Действительно ли была та гора?

Несмотря на все это, причиной, по которой его визиты выглядели естественными и не были неприятны ни ему, ни нам, было то, что он обожал племянника Чани, а тот в свою очередь сильно привязался к нему. Мать, говоря, что, возможно, у него дома остался сын, ровесник Чани, похоже, с сочувствием относилась к Шину. Что касается меня, то сначала мне было неприятно, что он внезапно появлялся в нашем доме, имея какие-то виды на олькхе. Но когда я убедилась, что у него и в мыслях нет ничего, кроме как поиграть с племянником Чани, каждый раз встречаясь с Шином в здании народного комитета, я чувствовала к нему дружеское расположение. Иногда мне снился сон, как он, перевозя глубокой ночью зерно, отложив украдкой в сторону мешок риса, ронял его перед воротами нашего дома. Глядя на то, как он любит племянника Чани, я думала, что он может так поступить, если настанет момент, когда малыш начнет голодать.

Совсем не осталось домов, которые мы не обворовали бы. Воровство вызывало у меня стыдливую дрожь и чувство вины перед хозяевами домов, но, несмотря на это, мне все-таки хотелось думать, что мы поступили правильно. Запасы, собранные нами в то время, позволили семье продержаться в течение месяца, но я, словно беременная, не прекращала думать о еде.

Однажды конюх Шин, отсутствовавший несколько дней, пришел глубокой ночью. Как бы он ни хотел увидеть племянника Чани, это было просто неприлично. Тем более что он ни разу не принес с собой и чашки риса. Стараясь никого не разбудить, он тихо стал искать сестру. Шин впервые за долгое время назвал так олькхе. Он попросил, чтобы она пошла с ним и помогла разжечь огонь и прогреть комнату в доме, где он собрался заночевать. Шин сказал, что приехал из Инчхона, но, когда доехал, уже рассвело, а сегодня ночью его вновь ждет работа, поэтому ему надо хорошо выспаться, а в комнате очень холодно. Опередив олькхе, я сказала, что сама пойду с ним. Мне не хотелось, чтобы под утро олькхе пошла разжигать для него огонь. Когда племянники начали плакать, проснувшись оттого, что мы с олькхе спорили, кому из нас идти с Шином, мать рассудила, что будет лучше, если пойду я.

Спускаясь вслед за конюхом, до конца осознав, что он мужчина, я почувствовала страх. Я подумала, что, даже если он попытается овладеть мной, никто мне не поможет. На горе, кроме нас, никто не жил. Я была в одиночестве и беспомощна. Мне было обидно и грустно оттого, что семья не сможет защитить меня, если Шин вздумает меня обидеть. Мы шли по дороге, известной мне с детства, но ноги шли не так, как прежде. В моей голове все время крутилась мысль: «Кажется, наступила весна». Меня охватила грусть. Шин вошел в дом, который находился посередине пути от нашего дома до дома Чжонхи. Я думала, что он войдет в первый попавшийся дом, но, глядя на сложенные перед печью дрова, поняла, что он заранее выбрал место ночлега.

— Что, вы даже топить не умеете? Как бы вы ни устали, будить посреди ночи людей, чтобы просить их растопить печь, это просто неприлично. Вы так не считаете?

«Хм, конюх, а даже печь разжечь не можете», — хотелось добавить мне, но я проглотила эти слова, я решила, что ни в коем случае нельзя показывать свою слабость. Он молча присел на корточки на полу кухни, беспорядочно покидал в топку дрова, уложил между ними соломенную труху и поджег спичку. После этого он резко встал и сказал, что надо серьезно поговорить. Мне показалось, что сейчас случится то, что должно было произойти с самого начала, я сделала несколько шагов назад.

— Пройдет несколько дней, и армия северян, похоже, вынуждена будет отступить.

— Это правда?

Пока он с хмурым видом молчал, я старалась успокоить бешено стучащее сердце, готовое выскочить из груди.

