Девушка индиго

Разумеется, ввести в заблуждение маменьку мне ни разу не удалось.

Каким-то образом, даже при том что Бен вообще редко со мной разговаривал, маменька пришла к ясному пониманию, что моя жизнь вращается вокруг друга детства, как Солнце вокруг Земли, когда я убегаю в поля. Более того – она видела, что меня совершенно не заботит, замечает ли это кто-то или нет.

Иногда нам приходилось уезжать в город по делам или на званые вечера, мы отсутствовали в поместье каждый раз не меньше недели, и все это время я считала мгновения до нашего возвращения в Уаппу, пребывая в полнейшей рассеянности. Лишь когда мы гостили у супругов Пинкни и Чарльз увлеченно меня расспрашивал о моих новых затеях, я чувствовала себя почти такой же счастливой, как у себя на плантации.

В конце концов маменька, судя по всему, настрочила папеньке в высшей степени паническое письмо, ибо месяц спустя я получила от него послание с предостережением. Он напоминал мне о долге его «заместительницы», о том, что в моих руках «наследство Джорджа», и последним, но от этого не менее важным пунктом стало извещение о том, что любой непристойный поступок лишит нас всех надежд на приличное положение в светском обществе Чарльз-Тауна, а равно и на мое замужество «в надлежащее время».

Я, трепеща от негодования, немедленно написала достойный ответ.

Его высокоблагородию полковнику Лукасу

Отец,

Вы очень добры, коли придерживаетесь столь высокого мнения о моем благоразумии и не сомневаетесь в том, что я не позволю себе воспылать нескромной страстью к кому бы то ни было. Надеюсь, Господь не оставит меня в своих наставлениях на путь истинный, дабы я Вас и впредь не разочаровала.

Но отчего же стану я скрывать свою приязнь к лучшему другу? Мне прекрасно известно о Вашей готовности принести меня в жертву богатству, а потому предмет более глубокой приязни я изберу лишь из тех, кто получит Ваше одобрение.

Ваша наипокорнейшая и преданнейшая дочь,

Э. Лукас

23

– Квоши… – завела я разговор одним весенним утром, когда мы шли смотреть, как воплощаются мои многочисленные замыслы, которыми я просила его заняться раньше. Того только что поведал нам плохие новости: люцерна не желает расти. Так что настроение у меня упало, и одновременно почему-то ослабла моя решимость не думать о Бене. – Как дела у… – Голос у меня внезапно охрип, и я откашлялась. – Как устроился на новом месте Бен?

– Хорошо, миз Лукас.

– А вот… – Мы миновали поселение рабов и по земляной тропинке направились к пастбищам. – Как ты думаешь… э-э… мистер Кромвель хорошо с ним обращается? И остальные? – поспешно добавила я. – Мне бы хотелось знать, каков мистер Кромвель в роли хозяина.

– Он хороший, миз Лукас, хороший.

Нервов на то, чтобы продолжать расспросы про Бена у меня уже не хватало, поэтому я сменила курс беседы:

– А как поживает Сара? В доме я ее редко вижу.

Зимой, признаюсь, я о ней много думала. О том, что она живет в одной хижине с Беном.

– Хорошо, миз Лукас, хорошо.

Тут уж я, испустив сердитый вздох, остановилась и уперла руки в бока:

– У тебя на всё один ответ?

– Да, миз Лукас.

– Тогда, Квош, бесполезно продолжать этот разговор. – Я свернула на другую тропинку и широко зашагала вперед, решив отложить пока расспросы о Бене. – Скажи мне лучше, – бросила я через плечо, – Кромвель объяснил тебе, какое оборудование ему нужно для производства индиго?

Квош молчал. Я остановилась, развернулась и воззрилась на него. Он тоже остановился, скрестив руки на груди; светло-коричневая кожа собралась в морщины на лбу. Квош потер подбородок и огляделся.

– Ну? Объяснил? – поторопила я его с ответом.

Он кивнул.

– И что же?

Он упорно хранил молчание.

Я сделала несколько шагов к нему:

– В чем дело, Квош? Если ты не понял объяснений мистера Кромвеля, надо было посоветоваться с Беном. Вы, по-моему, неплохо поладили, а он, разумеется, должен знать все об инструментах и емкостях для индиго.

Честно говоря, мне только сейчас показалось странным, что Квош до сих пор не прибег к помощи Бена, который мог бы решить все затруднения с изготовлением оборудования. Я нахмурилась и ждала его ответа.

Он набычился, будто вел какую-то внутреннюю борьбу – хотел что-то сказать, но не мог себе позволить, – затем поднял голову. На его лице отражалось смешение чувств – сомнение, обида, боль, но и робкая надежда.

– Как вышло, что Бен научился читать? – спросил он.

С того дня, как Квош задал мне вопрос, почему Бен умеет читать, я стала плохо спать. Сны мои сделались ярче и тревожнее, чем раньше.

Однажды ночью детские воспоминания устроили такую кутерьму у меня в голове, так бесцеремонно ворвались в сновидения, что за ночь я несколько раз просыпалась и не могла уразуметь, правдивые это были картинки из моего прошлого или же игра воображения.

Мне снилось, что мы стоим под навесом хозяйственной пристройки, ветер колышет пальмовые листья, и они тихо постукивают по дереву; над нами переговариваются птицы.

– Un mystere pour un mystere^[6], – говорит Бен, и его полные губы кривятся в озорной улыбке. Раньше я никогда не слышала, как он изъясняется по-французски.

Бен в свои одиннадцать очень высокий. У него четко вычерченные, почти европейские черты лица и кожа цвета обжаренного кофе.

– Нет тут никаких тайн, – важно поучаю я, – это всего лишь буквы.

Следующая картинка – Бен теперь старше, серьезнее. Мы под открытым небом, и уже стемнело. У меня взмокли ладони, я нервничаю и все время оглядываюсь на дом, почти неразличимый во мраке. Мне здесь сейчас быть нельзя.

– Ты – день, я – ночь, – шепчет Бен.

Мы сидим рядышком, плечо к плечу.

– Твои глаза как реки, – подхватываю я, продолжая нашу игру. Мы читали стихи при свете свечи, и теперь играем в слова – ищем разные способы сказать о самых простых вещах.

– Такие мутные? – подначивает меня Бен.

Я нервно хихикаю.

– А твои глаза как зеленые камни, – говорит он.

– Как изумруды? Ну, едва ли мои глаза сравнятся с драгоценностями.

– И правда. Драгоценности мне без надобности.

Тихий голос Бена меня смущает, я не понимаю, что он имеет в виду. Что мои глаза для него дороже драгоценностей?

– Ты меня смущаешь, – шепчу я.

– Нас же никто не слышит. Мы тут en secret^[7]. – В речи Бена то и дело проскальзывают французские словечки, которых он нахватался от бабушки. – Да и как тебя может смущать цвет твоих глаз?