей голове. В моем сознании, его гигантские челюсти поглощают меня целиком.

Нет, поправка.

Он откусывает от меня половину, и вода вокруг окрашивается в кроваво-красный цвет.

Да, всё так.

Это именно то, что произойдёт, если я хотя бы одной ногой ступлю в океан.

Я умру кровавой смертью, как акулья еда, и моя мама никогда меня больше не увидит. Мия смеется над моим выражением лица.

— Это удивительно, — говорит она мне. — Ты должна попробовать. Мы начнём с плавания с трубкой, потому что ты, вероятно, не будешь здесь достаточно долго для прохождения курса подводного плавания с аквалангом.

— Нет, ни в коем случае, — категорично отвечаю я, качая головой. — Данте рассказал мне о вашей маленькой акульей проблеме. Ты никогда не заставишь меня сделать это.

Тридцать минут спустя я уже была в воде с закреплённой на голове резиновой маской. Ещё раз хочу подчеркнуть, что я далеко не авантюрный человек, если меня, конечно, не заставят.

Мия показывает мне, как убрать воду из трубки, если та просачивается, резко выдув её. Она говорит мне, что самая распространенная проблема — это когда начинающие дайверы волнуются при попадании воды в их трубки. Я должна сохранять спокойствие и просто выдуть воду. Это немного трудно сделать, когда я полностью сосредоточена на наблюдении за акулами.