Девятьсот семнадцатый

лишних жертв.

К о м а н д у ю щ и й в о й с к а м и М о с к о в с к о г о в о е н н о г о о к р у г а

— Вот как выяснится положение, мы немедленно предъявим ультиматум и беспощадно раздавим

смутьянов. Кстати, я забыл сказать еще, что церковный собор, заседающий сейчас в Москве, целиком на нашей

стороне. Митрополит Тихон обещает всяческое содействие церкви.

Сергеев сидел в углу кабинета в мягком кресле, слушал, как за окном разгоралась стрельба, и волновался.

— Чорт знает что. — Поручик вскочил, точно на пружинах. — Господа, мы в осажденной крепости.

Кажется, все выяснено. Наше место не здесь, а там, где стреляют. Нужно ускорить события. Довольно

совещаться.

— Успокойтесь, господин поручик. Не будем учить друг друга, — мягко остановил его Перепелкин. —

Поверьте, командование знает обстановку и принимает верное решение. Это вам, как моему адъютанту, должно

быть хорошо известно. Странно, что вы волнуетесь. Перестрелка пустяшная. Это забавляются юнкера.

— Я не могу быть здесь спокоен, когда там идет бой.

— Говорит фронтовая струнка. Мне нравится ваш задор. Возьмите машину и поезжайте проверить

заставы.

— Слушаю-с, господин полковник.

*

Лил дождь.

Мягко мчался автомобиль по мокрым улицам. Колеса, попадая в лужи воды, разбрасывали вокруг

фонтаны брызг. Город, казалось, спал.

…Страстная площадь. Задумчивый чугунный Пушкин смотрит на ветхие стены и колокольни Страстного

монастыря. Кругом снуют вооруженные фигуры. Вверх по Тверской слышна перестрелка.

— Пароль?

— Отзыв?

… Господин адъютант во вверенной мне заставе налицо сорок пять штыков, два пулемета… за время

дежурства трое убиты, пятеро ранено, противник совершает налеты со стороны Садовой. В остальном

происшествий не случилось.

— Дзинь! — с треском разлетелось стекло в дверцах автомобиля.

— Пошел…

… Каменный мост. Мутная Москва-река точно покрыта маслом и тускло отражает светлые пятна

фонарей набережной. Величественный храм Спасителя, будто бы важный сановник, с презрением смотрит на

Замоскворечье.

Льет дождь. Кругом лужи.

— Пароль?

— Отзыв…

— В заставе тридцать штыков, один пулемет… убитых пятеро, ранен офицер… Не случилось…

— Пошел… Быстрее, шофер.

… Кремль. Дрожит старый зубцами стен своих. Грустно, точно заупокойную, отзванивает колокол: Дом…

дом… дом! Нахмурились темные Торговые ряды. Застыл Василий Блаженный в скоморошьих нарядах

колоколен и башен. Грязным пятном чернеет Лобное место. Машет железной рукой Минин. Задумался

Пожарский. Всюду ходят дозоры, разъезжают конные патрули. На всех углах заставы.

— Отзыв.

— Господин адъютант… тридцать штыков… восемь убитых, четверо ранено, прикомандировано сто

сабель.

… Происшествий не случилось.

… У Сухаревой башни автомобиль попал под обстрел. Звонко цокали пули о кузов и стены машины.

Автомобиль окружили пять темных фигур. Сквозь шум дождя и стук мотора слышны крики.

… Офицер!

— Так и есть.

— Вылезай, как арестованный.

— Нет, пока не арестованный. Получайте, бунтовщики! Сергеев в упор стреляет сразу из двух

браунингов. Темные люди хотят бежать, но, сраженные, падают на землю.

— Работает машина? Пошел, шофер. Гони во весь дух.

… Господин полковник! В заставах все благополучно. Есть, правда, убитые, но…

— Послушайте, поручик. Где вы потеряли один погон?

— Он сорвал пулей. Проклятые, — проскрипел зубами Сергеев. — Все-таки сорвали.

— Не беда, скоро вы наденете новые с двумя просветами.

— Благодарю.

— Кстати, по телефону вас спрашивала дама. 00-6-02.

— Ага. Центральная. Дайте… Тамара Антоновна? Вы еще не уехали разве? В гостинице Люкс? Приду.

Вам страшно? Стреляют, ха-ха! Пустяки. Там сильная застава, не беспокойтесь. Прощайте, моя любимая.

Спешу, спешу.

— Разрешите, господни полковник?

— Конечно, что за разговоры. Целуйте вашу даму за меня.

*

— Пей, Витенька, милый мой. Какой ужас! Они бунтуют, эти воры и разбойники.

— Конечно! Но этот бунт им дорого обойдется.

— Неужели всех расстреляете?

— До одного. Сегодня я пятерых собственноручно застрелил.

— Вы мой герой, Витенька. Такой бесстрашный. Но не делайте мне больно.

— Простите… Я знаю этих хамов. Целые годы был вместе с ними в окопах. Ужасно темны, злы и

невежественны. Их только плетью да свинцом учить.

— Да, да. Ешьте, пейте, мой хороший.

Сергеев сидел у стола, заставленного закусками, бутылками вина, конфетами и цветами. Мягкий

электрический свет струился сквозь зеленый абажур настольной лампы. Правой рукой поручик держал бокал с

вином, а левой непринужденно ласкал полное тело своей соседки.

— Вы скоро из Москвы, Тамарочка?

— Дня через три. Как успокоится, выеду. Сейчас опасно. У нас в имении, говорят, разгром.

— Вы бы вернулись назад, к мужу.

— А ты бы хотел?

— Только во имя вашего благополучия.

— Какой ты забавный, Витя. И почему ты меня называешь на вы? Но не шали. Пусти… Нехорошо. Ведь

больно мне. Потом.

— Тамарочка, вот выпей. Я произнесу тост за скорую победу, за уничтожение всей черни, всех

бунтовщиков.

— И за нашу любовь.

— Ха-ха-ха, — смеялся захмелевший Сергеев. — И за нашу любовь. Любовь и кровь. В этом созвучии

много внутреннего смысла. Но как я вырос. Как ненавижу я…

— Пей, Витенька.

*

Утром на мгновение прояснилась погода. Разорвав серую завесу туч, выглянуло багровое солнце и тут же

скрылось.

Москва жила по-старому, как будто бы в ней ничего не происходило. По панели и улицам сновал народ,