Дежурные по стране

…Я честно ушёл из Шанхая, пацаны. Вы бы там и неделю не продержались. Не сбежал же я от трудностей? Нет. Просто красиво ушёл. Помог Левандовскому, загородив его от провала собственным телом, которое, между прочим, до сих пор ноет и болит. В придачу вылечил друга от рака национализма. Да если бы не я — конец Лёхе, а так сейчас со скинами, небось, пиво глушит, сушёной воблой закусывает, по ходу дела развенчивая фашизм…

…А Вася в деревне, наверное, уже раздобрел на пирожках и парном молочке…

…Про Артёма и говорить нечего. Ему вообще больше всех повезло, в малину попал. Как там у Есенина: «Я читаю стихи проституткам и с бандюгами жарю спирт». Эротический сектор — это вам не Шанхай. Красные фонари, безразмерные лифчики, розовые стринги, пеньюары с рюшечками, телячьи нежности, французские поцелуйчики, фривольные позы из «Камасутры», презервативы со вкусом брюквы. В общем, в распоряжении Артёма целая сексуальная индустрия. Живи — не хочу. N-ский гарем — не Гарлем нью-йоркский. В первом можно зачать ну максимум новую жизнь, если не предохраняться; во втором — легко потерять собственную. В гареме нет буковки «л», потому что любви там и так с избытком. В Гарлеме «л» присутствует, чтобы хоть как-то скрасить отсутствие самого главного чувства в афро-американском квартале. Артёму всегда везёт, приятное с полезным совмещает. Может, конечно, в малине пальчик уколоть, но это не смертельно. Любовь с элементами мазохизма сегодня никого не шокирует, от неё кайф получают. Тело требует новых впечатлений, неизведанных удовольствий. Пока всё безобидно, но я уже знаю, к чему приведёт весь этот сексуальный постмодернизм. Скоро мазохизм перестанет устраивать любовников, и они пойдут дальше. После совокупления женщина начнёт пожирать мужчину, как это делает самка богомола с самцом после завершения полового акта. Вот до чего может довести неуправляемая похоть. Вместо того чтобы носить классический смокинг, мы решили щеголять в порнографических лохмотьях постмодернизма, сшитых из аляпистых лоскутов. Надо остановиться, забыть о бренном теле и вспомнить о вечной душе, молиться Богу Авраама, Исаака и Иакова, а не насекомому богомолу. Да, видно, Левандовский здорово вправил мне мозги, если всякая мысль ведёт к краху…

…Мальчишке тоже повезло. Стоп, Магуров. Он пошёл к детям, к будущим продолжателям нашего дела. Не смей развивать мысль, не смей перекладывать с больной головы на здоровую. Не трожь детей, которых бросили родители, иначе до страшных глубин доберёшься. Пока с ними Вовка, всё будет нормально. Он к своим пошёл, в детдоме ему будет легко…

