Девушка и Ворон

Алексей Никитич смотрел перед собой, в его потемневшие глаза возвращалась человеческая осмысленность — а вместе с ней приходила и боль. Он перевел взгляд на парочку.

— Вы очень нежны с моей дочерью, Воронов, — заговорил он. Голос прерывался, не слушался, и в нем слышались горечь и тоска. — Выходит, вы и вправду влюблены?

— Почему же вы сомневались? — Федору тоже с трудом давалось сейчас его всегдашнее спокойствие. — Я люблю мою жену.

— Вашу жену… Лиза… Лиза! — повторил Измайлов, словно звал дочь, которая была где-то далеко.

Девушка мягко высвободилась из объятий мужа и подошла к отцу. Сейчас, несмотря на потрясение, она сумела взять себя в руки.

— Папенька… Это ничего. Я понимаю. И я знаю все… и про бабушку, и про прабабушку-Малахитницу…

— Муж рассказал?

— Федя… да… И я хочу сказать — с этим как-то можно, наверное, сладить. Я вот, например, быстро научилась по своей воле превращаться! — добавила она не без гордости.

— Как это случилось? Тебе едва-едва исполнилось девятнадцать! — Алексей Никитич, до того обнимавший колонну, будто пьяный, вскинул голову. Его поразило, что Лиза не просто не рассматривает нежданное оборотничество как проклятье, но, кажется, даже весьма этим обстоятельством довольна. — Ты тоже дракон?

— Дракончик, — успокаивающе проговорила Лиза и осторожно погладила отца по плечу. — Всего лишь ящерка маленькая. И это не страшно, папенька, напротив — чудесно!

— Чудесно… — пробормотал Измайлов. — Что такое — чудесно? Ты видела меня? Ты хоть понимаешь, что я твоего мужа едва не убил?!

— Алексей Никитич, — спокойный голос Федора подействовал отрезвляюще и на отца, и на дочь. — Я ворон, вы верно догадались. Таким я родился и, врать не стану, в подобном вам состоянии никогда не был. Но если оно вам в тягость, думаю, можно изыскать способ от него избавиться. И мы найдем его. Но я умоляю вас, ради Лизы, простите нам тайное венчание и даруйте свое благословение. Как зять я вас не опозорю. Я богат, по матери — хорошего дворянского рода, а по отцу… по отцу я потомок царский, пусть и не на Руси это царство. От дурных привычек, слово даю, отстану и Лизу никогда в жизни не обижу. Что же до оборотничества…

Тут Алексей Никитич махнул рукой.

— Как там Лиза говорит: судьба свела? Что ж… — в его голосе послышалась горечь, — кто я такой, чтобы с судьбой спорить? Забирайте мою дочь, Федор Иванович, и уезжайте поскорее. Благословение? Извольте, даю, и пусть вас Господь благословит. А сейчас оставьте меня одного.

— Но, папа…

— Лизонька, мне нужно отдохнуть.

— Я не могу оставить вас в таком состоянии…

Измайлов хотел ей ответить что-то вроде е «теперь тебе надо о муже заботиться», но посмотрел в ее встревоженное, опечаленное лицо, поймал взгляд, который чего-то просил — прощения? признания? — и просто обнял дочь.

— Не беспокойся, дружок. Со мной все будет хорошо, просто у меня была безумная ночь. Но ты жива и здорова, и это главное. Я скоро, может быть, сам к вам приеду. Тумарино ведь?

Лиза кивнула.

— Вот и славно. А теперь идите с Богом.

Федор вновь поклонился, девушка поцеловала отца, и они ушли, скрылись из глаз… Лиза покинула родительский дом. Так и должно было случиться, но очень уж внезапно, и тревожит, несмотря ни на что, жених… Алексей Никитич тяжело вздохнул, оглядел причиненные им зале разрушения и увидел портрет матери на полу.

— Ну что, матушка? — сказал он портрету. — Теперь вы довольны?

И ему показалось, что в темных, с прищуром, глазах Варвары Дмитриевны вдруг явилась насмешка… и пропала.

Глава 17. Муж и жена

Лиза вышла на крыльцо. Вечерело. Солнце идет к закату, скоро красным яблоком обернется… Неужели еще вчера она у себя в саду разговаривала с Таей, прикидывала, когда приедет отец? Вчера? Нет, не верится.

