Действительность. Том 1

Когда-нибудь мы увидим такие просторы, и нам откроются такие тонкости, что все мои размышления на этих страницах покажутся детским лепетом, не заслуживающим никакого внимания. Но я абсолютно уверен, что мы никогда не найдём ту грань, ту чёткую черту, которая бы отделила «живое» – от «неживого». Чем дальше мы будем уходить в этом направлении, тем дальше будет уходить перспектива. Ведь по большому счёту любой переход из одного состояния в другое, любой скачок, это цепь последовательных изменений. Физика – неумолима. А наш взгляд на это, наши оценки и определения есть необходимое деление, обозначение и сопоставление, исходящее из присущего только нам чувства времени и пространства. Как в пространстве, – невозможно найти последней неделимой точки, как во времени, – невозможна точка отчёта, так и здесь, – невозможно найти той черты, которая бы отделила чётко одно от другого. Что ни возьми, каждое из этих высказанных положений, при глубоком рассмотрении всегда будет воплощением пропасти. Ибо всё это лишь разные стороны нашего разумения. Разумения, которое есть – суть пропасть.

В своём образном мышлении, балансирующем на грани подсознания и интуиции, я представляю живую ткань как некую лишь более гибкую, более пластичную, существующую в более мобильном состоянии, «синтезированную формальную модуляцию», сочетающую в себе отношения грубых и тонких форм энергетической материальности. «Альянс инертных и агрессивных стихий», находящихся в соотношении баланса противостояний. Баланса, создающего близкую нашему созерцанию трансформацию, оцененную по родственным критериям формомодуляцию, со всеми внутренними сочетаниями и движениями. Я осознаю её появление, как необходимую последовательность утончения баланса материальной субстанциональности, в изменившихся условиях узких амплитудных колебаний природного макрокинеза.

Относительно небольшой диапазон колебаний общей природной среды, некая стабильная ровная волна климатических изменений, спровоцировала вытягивание из инертного материального монолита, тонких пластичных формаций, существующих в поле этих экстраполяций и колебаний и играющих в такт этим общим колебаниям. «Живая ткань», – выросла из «неживой материи», как вырастают нежные тонкие побеги, из твёрдого инертного ствола дерева. Её появление абсолютная закономерность, необходимое изменение формы, под воздействием изменившихся условий и обстоятельств. Так на почве нашего первобытном разума, когда-то начали вырастать и расцветать более «тонкие ганглии сознания». Так в нашей душе вырастают и расцветают «изощрённые ганглии» восприятия и ощущения более тонкого, запредельного мира. Именно амплитуда климатических и иных колебаний природы, её относительное внешнее успокоение, её гармоничное уравновешивание по всем фронтам, позволило расцвести на «теле грубой материальности» – «изысканным цветам утончённого полигенеза».

Те суперкатаклизмы природы, бушующие на нашей планете миллионы лет до, так называемого «возникновения жизни», воплощали в себе некую относительную «сверх амплитудность» колебаний природного естества. Но можно ли то состояние природы определить и обозначить как отсутствие жизни? Бушующая жизнь планеты, во времена своей гиперреактивности, не позволяла расцвести «цветам тонких мета организованных структур», чья внутренняя организованность и гармония не могла существовать в этом бушующем океане. В такой атмосфере могли быть только соответствующие морфоструктурные модуляции, со своими критериями организации и гармонии. И всё дело в том, что организация и гармония как таковые, могут иметь бесконечно различные амплитуды колебаний, могут существовать в различных несопоставимых модуляциях, а значит иметь собственную жизненную форму оргахаотики. И на самом деле, гармония бушующей штормами и вулканами планеты, в сути своей, ничем не отличается от гармонии бьющегося сердца. Да, в большом шуме не рождаются тонкие переливы музыкальной флуктуации… Во время грандиозного шторма невозможно рождение тонких переливов свирели… Большой взрыв – сметает горящие костры… Но значит ли это, что большой взрыв или грандиозный шторм являют собой нечто противоположное, нечто инти, – нечто враждебное вообще «живому»? Да. Враждебное нашей сакральной организации, нашей форме бытия, нашим тонким ритмам, и всему для нас близко родственному, но никак не – «вообще живому».

