Действительно ли была та гора?
Шрифт:
Сестра, стоя у КПП перед понтонным мостом, который совместно охраняли американские военные и наши полицейские, вела себя неспокойно, словно хотела дать мне понять, чтобы я шагала медленно и уверенно. Но это было не беспокойство о том, что мы не сможем перейти реку Ханган, она пыталась придумать, что надо сделать, если мы попадемся. Она чувствовала, что у меня не хватит храбрости произнести заготовленную речь.
Однако мы, не веря своему счастью, легко прошли КПП. Сначала сестра показала свое удостоверение американскому военному, затем контроль прошла я. Пробежав глазами только ее удостоверение, а на мое даже не взглянув, он сказал, «ОК», — и пропустил нас дальше, а наш полицейский отдал нам честь. Как только легко разрешилась проблема, из-за которой мы так сильно переживали, я стала
В душе я искренне желала, чтобы моя семья вернулась домой раньше меня, но, к сожалению, я была первой. Семья дяди по-прежнему жила у нас, но мне было одиноко и грустно, словно я вошла в пустой дом. За время последней эвакуации во мне накопились разочарование, отчаяние и усталость от дороги. Миновав ворота, я бессильно опустилась на землю во дворе. Я думала, что исчезну там же, где села, — у меня не осталось сил даже чтобы шевельнуть пальцем. Первой меня увидела бабушка:
— Бедная моя девочка, как же ты настрадалась!
Она отвела меня в дом и дала одежду, чтобы я переоделась. Мне стало грустно оттого, что я не могла вспомнить всех страданий, чтобы рассказать ей о них. Возможно, из-за чувства вины перед семьей, все еще находящейся на чужбине, я притворялась еще более уставшей, чем была на самом деле.
Вечером дядя вернулся с рыбой мино[62]. Наша семья больше всего любила горячий суп мяунтхан[63] из морской рыбы мино, который мы варили каждое лето, нарезав большими кусками молодую тыкву и размешав в бульоне кочхучжан[64]. В последнее время все продукты резко подорожали, а рыба мино стала редкостью. Но до 50-х годов[65] в местности Ёнпхёндо среди блюд, которыми могли наслаждаться простые люди в период соман[66], когда начинали солить и вялить в соломенных мешочках чжоги[67], или в разгар лета, когда зрел рис, а в больших чанах солили речных крабов, самой желанной едой был суп миноцигэ. Если сравнить его с супом из дома торговца змеями, вызывавшим лишь тошноту, это была царская роскошь.
Хотя в душе я была очень благодарна дяде за радушный прием, суп миноцигэ застревал у меня в горле. Когда я его ела, осознавая в душе, что я недостойный человек, мне хотелось плакать навзрыд. Раскаяние из-за проявленного мной эгоизма, казалось, разрывало меня на мелкие куски. Как я могла позволить себе не разделить тяготы эвакуации со своей семьей? Их жалкое шествие, выглядевшее более чем странно, наверное, выглядело бы еще более странным, если бы к нему присоединилась я. Стоило мне подумать, что кто-то мог увидеть ту процессию, на которую и смотреть было стыдно, как меня начинало трясти от гнева. Я считала, что все это произошло из-за матери, ведь это она разрешила мне выбирать. А я была честолюбивым человеком. Из-за душевных терзаний я не могла есть. Такое случилось впервые с начала войны.
Население Сеула сильно увеличилось, я заметила это еще накануне приказа об эвакуации. Теперь же, оттого что дни становились теплее, на дорогах было много людей, а рынок «Донам» выглядел заваленным овощами, зеленью и фруктами. Было ясно, что, если только жизнь не нанесет новый болезненный удар, люди выживут, как-нибудь приспособившись к новым неурядицам. Тетя по-прежнему торговала овощами и зеленью на примыкающей к рынку улице, но дядя выходил из дома без чжиге. Он сказал, что перестал работать накамой.
