Дежурные по стране

— Докатился, блин, — сев на табуретку, подумал Молотобойцев. — Вроде как всегда отличал правду от лжи, добро от зла. А теперь негодяи под нормальных работают, нормальные — под негодяев косят, чтобы выжить, запутать всех, сохранить душу в неприкосновенности. Маскарад. Карнавал почище бразильского; как хочешь, так и разбирайся, кто перед тобой. Наверху черти в ангелов наряжаются, а внизу это видят, догадываются о подлоге, поэтому сами низы уже в отместку чертей играют. Только ведь верхи со своей маской не сольются, а низы… низы могут и доиграться… Лимон, Лимон… Думаешь, я забыл, как однажды, напившись в умат, ты декламировал нам свои стихи? В них было столько искреннего чувства и понимания жизни во всех её тонкостях, что мы опешили. Зачем же ты, закончив чтение, сказал нам, что это творчество наивного поэта Эрнеста Окаянного из Пензы? Зачем? Зачем ты высмеивал самого себя, с пеной у рта доказывая нам, что это — не ты, что такую доблестную чепуху в наше время могут нацарапать только выжившие из ума идиоты? Почему ты начал доказывать нам, что сейчас надо писать о силе денег, красивом времяпровождении в Куршавеле, диких оргиях в клубах и барах?.. Тогда твои аргументы были очень убедительны, Лимон, и мы соглашались с тобой. Ненавидели тебя и себя, но со всем соглашались, а потом клялись, что заработаем миллионы и купим всех с потрохами, потому что только с набитыми карманами нас будут любить женщины и уважать мужчины. Самое страшное, что твои аргументы и сейчас не потеряли своей чёртовой силы. Только любить и уважать нас никто не будет; нам станут лишь завидовать, — вот и всё. Мы согласно кивали головами, когда ты сказал, что добра больше нет, а есть только два зла, из которых нужно выбрать наименьшее, то есть разбогатеть любой ценой и смотреть на всех сверху. А ведь тогда в «Айсберге» собрались отличные пацаны, лучшие из лучших, но, несмотря на это, мы выходили на танцпол и лапали обнажённые тела бесстыдно красивых девчонок, грубили барменам и творили чёрт знает что. Я никогда не забуду, как Бочкарёв вернулся из туалета и сказал тебе: «Лимон, ты прав во всём. Видишь вон ту пышногрудую блондинку? Так вот я поимел её во все щели, и мы с ней сейчас ненавидим друг друга. Ей действительно не нужны герои, рыцари и поэты навроде твоего Окаянного, а только деньги, дома и машины. За такой подход я её и наказал. Стоило пообещать ей золотые горы, как она тут же отдалась мне в клозете. После того, как всё кончилось, я сказал ей, что она — шлюха, и я знать её не желаю. Вместо того чтобы быть одухотворённым посмешищем, в которое плюются, я сам посмеялся и в какой-то степени наказал большое зло, выступив в роли зла малого. Раз она не хочет жить по принципу «рыцарь-принцесса», значит, мне ничего другого не остаётся, кроме варианта «толстосум — шлюха». Только не думай, что я доволен своей победой и её поражением. У неё — обида, у меня — опустошение. Мы оба расплачиваемся за то, что она перестала быть настоящей женщиной, а я — мужчиной. Подавляющее большинство из них расстаются с невинностью, как с ненужной вещью. За это они будут шлюхами, а мы — подонками».

Вася вышел на улицу и погрузил голову в сугроб. Под надзором Ивана деревенские парни заканчивали обтирание.

— Пацаны, будете работать у меня? — спросил Вася.

— Это смотря, сколько забашляешь. Если две тыщи заплатишь, я готов, — сказал Максим Кичеев, парень двадцати двух лет с копной соломенных волос на бедовой голове.

— Что-то ты свою работу ни во что не ставишь, Кичей. Два косаря предел мечтаний что ли?.. По пять тысяч на рыло даю. Если согласны, представьтесь кратко, а то я некоторых не очень хорошо знаю. Имя, фамилия, год рождения, навыки, умения и так далее.

Парни переглянулись и стали представляться.

— Кичеев Серёга, 80-ого года рождения. На тракторе могу и по хозяйству… Давай, Дрон.

