Девять возвращений

– Юра...
– позвала мать. Она стояла в дверях. Она вернулась из города.

Юра поглядел на нее. Морщины стянули глаза. Снег растаял в волосах, и мокрые волосы прилипли к щекам. Лицо от этого сделалось особенно худым и бледным. Уголки губ дрожали. Недокрашенные помадой, они тоже были особенно бледными.

Она слышала конец разговора между Юрой и Вано.

– Если ты ищешь виноватых, то это я. Одна я! И не надо ни о чем спрашивать Ивана Никитовича.

"Ты часто говоришь и делаешь такое, о чем потом жалеешь..." - И Юра выбежал из кабинета.

Он не хотел больше ничего знать!..

12

Василий Тихонович дал программированные вопросы по инфразвуку и молекулярному движению. Кто закончил отвечать, мог заниматься чем хотел.

Лена писала письмо Григорию Петровичу, отцу Юры. Как староста класса.

"Мы все очень любим Юру и поэтому беспокоимся за него. Он такой..." Лена подумала и написала: "неровный", и прибавила: "сейчас". И потом дальше: "Мальчики, они неровные в эти годы. Оправдываются, что..."

Лена остановилась, подумала и зачеркнула "оправдываются, что...".

Вера Николаевна просила Лену написать письмо. Вначале хотела сама, а потом передумала. Вызвала Лену. О письме никто не должен знать. Ни в классе, ни вообще.

Лена и Юре ничего не сказала. А зачем? Начнет кричать, что опять вмешиваются в его личную жизнь...

Когда человек не может разобраться в близких ему людях, в их поступках и тем более когда эти близкие - собственные отец, мать и отчим, он мучается сам и мучает других близких, хотя бы друзей по школе.

Лена достала из портфеля тетрадку, в которой собирала высказывания писателей, ученых и общественных деятелей. Нашла слова Хемингуэя и переписала их в письмо: "Каждый, кто ходит по земле, имеет свои обязанности в жизни". Она уважала Хемингуэя, и он должен был помочь ей. И еще она уважала Сент-Экзюпери. "Любить - это значит не смотреть друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении". "В любви нет больше и меньше" (Л. Толстой). "Смейся, и я скажу, кто ты" (М. Ларни).

Много хорошего в тетрадке.

Юра не пришел в школу. Может быть, заболел, а может быть, не подготовился к вопросам по физике.

Занятие Василий Тихонович проводил совместное - 9-й "А" и 9-й "Б". Неподалеку от Лены сидел Шалевич. Около него - Генка Хачатуров. Ответы на программированные вопросы они уже закончили и тихонько говорили о своем. Конечно, о баскетболе.

– Надо сдублировать противника. Создать сборную из своих игроков, вроде это противник, и играть с ней.

– У них в зале жесткие кольца. Мы не привыкли. И стартовая пятерка была не та.

– Смотри, у меня таблица. Я сделал. Штрафные броски - сорок восемь процентов, броски со средних дистанций - двадцать пять процентов, подбор мячей на чужом щите - тридцать процентов.

– Наша команда не дошла до пика спортивной формы.

"Опять, проиграли, оправдывается", - подумала Лена.

Василий Тихонович ушел из класса. Сказал: кто не закончил ответы пускай заканчивает и принесет в учительскую.

В школе дискутировали, как лучше все делать по-новому, по-современному. А Василий Тихонович уже не дискутировал, а поступал так, как считал правильным. Ввел программирование. Собирал на свои занятия оба класса - 9-й "А" и 9-й "Б".

"Настоящий современный ученик, - говорил Василий Тихонович, школьную программу-минимум должен пройти быстро и работать самостоятельно над внепрограммными темами. Учиться надо в будущем времени! Наши несовершенства - это испытание нашей жизнеспособности!"

Он не запрещал Саше заниматься на своих уроках решением теоремы Ферма. И даже спорил с Сашей о теории чисел и о пифагоровых тройках. Саша не сдавался и выдвигал свою теорию чисел и пифагоровых троек. Говорили, что на педсоветах завуч Антонина Дмитриевна жаловалась на Василия Тихоновича - он объединенными занятиями путал ей расписание.

И в дневнике школы он делал свои резолюции. Подменял директора этими резолюциями. Вера Николаевна только смеялась, постукивала о зубы тоненьким карандашиком. Ведь никто не знал, что это смеялась и девчонка из 9-го "А"...

К Шалевичу и Хачатурову подошла Майя. Поглядела на их баскетбольные проценты:

– Жалобы турка!

– Знаешь что...
– закричал Шалевич.
– Знаешь что...

– Ап!
– засмеялась Майя и подошла к Лене: - Не кончила?

– Кончила. Письмо пишу. Деловое.

– Бал будет. Слыхала?

Лена убрала письмо. Если подошла Майка, то уже не напишешь ничего.

– Платье сошью. И туфли к нему золотые.

– Как - золотые?

– Покрашу бронзовым порошком. Продается в хозяйственных магазинах.

– Ну Майка!..

– Старенькие летние туфли покрашу, и все. Эскиз. Только ты молчи.

– Лена, - толкнул Лену сзади Сережа, - электроновольты в эргах?

– Соображай, ребенок!
– засмеялась Майка.

– У меня все соки в рост, Маечка.

– Шалевич возьмет в команду. У них с процентами что-то.

– Опять!
– вскипел Шалевич.
– Выкатывайся из класса и не мешай...

– "На тебе сошелся клином белый свет..." - пропела Майка.

Потом снова начала говорить Лене о платье и туфлях.

– Летом у меня были сиреневые с полосатым каблуком. Это я сама. Акварельными красками.

– О чем вы здесь, девочки?
– подсела на край парты Жирафчик. Она тоже закончила работу.

– О платье. Для бала.

– Придумай для меня платье, Майя.

Сзади спросил Сережа:

– Поправочный коэффициент четыре в последнем вопросе?

– Четыре, - быстро сказала Майка.
– И как только тебе доверили в банк ходить?

– А я там палец прикладываю.

– Платье видела в журнале мод, - продолжала Майка.
– Из темно-желтых кружев и белых. И бусы сделаны в тон: половина низки белая, половина темно-желтая. А пуловер видела - черный с красным по бокам. Руки опущены красного не видно. Поднимаешь руки - видно... И неожиданно получается. Майка развела руки, чтобы было понятно, где по бокам красное и как это видно.