Теперь я спала с бабушкой в комнате, находящейся во внешнем крыле дома, с окном на переулок. Бабушка, когда отдыхала, отгоняя веером редких мух, говорила:
— Теперь, когда твой дядя перестал работать носильщиком джиге, я живу. Разве та работа была достойна человека, который когда-то зарабатывал себе на жизнь каллиграфией? Конечно, у работы посредником свои недостатки. Носильщику чжиге не приходится лгать, но как без обмана могут заработать себе на хлеб посредники или торговцы скарбом? Как ни крути, у этих
людей рты что сточные канавы, скажи, как может заниматься такими делами твой дядя?В словах бабушки мне послышался упрек. «Он взялся за это, чтобы кормить и поддерживать вашу семью» — вот что я слышала в ее словах. Мне показалось, что она больше защищает сына, не беспокоясь о внуках, и в голову пришла недобрая мысль: я хотела напомнить бабушке, что ее младший сын был казнен из-за того, что он эвакуировался на север. Но вместо этого, чтобы как можно сильнее уколоть ее, я зло сказала:
— Бабушка, значит, у вас болит душа оттого, что ваш сын работал носильщиком чжиге, а то, что тетя торгует, водрузив на голову кванчжури с овощами, никак не беспокоит? Как вы так можете говорить?
— Твоей тете не много осталось мучиться, не заступайся за нее. Кроме того, если неудачно встретишь жизнь[68], то обречена страдать, как и в прежние времена. Да и что тут такого, если здоровая женщина носит на голове кванчжури с овощами? Разве можно сравнивать внука благородного рода, работающего носильщиком чжиге, с женщиной, которая еле-еле сводит концы с концами, торгуя овощами?
Я понимала, что это было сказано без скрытого смысла, но для меня каждое слово становилось впивающейся в сердце колючкой. Я чувствовала упрек. У меня щемило сердце. Казалось, мне открыто говорят, что до того, как вернется моя семья, я должна что-то сделать, а не сидеть дома нахлебником из-за того, что распустили отряд «Силы обороны Родины».
— У дяди появилась какая-то хорошая работа?
— Дядя говорит, что нужно жить дальше. Ему посчастливилось встретить благородного человека. Впрочем, справедливости ради, та встреча произошла, потому что он метался по рынку в поисках клиентов. Так вот, это был богач из Кэсона, он смог предусмотрительно перевести много денег в Сеул. Говорят, он сейчас в Пусане организовал крупную торговлю. Кстати, его дом тоже находится в нашем районе. Люди говорят, что в нем живут богачи, настолько его дом большой и роскошный. Беспокоясь, тот мужчина вернулся в Сеул, чтобы убедиться, что дом цел и невредим. Он встретил твоего дядю на рынке и поклонился ему. Хоть у него и есть деньги, куда ему тягаться с нами в происхождении? Тот богач сказал, что устроит дядю на работу в правительственное учреждение, но взамен попросил присмотреть за его домом, пока не закончится война. И чего таким людям не хватает, что едут в Сеул в такое время?
— Значит, семья дяди переедет?
— Какое там переезжать! Я же сказала, что дом находится в этом районе. Я приняла решение оставаться здесь, пока не вернется твой брат. Но раз ты приехала раньше, придется мне все равно остаться, не могу же я бросить тебя одну.
— Вы же говорите, что он торговец, почему устраивает в правительственное учреждение? Раз так получилось, взял бы в торговлю, — сказала я с сарказмом.
— Тому человеку хорошо известно наше происхождение. Дядя не просил устраивать его на работу, место ему предложили. Торговец сказал, что, как бы плохо ни сложились у дяди дела, он не тот человек, который должен толкаться на рынке. А еще он сказал, что, хотя сам он занимается торговлей, его сын работает в органах власти, поэтому он сможет оказать такую услугу. Повезло нам, что тут еще говорить? На чужбине встретить человека, знающего наше происхождение!
— А что такого в нашем происхождении? — не унималась я. — Дядя во времена японской оккупации работал в правительственном учреждении сборщиком налогов, верно? Это, бабушка, все равно что приспешник япошек. Мне, например, стыдно за это. Разве вы не помните, как после освобождения страны буйствовала молодежь в деревне, считая нас прояпонской семьей, и разрушила наш дом?
— Ничего не хочу слушать! — раздраженно сказала бабушка. — Так говорит молодежь, которая не знает жизни, а что касается пожилых людей, то они после этого случая сотни раз, если не больше, извинялись и жили, не поднимая перед нами головы. Как молодежь посмела смотреть на нас свысока! Я и без тебя знаю, что должность сборщика налогов не так уж почетна, но наша семья из поколения в поколение жила, служа для жителей деревни образцом почитания традиций и обычаев. Знай об этом молодежь, ничего бы не было.