Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ
Шрифт:
Стоявшие десантники с трудом держались на ногах, пол качался под ногами. Захлопали складывающиеся сиденья, и в проходах стало свободнее. Выпускающие максимально сосредоточились и распахнули прерыватели, придерживая первого парашютиста руками. Скажу, что прыгать первым более волнительно, чем остальным. Те несколько десятков секунд, пока приходится смотреть в сизую бездну, кажутся ужасающей бесконечностью. Оставалось сорок секунд до команды «пошел».
Сирена истошно завыла, загорелись зеленые фонари, включились табло с надписью «пошел». Выпускающий сильно толкнул первого десантника, и тот, едва успев поджать ноги, исчез в проеме двери. За ним, один за другим, посыпались вниз остальные. Во время команды «пошел» ревун так душераздирающе бьет в уши, что невольно
Ревун умолк, и только камеры стабилизирующего парашюта остались трепыхаться от ветра на металлическом тросе. Белая птица самолета как будто облегченно выдохнула, выпустив из себя почти три десятка парашютистов. Вместе с ней вздохнул и я, как будто сам только что сиганул из двери, которую мне было прекрасно видно с моего места. Теперь некоторым подгруппам пришлось пересесть на другие места, что и было сделано без всякой спешки и суеты.
Около получаса потребовалось огромному Илу, чтобы вновь зайти на боевой курс, и ситуация повторилась. К тому времени, когда грузовая кабина почти опустела и наступила очередь прыгать нашей подгруппе, прошло около пяти часов. Силы — и моральные, и физические — были на исходе. Мне уже было не страшно, и я мечтал об одном — как можно быстрее покинуть этот до тошноты, в буквальном и переносном смысле, надоевший самолет.
Рявкнула сирена. Мы встали. Я оказался крайним в последней подгруппе. Рукой дернул за край сиденья, и оно, хлопнув по дюралевой обшивке, сложилось. Потом замер в трепетном ожидании, уткнувшись носом в основной купол впередистоящего товарища и до боли сжав правой рукой кольцо, а левой вцепившись в лямку крепления запасного парашюта. Ревун подхлестнул всех, неловко переваливаясь, побежал и я. Сложность здесь заключалась в том, что во время отталкивания приходилось менять направление движения под девяносто градусов и необходимо было подгадать «правильной» ногой.
Перед глазами промелькнула желтая линия на дюралевом полу с надписью «стоп», я переступил ее левой ногой, а правая уже провалилась в пустоту.
Дальше случилось так называемое «релятивистское замедление времени». Мгновение я находился в полном затишье, прикрываемый от потока ветра дверью самолета, потом что-то плотное ударило под зад, и я вдруг увидел свои ноги, которые находились так высоко, что закрыли собой солнце. Мой мозг еще не успел осознать происходящее, и тут как будто металлическая рука дернула мое бренное тело кверху, пытаясь втянуть обратно. В действительности это одним хлопком открылся стабилизирующий купол и меня начало медленно поворачивать вокруг собственной оси. Белый брюхатый силуэт Ила неспешно удалялся, при этом быстро уменьшаясь в размерах.
Повинуясь рефлексу, выработанному сотнями занятий на предпрыжковой подготовке, я выдернул кольцо и камнем рухнул вниз. Моя душонка осталась там, выше метров на сто, чем сейчас находилось мое тело. «Конец?» — мелькнуло в голове. Ослабший разум никак не связал два этих события. В действительности это я сам, дернув кольцо, открыл двухконусный замок, и дальше система сработала так, как ей и положено. Вышел основной купол, за ним пошли стропы — и поэтому случился провал.
Под занавес этой трагикомедии меня вновь поддернуло кверху, но уже мягко, однако довольно ощутимо. Голова, опять согласно выработанному рефлексу, задралась к небу, но вместо синевы я увидал белый шелк наполненного воздухом купола. На все эти события ушло всего несколько секунд с момента отделения от самолета.
Слегка очумевший, я собрался было порадоваться и возликовать, но тут душераздирающий вопль, наконец, достиг моего сознания: «Правые тяни!» Не думая, я ухватился за лямки справа и, как учили, подтянулся почти до подбородка и только тогда повернул голову влево. Там я увидел не более чем в пяти метрах от себя незнакомого мне курсанта, вернее, я не понял кто это, но сообразил, что точно не Серега Федосенко, который прыгал прямо передо мной.
