Девушка, которая не умеет петь

Король Ренери отчего-то не разделил мнения Агаты. Девушка догадывалась, что уж явно не потому, что Лиза пела некрасиво или петь не умела.

И это правда – Ренери и сам прекрасно слышал, что Лиза пела восхитительно и умело. Она полностью попадала в ноты, чисто интонировала голосом, пела звонко, без малейшего сипа. Она пела лучше, чем большинство из тех девушек, которых когда-либо Ренери слышал, и да, это завораживало и восхищало, только всё это ему до смерти надоело.

Восхищение продлилось ровно двадцать пять секунд, после чего король недовольно махнул рукой. Всё это уже было, и всё это не то.

Бард тут же перестал играть на лютне. Анна вздрогнула, Агата с разочарованием взглянула на короля, а Лиза, едва-едва держа рот на замке, была просто готова взорваться от возмущения.

– Следующая.

Лёгкий кивок головы короля неожиданно заставил младшую сестру Лизы в полной мере осознать свою теперешнюю значимость.

Анна воодушевленно вскинула своё бледное, словно фарфоровое, личико, и её умные серые глаза сразу заблестели энтузиазмом. Она была даже отчасти рада тому, что пение Лизы не привлекло внимания короля Ренери. Ведь теперь у неё есть шанс попробовать свои силы, доказать себе и, может быть, всему миру, что она поёт не хуже, а, может, даже лучше старшей сестры. Лиза всегда пела достойнее всех, кого слышала Анна, старшая из сестер Нэтт славилась на всю Атернию своим колоратурным сопрано. Анна же обладала всего лишь сопрано лирическим, но хотя бы пыталась сделать свои песни живыми – не просто красивыми, но заставляющими трепетать душу слушателя. И если у Анны это получалось очень слабо, то у Лизы не было даже малейшего умения одухотворять свой вокал.

Бард заиграл очередную песню. И снова, едва лишь Агата погрузилась в чарующие объятия мелодии, соскальзывающей со струн лютни Мартена, и в чудесное пение Анны, как король Ренери снова взмахнул тонкой кистью руки, веля перестать играть. На этот раз песня продлилась чуть дольше. И всё же Ренери хватило лишь одного куплета, чтобы понять, что это совсем не то, что ему нужно. Юный король всеми силами вслушивался в пение Анны, пытаясь в нём что-то ухватить, но нет, нет – ничего.

Тягучее разочарование как ядовитое зелье старой знахарки заполнило душу короля, и он, так ничего и не уловив, с досадой прервал пение девушки.

Анна замерла с застрявшими в горле словами песни, она всё смотрела на Ренери, осознавая, что всё кончено, и что всякая надуманная ею собственная значимость развеялась вдруг, словно песок, закрутившийся в порывах ветра.

Воодушевление в глазах Анны сменилось острой растерянностью, почти отчаянием. Она не посмела возразить и слова, но почувствовала, как внутри неё переплелись в клубок две блестящие змеи – ядовитые и страшные – обида и гнев.

– Теперь ты, – бросил Ренери Агате.

Лиза усмехнулась, покачав головой.

– Простите, Ваше Величество, но вам этого лучше не слышать. Эта оборванка не умеет петь и никогда не умела.

– Если ещё раз решишь начать молоть языком без разрешения, я прикажу зашить тебе рот, – равнодушно сообщил Ренери.

Лицо Лизы вдруг почти неестественно вытянулось, глаза округлились. Для своего же спокойствия девушка даже прикрыла рот руками – вдруг ненароком слово вырвется.

Тем не менее Лиза была права. Агата не умела петь. Да, ей очень хотелось пропеть хотя бы строчку любимой песни, но сейчас это желание показалось Агате губительным. Служанка посмотрела на огонь, тихо вздохнула и горько прошептала:

– Простите, Ваше Величество, – девушка опустила взгляд, смущение заставило её голос дрогнуть, – но я и правда не умею петь.

Ренери подавил раздражение. Ему хотелось вспылить, но он взял себя в руки. Пусть уж этот тоскливый вечер хотя бы достойно закончится.