…Не забыл я про тебя, Лёня, не забыл. Тебе легче всех, между прочим. С элитой работаешь, в молодёжном парламенте тебе ничего серьёзного не угрожает. От ленивых остолопов, которые в нём заседают, не дождёшься ни вреда, ни пользы, как от балласта. Вообще-то зря я балласт унизил. От него хоть какой-то толк есть; его можно сбросить с воздушного шара за борт, чтобы тем самым облегчить массу падающего корабля. Молодых парламентариев вниз не скинешь. Они зубами вцепились в свои кресла, как будто их этому наверху кто-то уже научил. Впрочем, если Лёня и скинет их с воздушного шара, то корзина от этого легче не станет, никому от этого легче не станет. Что он будет с этими ребятами делать — ума не приложу. Ему остаётся только весело падать вместе с ними, ведь потребительская корзина, в которой они сидят, уже и так пустая. Народ с пробитого шара они уже сбросили. Что у них осталось? Литр молока, булка хлеба, полтора яблока, сто грамм ливерной колбасы и они сами, конечно. Скинут продукты — умрут с голоду, не скинут — всё равно разобьются. Им по всему уже недолго жить осталось. Пусть пока точат лясы, как спасти воздушный шар, пока не заточат их до такой степени, чтобы уже не пользоваться ножом при дележе продуктов, оставшихся в потребительской корзине падающего вниз корабля. Эх, и повеселится Лёня. Ему нечего терять. Перед тем, как упасть, он дополнительно пропесочит молодых парламентариев, чтобы эти пустопорожние мешки с песком засыпали весь гололёд на земле. Только бы он постарался, только бы грамотно разбился, только бы кому-нибудь на голову не упал. Я уверен, что внизу ещё есть живые. Это в корзине, это наверху живым не пахнет, а внизу — всё в относительном порядке. Народ у нас крепкий таки до обидного. Его вываливают за борт, сбрасывают со счетов, а ему всё ни по чём. Другие на его месте уже бы давно перемёрли хотя бы в знак протеста. Но нет. Наш народ в знак протеста может только жить. Боже, я свихнулся, наверное. В любом случае мне больше всех не повезло. Я самый несчастный в мире человек.

— Здорово, Яшка. О чём задумался? Я уже тридцать минут тут нахожусь, а ты меня не замечаешь.

— Лёшка? — удивился больной и присел на кровати.

— Собственной персоной.

— Лицо у тебя какое-то странное.

— Не бери в голову. У тебя — фиолетовое, у меня — странное. У всех разные лица.

— Ты осунулся с момента нашей последней встречи.

— Лучше осунуться, чем осучиться. Я сегодня просто не выспался. Не шёл сон, Яха, — вот хоть убей. Думаю, дай-ка я в лес сгоняю, костерок разведу, за жизнь на свежем воздухе подумаю. Знаешь, прямо до смерти захотелось пошептаться с берёзками. Пацаны из «РНЕ» с понятием оказались, сразу согласились подвезти. Видят же, что человек при любом раскладе до утра не дотянет, если его немедленно до леса не подбросить. Скорым поездом, скорой помощью долетели мы до рощи. У меня даже ощущение сложилось, что они сами погибнут, если я скончаюсь у них на руках. Вот такие сердечные люди, а мы про них — фашисты, фашисты.

Левандовский улыбнулся и стал доставать из пакета фрукты. Магуров отшатнулся от протянутого ему мандарина, увидев, что на руке Алексея не достаёт безымянного пальца.

— Брат, что у тебя с пальцем?

— Ничего страшного, — спокойно сказал Левандовский. — Я его нечаянно отрубил, когда дрова для костра заготавливал. И вообще чё ты ко мне прикопался? То лицо ему моё не нравится, то отсутствием пальца я ему не угодил. Спроси лучше, как у меня со скинами.

— Как у тебя со скинами? — задал вопрос Магуров, не сводя глаз с обрубка.

— А чё скины? Я им: «Ребята, давайте жить дружно, как Леопольд учил. Кот плохого не посоветует».

— А они?

— А чё они? «Кто грызунов наказывать будет?», — говорят. А я им в ответ: «Бог накажет. Он шельму метит».

— А они тебе чё?

— А они мне: «Так, может, Ему помочь? Не всесильный же Он, в конце концов». А я им: «В том-то и дело, что всесильный, но и не без своих слабостей, конечно. Господь сказал, что можете творить добро, сколько вам будет угодно, грести достойные поступки экскаваторами. Зная несовершенную природу человека, Бог разрешил даже ненасытность в проявлении любви к людям. Мало вам любви к маме и папе — любите соседа. Не хватает соседа — переключайтесь на аборигена из Папуа — Новой Гвинеи. Хоть всю Океанию жадно обожайте. Бог с вами — воруйте, зелёный свет вам даю. Бессовестно крадите возможность совершения добра у менее расторопных людей. Развязываю вам руки даже на убийство. Вешайте на осине собственную жадность, посылайте на гильотину зависть, распинайте на кресте гордыню, морите голодом чревоугодие, отправляйте в каторжные рудники праздность, забивайте до смерти злость, с особым цинизмом насилуйте и умерщвляйте похоть и так далее до бесконечности. Знаете, что вам за всё это светит? Пожизненный срок в раю без права переписки… А месть и расправу над злом оставьте Мне. Это Моя вотчина».