— Ильюха Дронов. С 83-его я. И украсть могу, и покараулить. Своих пацанов не сдаю. Также батя плотничать научил, но это, я думаю, не пригодится. Следующий.

— Лёха Гаршин. Семнадцать с гаком мне. В машинах шарю, в мотоциклах. Движки, короче, за пять секунд перебираю и всё такое. Если не веришь, у всех спроси. Давай теперь ты, Колян.

— Николай, для своих — Колян. А фамилию тебе знать не обязательно. Чё скажешь — сделаю. Всё могу, а по железу ваще всё.

— А меня ты децл знаешь. По лету пару раз бухали с тобой. Миха, если забыл. Удар у тебя здравый. Уважаю.

— Чё нам тоже представляться? — в голос сказали пять оставшихся парней, один из которых продолжил: «Глупо. С детства друг друга знаем. Помнишь, как подсолнухи у деда Зырянова ночью воровали? А как на речке с теми же Антохой и Булыгой»?

— Не помню, — произнёс Вася и продолжил: «Мы с вами, может, и зажигали по детству, но никогда не работали вместе. Вместе гулять и вместе работать — не одно и то же, так что прошу представиться всех».

— Ха, всех — так всех, шеф… Теперь, наверно, так придётся тебя называть. Ладно, от меня точно не убудет. Вовка Остапенко. Я с 81-ого, как и ты. За пять кусков в ад за тобой пойду, если потребуется. Грешники нападут — прикрою. Надо будет — там и останусь. Чутьё у меня, что неспроста ты нас вербуешь. Глаза у тебя ненормально блестят, башка у тебя какая-то ненормальная стала. Вон — хоть песни твои вчерашние взять.

— Антон Варфоломеев. Фронт работы обозначь. Грабить, как я понял, никого не будем. Говори, что за работа, а то я уже нервничаю.

— Петруха Булыгин. Десантура. Разведвзвод. Достаточно.

— Васёк, ну мне ли тебе представляться. Две недели вместе на «Сорокозёрках» жили. Я тебя ещё сети ставить учил. — Молотобойцев строго посмотрел на приятеля. — Понял. Всё понял, Васёк. Забыл — так забыл. Федя я. Фёдор Гуснетдинов. Спец в охоте и рыбалке. Все места знаю.

Иван Молотобойцев терялся в догадках, чего же хочет добиться от парней его брат. Он уже понял, что после завершения работы Вася заплатит ребятам деньги, полученные от продажи автомобиля, но какой будет эта работа — вот вопрос. Иван ещё вчера заметил, что Вася очень изменился после того, как они с ним расстались четыре месяца назад.

— Что-то не то с тобой, брат, — думал Молотобойцев-старший, пока Молотобойцев-младший занимался наймом на работу. — Ты стал более сдержанным и спокойным. Взбрыкиваешь точно меньше, да и как-то рационально. Скоро остепенишься. Корневой мужик в тебе зарождается, который с землёй и людьми «на ты» говорить будет, просто и ясно говорить. Вот-вот своим умом и себе на уме заживёшь, а в этом сила русской земли. Мужик ведь всегда только делал вид, что под кем-то ходит, потому что, как бы не менялся политический строй, а ему надо было любой ценой при земле остаться. Поэтому, забывая о себе, терпел, всякой власти покорялся, чтобы только пахать, себя и всех кормить. С пренебрежением произносится поговорка: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». А ведь в этой поговорке совсем другой смысл, в ней мудрость крестьянина заложена. Пусть вокруг творится всё, что угодно, а земля не должна пустовать, до последнего обязана обрабатываться. Если уж до невозможности прижали, — только тогда бунт и бунт страшный, чтобы на годы и десятилетия спокойствие для земли выбить. — Иван вздохнул полной грудью. — Да, пустует сейчас пашня, но это только потому, что сама так хочет. Это мысль невыносима моему сердцу, требующему немедленного дела; только земле отдохнуть надо; истощили мы её, засевая по указке сверху не тем и не так. Проверка идёт, многолетняя проверка на вшивость. Первый раз за всю историю земля встала, она нас проверяет. Кто не опустится и пронесёт любовь к ней сквозь чёрное время — всю её возьмёт, всю до последнего клочка. Однажды. Задаром. Раз и навсегда. Заводчиков, фабрикантов и прочих элементов, — которые в эпоху запустения захотят воспользоваться ей не по прямому назначению, не для хлеба, — она отторгнет. Это даже не обсуждается. Как срок придёт, шепнёт нам пашня, что пора, а пока подождём, ничего. И знаю, что государство для восстановления сельского хозяйства одновременно с землёй созреет. Это будет древний зов, вечный зов, которому нет равных. Пахать! Обо всём забыть и пахать, пахать, только пахать. Как ребятишки станем, которым любимую игрушку вернули. Для многих это в первый раз будет. Впервые, к примеру, золотые поля мой сын увидит, и это будет для него таким потрясением, после которого он сможет быть только хорошим и счастливым человеком.

