Диана де Пуатье

Герцогиня не только старалась склонить короля к подобной политике, но и вела тайную подспудную войну против соперницы. Понимая, что возраст — наиболее уязвимая точка Дианиной брони, фаворитка до бесконечности разыгрывала эту карту. Она заявляла, будто родилась в тот день, когда вдова великого сенешаля праздновала свадьбу, хотя на самом деле их разделяло всего девять лет. В окружении герцогини Диану называли «Старухой».

Некий поэт из Шампани, Жан Вультэ, получив щедрую мзду от мадам д’Этамп, сочинил на латыни сатиру «ln Pictaviam anum aulicam»(«Против Пуатье, придворной старухи»). Тщетно, писал он, мажет она лицо румянами, напрасно вставляет искусственные зубы и красит седые волосы ^[214] . Вывод был ужасен:

214

G. Guiffrey [1866], ук. соч., стр. LV–LVL.

Раскрашенная наживка не притягивает дичь. И даже если бы ты купила все, необходимое женщине, Не добилась бы от любовника желаемого, Потому что надо быть живой, а ты уже мертва.

Век спустя историк Мизаре повторил эти диатрибы от собственного лица и добавил к ним другие клеветнические сплетни. «Весьма жаль было смотреть, — писал он, — как юный принц делает предметом обожания поблекшее лицо, изъеденное морщинами, седую голову, полуугасшие глаза, порой красные и гноящиеся, — короче говоря, гнусные останки того, чем успели насладиться многие другие» ^[215] .

215

F. de M'ezeray, «Histoire de France»,vol. II, Paris, 1646, стр. 602–603: изд. 1830 г. т. IX, стр. 4–5.

Клеман Маро, вновь войдя в милость и поселившись в Париже за счет Короны, благодаря хлопотам Маргариты Наваррской и королевской фаворитки, в 1538 году уплатил долг благодарности новогодним поздравлением в стихах, прославлявшим герцогиню д’Этамп:

Без всякого пристрастия Я вам даю Золотое яблоко за красоту, А как верный подданный — Венец ^[216] .

Этот комплимент делал еще более ядовитой стрелу, выпущенную им в «мадам Великую Сенешальшу»:

216

Cl'ement Marot, «OEuvres»,'ed. de La Haye, 1731, vol. Ill, стр. 210, Этренн XVIII к мадам д’Этамп.

Чего бы вы хотели в дар от меня, Добрая Диана? Насколько я понимаю, ваша осень и так Длится куда дольше, чем весна ^[217] .

Оскорбленная красавица не снисходила до ответа на все эти нападки, вызванные завистью к ее растущему влиянию. Диана довольствовалась тем, что рассказывала байку о старом нечестивце, которого спасла от смерти, будучи еще ребенком, и о полученном от него в благодарность эликсире вечной юности. Однако в ее безжалостной памяти запечатлевалась каждая эпиграмма и каверза, дабы в один прекрасный день воздать за все сторицей.

217

Там же, стр. 212–213. Этренн XVIII к мадам супруге великого сенешаля.

А пока страстная преданность дофина в достаточной степени тешила ее гордость. Юный атлет скрывал под мощной физической оболочкой столько нерастраченной нежности и обманутых надежд, что обрел уверенность лишь в крепких и ласковых объятиях любовницы: для Генриха в ней воплотились все прелести героинь, населявших в испанских тюрьмах его грезы и сны, вдохновленные героическими поэмами и «Амадисом Галльским».

Дофин поклонялся ей, как своей владычице, о чем и заявлял самым торжественным образом:

Более твердой веры никогда не сулило Ни одному принцу (о, моя единственная принцесса!), Чем моя любовь, которая будет вам до бесконечности Обеспечена, вопреки времени и смерти. Ни во рву, ни в укрепленных башнях Не нуждается крепость моей веры, Дамой, владычицей и хозяйкой которой я вас сделал. Потому что она вечна! Никакими сокровищами ее не купить, Столь низкой ценой не завоевать доброго сердца, Равно как милостями и величием происхождения. Что ослепляют глаза черни. И никакая красота, способная взволновать Слабое сердце, не сможет нравиться мне так, как вы ^[218] .

218

G. Guiffrey [1866], ук. соч., стр. 227.

Диана была польщена, но предпочитала сдержанность и тайну. Их она требовала и от своего любовника. Послы и придворные, конечно, заметили, что между вдовой великого сенешаля и дофином возникла некая новая близость, но, трактуя сомнение в ее пользу, оставили Диане роль вдохновительницы и друга ^[219] .

Самой большой опасностью, какая могла угрожать Диане, продолжала оставаться угроза развода, все еще висевшая над Екатериной. Разумеется, нападки на молодую женщину, начавшиеся после любовных подвигов дофина в Монкальери, уже поутихли. Но избавиться от них раз и навсегда можно было, лишь покончив с бесплодием дофины.