— А нацисты чё?

— Сошлись на том, что свободы им насыпали с горкой… А как у тебя в Шанхае?

— Полный завал, Лёха, — начал жаловаться Магуров. — Не разгрести, кажется. Я пытался им что-то рассказывать, к чему-то их призывать, но всё бесполезно. Даже слушать не хотят. На нищету ссылаются, а потом посылают.

— Это ничего, — успокоил друга Левандовский. — Я-то думал, что всё гораздо хуже будет, а тут — нищета.

— Так они же ею прикрываются. Типа, пьём, потому что бедные, воруем, потому что никому не нужны.

— А они, между прочим, на тебя похожи. Сущие хитрецы, — рассмеялся Левандовский. — Нищетой, значит, прикрываются? Умора. Посмотрим, что они станут говорить, когда мы лишим их этой защиты. Не факт, что лучше станут. Богатые свои злодеяния деньгами и телохранителями прикрывают, бедные — отсутствием таковых. Не страна — сплошной бронежилет. Весело живём. А в том, что они посылают тебя на три буквы с твоими душеспасительными беседами, усматриваю добрый знак. Если словам не верят, значит, поумнели. Без высшего образования, без книг, безо всего поумнели. Заметь, что для России от этого — одна экономия. Зачем вкладывать деньги в просвещение, если все и так просветятся?

— Циник, — бросил Магуров.

— А ты — нытик и хлюпик. Они тебя послали, и ты сразу руки опустил. Что ты так моего цинизма испугался? Не надо уподобляться святошам, которые от страха за свою нравственную чистоту шарахаются от зла, равно как и от добра. Интеллигенция пропитана этим пороком, как торт — кремом. Она хочет отсидеться за крепостными стенами, когда страна гибнет. И белый флаг выбросить не желает, и выйти к народу не хочет, и впустить его к себе не соглашается, потому что в грязи замараться боится. А я вот в форме нациста ходить не страшусь. По фигу мне, с кем общаться. Мне и с академиком, и с грузчиком одинаково приятно. И с плохим, и с хорошим человеком дружбу водить буду. Буду делать добро, а думать — о зле. В убийцу, вора, насильника мысленно перевоплощусь, чтобы изучить технологию зла, его первопричины и следующие шаги, чтобы ничему не удивляться, ничего не бояться и успешно бороться. Если знаешь болезнь досконально, найдёшь противоядие. Не знаешь, страшишься её — неминуемо заразишься.

— Докатились, Лёха, — вздохнул Магуров. — Мне иногда кажется, что наша дружба только на боли за Россию держится. По-моему, таких разных людей, как мы, объединяет только страна. Только о ней и говорим. Скандалим, ругаемся, спорим только из-за неё. Ведь есть же ещё девчонки, вечеринки и прочее.

— Я с тобой полностью согласен. Девчонки, вечеринки, водка — это тоже Россия. Россия, в которой мы будем отдыхать от трудов праведных. А Шанхай, фашисты — это Россия, в которой мы будем работать.

— Помнишь, как я у Волоколамова девчонку увёл? — задал вопрос Магуров.

— Увёл и увёл.

— Нет, ну вы посмотрите на него. И он туда же. А если у тебя уведу?

— Так у меня пока никого нет, — пожал плечами Левандовский. — Так-то я не против.

— Наградила же судьба друзьями, — посетовал Магуров. — Один другого хлеще. Хорошо, очень хорошо. Тогда вот что… «500 дней» Явлинского выведут Россию из кризиса.

— Ложь! — взорвался Левандовский. — Это тебе Волоколамов напел?! Наглая ложь!