— Иван! Иван! Ваня! Брат, ё, пэ, рэ, сэ, тэ! — сложив ладони лодочкой, кричал Вася в ухо брату. — Где витаешь?! Очнись! Сколько уже можно орать?! Красная материя есть или нет?

— Оставайся у меня, Вася, — невпопад ответил Иван и глупо улыбнулся. — Построиться помогу. Заживём.

— Нет, я не смогу здесь жить, — серьёзно сказал Вася. — Я ведь у тебя в гостях просто энергией подзаряжаюсь, потому что все мы родом из деревни. Тут наши корни, Иван. После того, как у тебя побываю, город больше люблю. Если с концами в деревне поселюсь, затоскую. Оставшись, привыкну. Привыкнув, захрясну. Мне ведь деревня для сверки необходима. Пульс вырабатываю. У города — учащённый, у вас — слабый пока, а мне нормальный нужен, чтобы хорошо себя чувствовать. Нигде мне в полном объёме не нравится, поэтому и мечусь туда-сюда. Полугородской или недодеревенский — вот весь я… Короче, это всё философия, а мне красная материя требуется. Пацанам на повязки. Найдёшь?

— У Люды спросить надо, однако. Думаю, что найдётся для тебя кумач. Горн, случаем, не требуется? А то прямо пионерия какая-то.

— С горном — тоже тема. И барабан бы. Я учился в музыкальной школе, немного умею играть на этих инструментах, — ответил Вася. — А частичку знамени — галстук — на рукав переместим, чтоб не душил. Кто начнёт задавать глупые вопросы, зачем мне всё это надо, будет сразу уволен без объяснения причин. Ваша задача — выполнять то, что я скажу… Говоришь, в ад за мной пойдёшь, Вовка?

— Угу.

— Так вот в ад не надо. Достань горн и барабан. Хоть всю деревню перетряси, а сегодня же принеси мне инструменты.

— Хорошо, Васёк. Считай, что они уже у тебя.

— Вот и славно, — потянувшись, произнёс Вася. — Вижу, что ребята вы толковые. Сработаемся. Значит, с Остапенко — горн и барабан, остальным — точить ножи, готовить паяльные лампы, забыть на месяц о спиртном, найти ещё десять нормальных пацанов, которые согласятся на меня работать. Как протрублю «Зорьку», считайте сезон массового забоя крупного рогатого скота открытым. Это может произойти в любой момент, так что вымойте сегодня уши. И скажите родителям, что цена за кило — девяносто четыре рубля, за базар отвечаю. Как свою скотину заколете, начинаете помогать односельчанам. В деревне много стариков, которые по немощности вынуждены нанимать забойщиков; вы же будете колоть их бычков и тёлок бесплатно. Если узнаю, что кто-то из вас взял с пенсионера деньги, выбью зубы, не цацкаясь. Миха вчера опробовал мой удар. Напомню, что моя фамилия — Молотобойцев. Она происходит от словосочетания «молотом бью». Если вопросов нет — свободны. Ждите сигнала.

Вечером братья совершили конную прогулку по деревенским окрестностям. Вася ехал на спокойной рыжей кобыле, Иван — на холёном сером жеребце. Остановившись в лесопосадке, от которой в обе стороны тянулись запорошенные снегом поля, помолчали. Застывшие в сёдлах, с устремлёнными вперёд взорами, братья напоминали былинных богатырей на пограничье.

— Так и жизнь наша, Вася, — заметил Иван. — Полоса белая, лесополоса, полоса белая, лесополоса. Солнце закатывается. Тронули, пока не стемнело.