Девятьсот семнадцатый

на честное слово.

— Ведь он же доказал нам, что находится в Москве временно. Обещает не бороться против нас. Чего еще

нам нужно. Отпустим.

Друй и Щеткин хмурились. Но рабочие и солдатские патрули понимали без слов их негодование. Они не

желали этого великодушия, особенно по отношению старших офицеров. Частенько вбегали в помещение то

рабочий патруль, то солдаты и, запыхавшись, говорили:

— Товарищ ревком… Вели мы полковника в казармы… А он давай ругаться и грозить… Ну, мы его

того… Пристрелили.

— Бежал, что ли? — помогал им Друй.

— Нет, не бежал, но собирался.

— Ну, ничего… Следующий.

*

Офицеры битком набились в небольшой, уютно обставленный мягкой мебелью кабинет. Говорили

наперебой.

— Господа… положение катастрофическое. Москва уже восстала. Это кошмар.

— Офицера расстреляли прямо на улице. Нас разоружают.

— За что расстреляли?

— За то, что он требовал от солдата дисциплины.

— Господин полковник, это невозможно!

— Нужно начать военные действия, пока не поздно.

— Вызовите казаков. Затребуйте поддержку с фронта.

— Полковник Перепелкин, юнкера и казаки ждут вашего приказания.

— Из Петербурга ужасные вести. Ждать дальше нельзя.

Офицеры суматошно бегали по кабинету, толкая друг друга, задевая мягкую мебель, сворачивая сапогами

ковры.

В кабинете горела электрическая люстра. Под большим стенным портретом Керенского сидел полковник

Перепелкин. Он нервно пожимал плечами.

— Господа, да успокойтесь же. Мы принимаем все возможные меры. Восстание будет жесточайшим

образом подавлено. Все стратегические пункты города в наших руках. Вызван казачий полк.

— Этого мало. Нужно лишить чернь хлеба. Нужно костлявой рукой голода придушить революцию, —

крикнул полковник Филимонов. — Нужно голодом взять их.

— Дума не в наших руках. Как взять? Думы в руках большевиков. Невозможно что-нибудь предпринять.

И в советах, и в думах, и в Московской, и в районных, — всюду большинство этих проклятых большевиков.

Они объединили работу. Подчинили хозяйственную деятельность думы совету. Совет — политический хозяин

Москвы.

— И Петербурга — раздраженно добавил Филимонов.

— Да, и Петербурга… Они проводят свою диктатуру в области продовольствия, в квартирном вопросе.

Господа, они отменили квартирную плату с рабочих. Поймите, это же социализм.

— Ну, а наши союзники?

— Кто такие?

— Кадеты, эсеры и меньшевики.

— Э! — Перепелкин махнул рукой. — Разве они на что- нибудь способны? Болтуны. Только путаются

между ног.

— Но они предлагали выделить из ведения совета вопросы городского хозяйства.

— Сорвалось. Большевики не глупы. Эго предложение, разумеется, отвергли. За нами, в сущности, никто

не идет.

— Неужели же мы одни?

— Ну, не одни, но нас меньшинство. Вот еще Викжель, спасибо, поддерживает.

— Скажите, половник, приняты ли меры к охране арсенала? Ведь это ужасно, если оружием завладеет

чернь.

— Меры приняты. Недостаток оружия — их слабость. Кремлевский арсенал в наших руках. Они

запоздали.

— Слышите, стрельба идет. Целый бой. Это же невозможно.

— Ну, а как военно-революционный комитет, все еще ходатайствует?

— Наше счастье, что военно-революционный комитет — это сборище уголовных преступников —

выжидает, как видно, трусит, и ведет переговоры.

— Нужно немедленно предъявить им ультиматум. Или — или. Пока у них мало оружия.

— Ультиматум готов. Завтра вводится военное положение. Вот послушайте текст.

Полковник взял со стола бумагу и начал читать ее:

ГРАЖДАНЕ, ТОВАРИЩИ!

С сегодняшнего дня командующий войсками Московского военного округа, согласно постановлению

комитета общественной безопасности, объявляет Москву на военном положении. Все попытки соглашения с

большевистским военно-революционным комитетом, которые делал комитет общественной безопасности, ни к чему

не привели.

Несмотря на все уверения, он не вывел из Кремля отказывающуюся повиноваться воинскую часть, и было

допущено самое широкое расхищение оружия, пулеметов и снарядов из разных мест и снабжение ими

большевистских организаций.

В городе идет усиленная погромная агитация. Захватываются комиссариаты, типографии, гаражи; расхищаются

склады с оружием. Все это ведет к усилению анархии и произвола в Москве, и комитет общественной безопасности,

сознавая всю тяжесть лежащей на нем ответственности, санкционировал в Москве и Московском округе военное положение.

— Но Кремль занят? — спросил Филимонов.

— Да. Но нам нужно известить именно таким образом, потому что мы выжидаем ответа от командования

казачьего полка. У нас, правда, есть твердая уверенность, что казаки будут с нами. Но очертя голову мы

действовать не намерены. У нас заготовлено и другое воззвание. Мы его опубликуем, как только получим

сведения о благоприятных результатах переговоров с казачьим полком. Если желаете, я его прочитаю вам.

— Просим.

— Вот оно.

Перепелкин взял со стола другую бумажку и, откашлявшись, прочитал ее:

Кремль занят. Главное сопротивление сломлено, но в Москве еще продолжается уличная борьба. Дабы, с

одной стороны, избежать ненужных жертв и чтобы, с другой, не стеснять выполнения всех боевых задач, по праву,

принадлежащему мне на основании военного положении, запрещаю всякие сборища и всякий выход на улицу без

пропусков домовых комитетов.

Все граждане приглашаются немедленно уведомить меня по телефону о всех домах, где в окнах или на

крышах засели вооруженные люди. Предупреждаю, что в ответ на выстрелы из домов последует немедленный

пулеметный и артиллерийский обстрел их. Обращаюсь к чувству сознательности граждан помочь избежать всех