219

«Relations des ambassadeurs v'enitiens sur les affaires de France au XVI si`ecle»,изд. и пер. N. Tommaseo (колл. «Documents in'edits sur l’histoire de France»), vol. I, Paris, 1838, стр. 286–287.

В 1542 году венецианский посол Маттео Дандоло выразил общие симпатии к Екатерине:

«Светлейшая дофина прекрасно сложена. Конечно, в том, что касается ее способности иметь детей, поскольку до сих пор таковых не удалось зачать, неизвестно, сможет ли она родить впоследствии, хотя и принимает с этой целью всевозможные лекарства и снадобья, так что рискует даже заболеть. Дофин, супруг Ее Высочества, любит ее и всегда с нею ласков. Мадам Екатерина пользуется любовью короля, всего двора и народа. Думаю, не нашлось бы ни единого человека, кто не согласился бы отдать свою кровь ради того, чтобы она смогла произвести на свет наследника» ^[220] .

220

«Le relazioni degli ambasciatori veneti al Senato […]»,ук. соч., стр. 47–48.

Екатерина изучала всевозможные средства, предлагаемые магами и колдунами. По мнению Альберта Великого, трава, называемая пастушьей, и барвинок, истолченные и смешанные с порошком из дождевых червей, рождали у женщины стремление зачать ребенка. То же действие оказывал пепел сожженной лягушки и кабаньих клыков. По Фотию, стакан мочи мула, выпиваемый раз в месяц, делал бесплодную женщину плодовитой. Большой палец и кожа с анального отверстия зародыша считались прекрасными амулетами против бесплодия. Другой автор уверял, будто в подобных случаях весьма эффективны заячья кровь и вытяжка из вымоченной в уксусе задней левой лапки ласки. Наконец, пояс из козьей шерсти, омытой молоком ослицы, если женщина, желающая зачать дитя, носит его над пупком, поможет обзавестись ребенком мужского пола ^[221] .

221

См. перечисление этих лекарств у J. d’Orliac, ук. соч., стр. 131.

Дофина соглашалась испробовать что угодно. Однако наиболее надежное средство исходило от Дианы, которая, по словам Брантома, ежевечерне посылала Генриха в супружескую опочивальню, снабдив множеством полезных советов, так что позднее король Генрих II назначил ей вознаграждение в размере 5500 ливров за «добрые и пользительные услуги, оказанные ранее королеве».

Вновь обретя надежду, Екатерина присоединилась к Генриху и Диане в путешествии королевского двора к границам Прованса. Папа Павел III Фарнезе предложил свое посредничество в переговорах короля и императора и пригласил их встретиться в Ницце. Сам он поселился в аббатстве кордельеров вне стен города, поскольку герцог Савойский, у которого осталась только одна эта крепость, из подозрительности не желал отворять врата своего города ни святому отцу, ни королю, похитившему его земли, ни императору. Франциск I поселился в замке Вильнев. Карл V жил на борту своей галеры, причаленной у рейда Вильфранш. Ведя переговоры, Павлу III приходилось ездить от одного к другому. Дебаты длились с 15 мая по 20 июня 1538 года. Неофициально святой отец и император принимали французскую знать. Диана вместе со свитой королевы Элеоноры была допущена к Павлу III и императору. Эту честь она делила с дофиной, королевой Наваррской и герцогиней д’Этамп ^[222] .

222

О дипломатических переговорах см. биографии Франциска I, написанные Ж. Жакаром и Р. Ж. Кнехтом.

Вмешательство папы оказалось отнюдь не напрасным. Результатом его стало десятилетнее перемирие, причем Франциск I оставлял за собой Бресс, Бюже и часть Пьемонта, а Карл V — герцогство Миланское и другие пьемонтские города. Герцог Савойский в ожидании нового договора от всех своих владений сохранял лишь графство Ницское.

Через месяц двор собрался в Эг-Морте, дабы присутствовать на встрече Франциска I и Карла V. Последний сам просил о ней короля, желая конкретизировать результаты переговоров в Ницце. Рядом с отцом стоял дофин, ему предстояло впервые увидеть того, кто держал его в плену. Прошло восемь лет, и страх, внушаемый ему именем императора, несомненно, изгладился. Утром 15 июля при виде сходящего с галеры невысокого человека с орлиным профилем и тяжелой нижней челюстью Генриха на миг охватило отвращение. Но королева Элеонора, радуясь возможности повидать брата, увлекла дофина за собой. Король обнял императора, представил ему дофина, дофину, герцога Карла Орлеанского и королеву Наварры, а Карл V раскрыл объятия королевскому семейству. «Великое несчастье и для нас, и для наших подданных, — воскликнул он, — в том, что мы не познакомились раньше, ибо тогда война не продлилась бы столь долго».