— Скоро поступит распоряжение об отступлении, но мы не можем оставить жителей города, которые ждали нас и доверяют нам. Принято решение об эвакуации жителей.

— Вы хотите сказать, что нас отправят на север насильно?

— Не насильно. Это наш долг.

— Вы об этом хотели поговорить?

— Вот-вот поступит распоряжение в районный народный комитет, — сказал он, не обращая внимания на мой вопрос. — Вам, товарищ, прибавится работы.

— Зачем вы заранее говорите о том, что скоро и без того станет известно?

— Я подумал, что хорошо было бы заранее предупредить вас, чтобы вы не пытались избежать эвакуации. За время, что я работал с вами, я понял, что идеологически вы не на нашей стороне, так что мне показалось, что совет вам не помешает… Стариков заставлять не собираются, но по отношению к молодым, как вы уже поняли… это равносильно отсутствию свободы выбора, запомните это.

— Вы же хорошо знаете наше положение и то, что у нас есть больной, более бесполезный, чем все старики?

— Об этом не переживайте, я попробую обеспечить максимальное удобство для его переправки.

— Вы хотите сказать, что выделите повозку? Но ведь это равносильно тому, что вы приказываете моему брату умереть. Прошу вас, не поступайте так!

— Я сам не рад. Но я прошу понять наше беспокойство: нам не хочется оставлять даже одного человека, которого можно использовать в качестве рабочей силы. Когда мы вступаем в безлюдные места, знаете, как мы скрипим зубами от злости?

— Даже если вы угоните всех оставшихся в Сеуле людей, наберется не больше нескольких сотен человек. Вы что, думаете, что несколькими сотнями людей сможете отомстить нескольким миллионам?

— Я считаю, что гораздо важнее не число людей, а то, насколько сильна в них жажда мести, — сказал Шин и подложил несколько полешек во вспыхнувший огонь.

По его унылому лицу, не похожему на лицо человека, горевшего желанием мстить кому-либо, волнами пробегали колеблющиеся мрачные тени. Он сладко зевнул. Считая это удобным моментом, я пожелала ему спокойной ночи и быстро выскочила на улицу.

Олькхе не спала, дожидаясь моего возвращения. Едва увидев меня, она торопливо спросила: «Ничего страшного не произошло?» Спросив, что страшного могло произойти, я собралась на этом закончить разговор, но, увидев спокойно спящую мать, внезапно почувствовала, как ненависть переполняет меня. Я не смогла сдержать порыв гнева и стала с силой трясти ее. Разбудив мать, я громко, с обидой в голосе, почти срываясь на крик, сказала:

— Мама! Мама, как можно так спокойно спать? Как вы могли так поступить?

— Что? Что я такого сделала? — недовольно пробормотала спросонья мать, сладко зевая.

— Только что… Я говорю о разговоре с господином Шином. В этом безумном мире беззакония вы можете так спокойно спать, когда ваша дочь пошла с конюхом, невесть откуда взявшимся посреди ночи? Вы знаете, что я вызвалась пойти вместо сестры не только из-за детей? Я хотела защитить ее, я боялась, что он ей навредит! Если даже девушка, не бывавшая замужем, подумала об этом, о чем же думали вы? Если я заступилась за сестру, разве вы не должны были заступиться за меня? Почему вы ничего не сделали?

Не сдерживая себя, я спустила на нее всех собак. Чем больше я говорила, тем больше злилась.

— С тобой ведь ничего страшного не произошло? — испуганно спросила мать, после того как я закончила свою гневную тираду.

— А что могло произойти?

— Хорошо, я знала, что ничего страшного не случится, поэтому и не беспокоилась. Я бы пошла вместо тебя, если бы он был не из армии северян, а из национальной или американской армии. Я пошла бы вместо вас обеих, — сказала она, словно фанатик, готовый на все, и замолчала.