Скажу больше. Тот, кто способен достаточно глубоко опуститься в колодец познания идеальности природы, поймёт, насколько сам «взрыв» как таковой, родственен нашей биологической природе, нашему сакральному естеству. Ведь как я отмечал выше, мы с вами представляем собой тот же «взрыв химических реакций», лишь сбалансированный, – лишь растянутый во времени. И только поэтому он представляется нам чем-то чужеродным «хрестоматийному взрыву», как таковому. Мы, своей субстанциональностью, своими механизмами напоминаем нечто вроде реакции в атомном реакторе, заторможенном графитовыми стержнями. – Текущий сбалансированный взрыв.

Феноменизирование одной составляющей мира, и противопоставление её другой, только потому, что эта составляющая ближе нам по своим механизмам, по морфодинамической модуляции и скоростям, есть естественная потребность нашего разума, основанная на генетической природе его архаического дуализма. Она зиждется на разделении и противопоставлении всего, что попадает в его поле зрения, и последующего определения и назначения «близкого», «родного», с обязательным определением противоположного – «чуждого», «далёкого» и «чужеродного». Основанном на необходимом для жизни делении бытия и мира на «родной», – расположенный, и «чужой», – враждебный. И критерием истины здесь, как и в любых иных исследованиях, возбуждающих и удовлетворяющих наш разум, – служит заключенная в динамической музыкальной гармонии для нашего слуха и нашего глаза, общая полифония мироздания. Ведь по большому счёту, истина, какими путями она бы нас не водила, в какие дебри не заводила, её утверждаемая схоластическая основа всегда гнездится в музыкальной орнаментике и выверенной фразировке, основополагающим принципом которой является законченность диссонансно-консонансного континуума нашего сознания. Повсеместно воплощающегося континуума, присущего нашей воли, и отраженного наиболее непосредственно в глубинной музыкальности всякой воспринимаемой и изучаемой вещи нашего бытия. Ведь музыка, есть воплощённая в звуках суть не только жизни, но и бытия действительности. И в том числе поэтому, она так завораживает нашу душу. И как сама полифония всякого музыкального произведения противопоставлена каденции, так жизнь в нашем бытии противопоставлена смерти. И как каденция – важна и необходима для музыкального произведения, так и неопровержимо важна смерть – для нашей жизни.

Религии, на нашей многострадальной земле, рождались в том числе и на почве одушевления неодушевлённых предметов. В каждом предмете феноменального мира есть душа. Люди всегда подсознательно глубоко чувствовали это, особенно древние. Ибо тогда, на заре расцвета идеального познания, все их мысли были ещё слишком близки к инстинктам, и почти не были «отформатированы» на лад разумной полезности и целесообразности. Они были менее конъюнктивными, а значит были более близки к самой истинности мира. И поэтому мы находим в древнейших религиях то, чего и в помине нет в более поздних. К примеру «Синтоизм». Где одушевляются всякие предметы, имеющие свою форму, и в особенности необычную форму. Где Бог гнездится в каждом листочке, не зависимо от того, висящем ли на дереве, или уже упавшем на землю и засохшем. Наши предки чувствовали мир иначе. Их глубочайшая интуиция, их инстинктивно-идеальный разум, в своих запредельных возможностях – доминировал над всем остальным сознанием. И я не случайно для примера привёл именно «Синтоизм», как религию идеального самопознания. Как не только одну из древнейших религий, но в первую очередь как некую теистическую дисциплину сверх соматического восприятия природы. Зародившуюся в том месте на нашей планете, в том социуме, где утончённость, гибкость, глубина и изысканность имели и имеют поныне, важнейшее значение для жизни. В противоположность относительной грубости форм присущих древним религиям запада, их инертность и закостенелость, – их поверхностность.

Вообще, всякая религия имеет своим началом, своим фундаментом – подсознание. Но подсознание имеет разные глубины, и то, во что развивается та или иная религиозная дисциплина, всегда говорит о том, на каких глубинах она имела своё начало. И на какой глубине созерцания находилось общество, породившее её. Я не стану здесь вдаваться в теологические аспекты и религиозные лабиринты, это отдельный огромный пласт нашего разумения, который в сути своей, как всё Великое, является сложным в своём развитии и становлении, и достаточно простым в своих истоках. Но именно поэтому требует к себе серьёзного подхода, углублённого обдумывания и строгого аподиктического и даже ассерторического анализа.