Позже я узнал, что после покидания самолета, допустим, через дверь, ближе всех к тебе
оказывается не тот, кто прыгал впереди или после тебя, а тот, кто в этот момент вывалился в рампу.Парашютист плавно стал уходить на безопасное расстояние. Теперь срочно пришлось смотреть в противоположную сторону, так как появилась угроза приближения к другому десантнику. Так и пришлось весь спуск крутить головой в целях безопасности. На прыжках с Ан-2 такого не было.
Перед прыжком. Стоят (слева направо) Скирта, Дорохов, Старченко, Козлов Ю., Пушкарев-мл., Милов. Сидят Зайков, Курашов, Демин
Глухо хлопнувшись о землю ногами, я завалился на бок, тут же вскочил, забежал вперед купола и тем погасил его. Вот теперь можно было свободно вздохнуть. Я снял шлем, вытер потную голову и задрал ее вверх, потом с облегчением освободился от подвесной системы. Получилось, что в общей сложности я проболтался в воздухе более пяти часов. Быстро собрал парашют и запихал его в сумку, которая была закреплена резинками под запаской.
Вот сейчас можно было бы и отдохнуть, но не более пяти минут, потому что надо спешно выдвигаться на пункт сбора, который обозначался флагом. Там же висел «колдун» — своего рода вымпел для определения направления ветра.
Я упал на траву навзничь и уставился в голубое небо. Сердце мое переполнилось счастьем и гордостью… за самого себя. Хотелось прыгнуть еще и прямо сейчас. Наконец я поднялся и, просунув особым образом руки через лямки парашютной сумки, забросил ее на спину. Прикинув расстояние до красного флага, понял, что шагать придется не меньше трех километров. В дальнейшем приходилось преодолевать и большие расстояния. Ошибка штурмана военно-транспортного самолета с задержкой выброски в десяток секунд прибавляла не меньше километра. Иногда десантников собирали на автомобиле — так далеко они приземлялись. Благо, что бескрайние есенинские поля, в частности район Житово, позволяли это делать вполне безопасно.
Я шел, сильно наклонившись и опустив глаза в землю, так было легче тащить на себе парашют. Отдаленный, но отчаянный крик заставил меня замереть на месте и поднять голову. Далеко в стороне, возле опоры высоковольтной линии электропередач стоял санитарный кунг, и возле него толпился народ. Я резко развернулся и почти бегом, насколько позволял парашют, направился туда, понимая, что там что-то произошло.
На проводах ЛЭП болтался парашют, стропы были перекинуты через них вниз, а там, в подвесной системе, висел десантник. Купол от ветра был чуть наполнен, и это не позволяло парашютисту сползти вниз. Именно это спасало его от неминуемой гибели — стоило ему прикоснуться к земле, как удар током испепелил бы его мгновенно.
Из разговоров врача и дежурного помощника руководителя прыжков я понял, что сам руководитель несколько минут назад умчался на машине отключать линию. Возможно, был какой-то выход из положения, но пока никто не знал, что предпринять. Как только ветер чуть усиливался, а купол начинал наполняться, десантника подтягивало ближе к проводу, и бедный курсант начинал дико орать от страха. Ветер стихал, и парашютист начинал приближаться к земле и тоже начинал кричать. Запаску открывать, чтобы по ней спуститься вниз, ему не позволили. В гробовом молчании все стояли и смотрели.
Толпа зевак увеличивалась, пока, наконец, помощник руководителя прыжков не рявкнул на нас, приказав следовать на пункт сбора. В конце концов, дело закончилось благополучно. ЛЭП отключили, парашютиста сняли.
Нет большего удовольствия, как возвращаться в кузове открытой машины в летний день после прыжков в училище. В сладкой дреме предвкушая обед, а следом, почти сразу, и ужин. На место мы прибыли едва не к ужину, сдали парашюты на склад и бегом в столовую. Отбой был назначен раньше на час. В тот вечер я долго не мог уснуть, в приятном возбуждении перебирая в памяти картины, описанные чуть раньше и которые остались со мной на всю жизнь.