– То есть ты отказываешься от участия в испытании, и я могу его завершать? – спросил король, бряцая перстнем о край расписного кубка. Терпкое, душистое вино, алеющее в нём, уже остыло и едва ли горячило кровь.

Король кинул скучающий взгляд на служанку, на её взволнованное лицо, перепачканное в грязи и пыли. Невзрачное лицо самой обычной девушки. Грязной оборванки, прислуги с едва отросшими волосами на обритой голове, с царапинами и ссадинами на физиономии, с истёртыми от долгой работы руками. Болезненно худой босячки в ветхом холщовом платье – смрадном и пропыленном. Когда Ренери смотрел на эту жалкую лохмотницу, он чувствовал лишь отвращение. Его даже подташнивало, так неприятно она выглядела.

– Ну?! – рявкнул юноша.

Агата вскинула лицо, испуганно глядя на короля.

– Нет-нет, – пролепетала она взволнованно. – Нет… Я не отказываюсь… Ни в коем случае… Просто боюсь, что вы будете неприятно удивлены…

Ренери раздраженно поджал губы. Прищурив глаза, он смерил служанку презрительным взглядом.

– Это не твоя забота. Называй песню.

Агата повернулась к барду. Седовласый Мартен смотрел на девушку со всем возможным для него сочувствием, он даже тихонько улыбнулся ей. Сердце его болело о несчастной девочке. Чего скрывать, Мартену-барду стало жаль Агату точно так же, как её уже однажды стало жаль разбойнице Шианне, оставившей девушке жизнь.

– Милорд, сыграйте мне, пожалуйста, «Лук, меч и стрелы».

– А-а-а, – протянул Мартен. – Тамика-бард… Люблю её песни.

Бард улыбнулся. Агата стала единственной из всех трёх девушек, кто выбрал не классическую композицию, а песню странствующего барда.

Мартен легонько ударил по струнам, совершив мелодичный перебор, чуть задумался и наконец спросил:

– Знаешь, как вступать?

– Нет, милорд.

Агата отвела наполненный печалью взгляд. Мартен покивал:

– Ничего-ничего, я немного помогу тебе. Ты начинай, а я поймаю музыкой твои слова… Готова?

Агата взволнованно кивнула. Улыбка коснулась её сухих, искусанных губ. Мартен легонько тронул пальцем одну из струн своей лютни, давая знак Агате начинать.

И вот свершилось. Девушка запела. И не просто запела, а с ошеломляющим вдохновением, тем самым, что полупрозрачной толщей мгновенно огородило её от любых очертаний ужаса, снедающего служанку последние несколько часов.

Прекрасная музыка Мартена-барда подхватила слова Агаты… И всё, всё – секунда, ещё одно лишь мгновение, и сердце служанки полностью расцвело, словно бы оно было бутоном, так крепко прижавшим свои нежные лепестки друг к другу в начале темной и холодной ночи, а теперь наконец дождавшимся бархатного сияния утра.

Таково было сердце несчастной служанки, ведь она впервые в жизни пела под музыку, которую играли специально для неё. И как же хорошо играл на своей лютне этот добрый бард!

Там вереск цвёл, и ветер пел,

Искала хвоя света,

Там дуб ветвями зеленел,

И птицы ждали лета…

Агата пела, и душа её танцевала в неистовой радости. Она молила Господа, чтобы эти – пусть даже последние – мгновения её жизни, посвящённые её возлюбленной музыке и вдохновенному пению, длились подольше.

Агата пела. И в этой песне была вся она.

Но как бы сильна ни была отдача Агаты, пела она совсем неумело, а по мнению напыщенных знатоков, и вовсе ужасно. Именно поэтому, как только Агата запела, Лиза с отвращением скривила лицо, а Анна с неприязнью отвернулась.

Король Ренери брезгливо поджал губы. Возмущенно качая головой, он уже развернулся к Мартену-барду, собираясь махнуть ему, чтобы тот остановился, но так и замер на месте с поднятой в воздухе рукой. Он что-то слышал, и не просто слышал – видел.