И так. Для того, кто настроился на мою волну размышления, кто встал рядом с моим углом зрения, для того уже не должно остаться «неживых предметов» в действительном мире феноменальной реальности нашего бытия. Для нас – «неживой» – значит лишь другой формы жизни. Ведь по большому счёту материя, в каком виде она бы не находилась, никогда не будет в состоянии полного покоя, и даже в камне происходит своя динамика, свой сакральный метаболизм, а значит своя жизнь. Но «человек поверхностного суждения» всегда будет расценивать камень, – как нечто мёртвое. Ведь он никогда не осмыслит то, что может быть совершенно иная, не похожая на нашу, форма жизни. Что она может опираться на абсолютно иной пространственно-временной континуум существования. Для такого «поверхностного наблюдателя», как мир – един для всего и вся, так и форма жизни единая для всего и вся. И там, где он её не видит, там её и не существует. Для него лишь иерархия является основополагающим аспектом существующего. Для него не существует никаких параллельных миров. Для него только неопровержимая очевидность, есть единственно возможное для умопостижения ремесло и цель. Для него истинность – в разумности большинства. Большинства, чья разумность полагает обозначенное только им живое, – единственно возможным феноменом жизненности, и в то же время неким божественно-чудесным произволом природы. Он ставит собственную жизненность во главу угла, веря в неё, и не оставляя и тени сомнения для своей сакраментальной веры. Он сам водрузил себя на пьедестал мироздания, возвёл себя в культ, и превратил всё отнесённое им к «неживому» в плаценту, в атрибут лишь обеспечения собственной власти.

Чувствуете, как глубоко скрыты наши психологические воззрения, откуда исходит наш психотип в целом. Как умело скрывается за латентными покрывалами суть нашего сакраментального стремления к власти, к покорению природы. Без разделения и изолирования, – невозможно покорение, не возможна власть «сильного» над «слабым», как невозможна была бы сама иерархия мироздания.

Каждый, кто когда-либо задумывался над этим коварным, сложным для осмысления, но очень важным вопросом, подходил к нему со своей точки зрения, улавливая во внешнем мире свои, родственные только ему, резонирующие только с его подсознанием флюиды. Большинство из которых сосед, – просто не в состоянии заметить, идентифицировать и оценить. Ведь если у каждого «живого существа» свой неповторимый мир, то у каждого мыслителя, ещё и своя неповторимая оценка. Ведь каждый из них, обладая уходящими в запредельность «ганглиями» собственного единственно существующего мировоззрения, ещё обладает своей градационной живой утончённостью тонких простраций созерцания.

Суждения разных людей очень часто противоречат друг другу. И это противоречие – вечно, как само бытие. Но часто замечается некоторая схожесть в самой сути вопроса, хотя и подход с совершенно разных сторон.

Взгляд физика на проблему «живого и неживого», – всегда будет оставаться за пределами взгляда эзотерика. И оба эти взгляда всегда будут вразрез взгляду метафизика. Каждый создаёт свой неповторимый, в своей утончённости непохожий мир. И оценивает затем этот мир, через призму своего мировоззрения, граней у которой может быть бесконечное множество. И здесь немало зависит от окружения, в котором находился тот или иной мыслитель во время своего созревания. Ведь созревание плодов разумения, в своей сакральной основе нисколько не отличаются от созревания яблок на дереве. Всякое созревание строго зависит от условий окружающего ландшафта, в самом широком смысле слова, от климата внешней действительности. Которые либо позволяют, либо не позволяют развиваться определённым «ганглиям сознания». И «ландшафт» этот включает в себя многие условия. Одно из таких условий это – образование. Другое – воспитание. Третье – гены, переданные от предков, и вскормленные личностью, несущие в себе некие особенности разумения, и т. д. И в зависимости от условий, каждая из образующихся граней созревающего сознания, уходит в перспективу собственного бесконечного гранения.