Теперь перед ней был другой сад, спускавшийся за оградой к подножью холма. Груши, сливы, черешни… и любимые ее яблони, конечно. Скоро деревья зацветут, оденутся в невесомую розовато-белую кисею… Конечно, она полюбит и этот сад. Разве можно не любить деревья?

Проходящий мимо крыльца слуга поклонился новой хозяйке.

— А где барин? — спросила Лиза.

— Он за калиткой, от крыльца по дорожке вот и направо… проводить вас, барыня?

— Нет, я сама…

Указанная тропинка тянулась между ясеней и заглядывающих в окна лип. Лиза вышла по ней к узорчатой деревянной калитке, почти бесшумно ее отворила… Воронов действительно был здесь, скрестив руки на груди, он задумчиво смотрел на реку. Хотя калитка скрипнула совсем тихо, он все равно обернулся. Впервые Лиза видела Федора не в черном, сейчас он был в домашнем светло-сером сюртуке, волосы в живописном беспорядке падали на лоб и шею, и походил ее муж в эту минуту на романтического поэта, сочиняющего элегию на закате. Лиза подошла к нему, встала рядом, и Федор обвил рукой ее плечи.

— Посмотри, как красиво…

Серебрянка в закатном свете, расплескивающая в волнах яркие небесные краски, и правда выглядела волшебно.

— Жаль, что еще слишком свежо, там на берегу есть прекрасное место под ивой… Когда потеплеет…

Федор отвел взгляд от реки и посмотрел на Лизу.

— Ты ведь останешься? Здесь, со мной?

— Для чего же я выходила за тебя замуж? — удивилась она. — И здесь, и где угодно.

— Этот дом и для меня не сказать что родной. Я в Москве родился, там и вырос… Сюда наезжали так, по случаю, да и тогда я больше времени проводил в охотничьем домике. Мне и самому привыкать придется.

Лиза прижалась щекой к его плечу. Стоять бы вот так хоть век да смотреть на реку…

— Кстати, я человека отправил в Яблоньки за твоими вещами. Скоро должен воротиться.

— Спасибо, Федя…

Они оба, не сговариваясь, избегали сейчас говорить о чем-то важном и волнующим. Хотелось просто отдохнуть душой…

— Ну что, — сказал наконец Федор, — пойдем в дом? Выпьем по чашке чая…

Чай пили в маленькой синей гостиной, в этот час раззолоченной закатным солнцем. В этом доме, похоже, давно ничего не менялось, модные течения нынешнего века обошли его стороной. Большая печь с изразцами согревала комнату, было тихо, лишь доносилась откуда-то простая песня — девичий голос выводил что-то спокойное, текучее как Серебрянка… Лиза расспрашивала Федора о его жизни, о родных.

— Не только у тебя есть родственница в монастыре, — рассказывал он. — Моя матушка тоже приняла постриг, не здесь, в далеком скиту. Таково уж ее призвание… Отец мой в горячке сгорел, мне тогда пятнадцать было, и матушка ждала, когда я совсем повзрослею, чтобы можно было меня оставить со спокойной душой.

— Так ты совсем один? — посочувствовала Лиза.

— Сейчас нет, — улыбнулся Федор. — С тобой.

— А твой отец тоже вороном оборачивался?

— Мог, да… но не любил. Ему нравилась во всем степенность, размеренность, и меня он всегда учил прилежному поведению, но его наука впрок не пошла. Не зря Ворон Воронович меня любит, говорит, что я ему будто и не внук, а вроде сына.

— Часто тебе является?

— Раньше в год хотя бы раз прилетал, а то и чаще, но вот что-то давненько не было. Заскучал, видать, на Руси.

— А какой он?

— Огромный ворон, куда больше меня. А отец его — Царь-Ворон — вообще полнеба крыльями закрывает. И даже в мужском облике мой дед — нечеловеческий совсем. Глаза у него звездные, а волосы — как ветер. Он несказанно красив, и уверяет, что никогда не похищал девиц силой, просто ни одна устоять не смогла.

Лиза лукаво улыбнулась: