Диктиона и планета баларов

— Лейм! — тревожный голос Торраса догнал меня над обломанными вершинами скал и снова вернул на площадку, где я стояла, глядя на грозовое небо. — Пойдём в дом… Сейчас такая буря начнётся…

Он подошёл и взял меня за руку.

— Ещё немного! — задыхаясь от ветра и радости прокричала я. — Ещё чуть-чуть… Дай мне побыть здесь.

— Хорошо, но только если вот так, — он накинул мне на плечи свою меховую накидку, и от ощущения тяжести его рук на плечах мне стало ещё радостней. Я чувствовала себя сильной и свободной, равной этому неистовому миру, гордой тем, что я часть его. Я рассмеялась. Тучи бросили мне в лицо горсть холодных дождевых капель… Это было похоже на игру.

— Домой! — с притворным недовольством взревел Торрас и, подхватив меня на руки, унёс в дом, где было тепло и уютно, где на широком ложе были постелены мягкие лохматые шкуры, а в очаге ярко горели дрова.

Он сел на ложе, усадив меня себе на колени. Теперь гроза, бушевавшая за стенами, казалась далёкой, и её грохот ещё больше подчёркивал ощущение покоя и защищённости, царившее здесь. Ветер, море, тучи… всё это растворилось в оранжевом свете огня, и самым главным снова стал он, мой защитник, мой сильный и нежный друг, осторожно прижимавший меня к своей груди, как самое драгоценное сокровище. Он был рядом, и тепло, исходившее от него, было приятнее и чище тепла очага. Его руки казались мне более надёжными, чем каменные стены. Его молчание топило в себе раскаты грома в небесах.

— Поговори со мной, — прошептала я, погружаясь в тёплое забытьё счастья.

— О чём, моя радость? — тихо спросил он.

— О чём хочешь. О горах, о буре, о башне.

— Лучше об утре, которое настанет завтра, — улыбнулся Торрас. — О голубом прозрачном утре, умытом ночным дождем. О воспрянувших травах, которые мягким ковром лягут нам под ноги, когда мы пойдём с тобой к озеру. О птицах, что будут щебетать вокруг. О каплях, хрустальными подвесками украшающих каждый листок в лесу. Мы выйдем с тобой завтра рано-рано. Возьмём с собой хлеб, овечий сыр и кувшин с вином. Мы пойдём, крепко прижимаясь друг к другу, по узкой извилистой тропинке к синему озеру в долине. Там, на берегу, мы скинем одежду и будем купаться, пока солнце не обсушит и не нагреет валуны под ивой…

— Только обещай, что не будешь нырять, — жалобно попросила я. — Мне так страшно, когда ты долго остаёшься под водой. Я всё время боюсь, что ты утонешь.

— Это невозможно, — тихо рассмеялся он. — Но завтра я не буду нырять.

— Не забудь, что ты обещал. А что будет дальше, когда солнце нагреет валуны под ивой?

— Мы выберемся на них из холодной воды и будем завтракать.

— А потом?

Он хитро улыбнулся.

— Ну… Там будет много интересного.

— Нет, ты скажи! — настаивала я.

— Возможно, мы с тобой будем бродить по горам.

— Ещё!

— Спустимся в ложбины, заросшие густыми травами.

— Ещё!

— Будем сидеть у водопада, глядя на его серебрящийся поток.

— Еще!

— Соберём целые охапки душистых цветов, чтоб ты украсила ими дом.

— Еще!

— Всё, что ты захочешь, ангел мой! — рассмеялся он, целуя меня в щёку.

— Ангел мой, — шепотом повторила я, — как мне хорошо с тобой, муж мой. Если б ты знал, какое солнце ты зажигаешь в моей душе каждым своим поцелуем, каждым прикосновением, каждым словом. Я признаюсь тебе… Только ты не смейся, ладно?

Я заглянула ему в глаза, и он торжественно произнёс:

— Клянусь, что не стану смеяться.

— Так вот, я признаюсь тебе, что часто по ночам, когда ты спишь, я смотрю на тебя и молюсь, чтоб боги дали нам прожить вместе долго-долго и отняли у нас жизнь в один день, в один час, один миг.

Он не стал смеяться. Его улыбка стала грустной, и он ещё сильнее прижал меня к себе.

— Я присоединяю свою молитву к твоей, милая моя, может быть, так боги лучше расслышат нас.

— О чём ты грустишь? — спросила я, чувствуя, что слёзы наворачиваются на мои глаза.

— Я воин, дитя моё, а у воинов редко бывает долгий век.

— Но послушай, — зашептала я, словно боясь, что кто-то подслушает и опровергнет мои слова. — Послушай, ты живешь на Перевале и охраняешь долину от злых духов Ледяных степей. Но когда они последний раз нападали?

— Лет двести назад.

— Но, может, и наша жизнь пройдёт, пока они соберутся вновь?

Он посмотрел на меня и усмехнулся:

— Может быть.

Я успокоилась и, обняв его, прижалась лицом к его кожаной куртке, запах которой так нравился мне.

— Послушай, — снова зашептала я, но уже не испуганно, а немного смущённо. — Ты говоришь, что они могут прийти только ночью. Вот я и думаю, вдруг так случится, что они придут тогда, когда мы… — я замолчала, подбирая слова, но это и не потребовалось.

Торрас рассмеялся.

— Не бойся, девочка. Они не помешают нам в такой важный момент, — но потом он стал серьёзнее. — Я буду точно знать, когда они придут. Я почувствую это заранее и буду готов встретить их, — он внимательно посмотрел мне в глаза. — И ты тоже почувствуешь их.

— Я? Но ведь я не воин!

— Как знать… Воин — это не только сильные руки и острый меч. Воин — это душа, готовая слиться с бурей. И если ты можешь слышать рокот далёкого моря, то и поступь врага ты услышишь вовремя.

II

Почему я вспомнила тот вечер, стоя со скрещёнными на груди руками перед очагом? В эту ночь не было грозы, даже ветер утих, опустившись на подушки тумана, затопившего лес. Может быть, из-за того, что тогда он впервые упомянул о странном чувстве присутствия врага? А, может, я просто тосковала по Кристофу, и мне вспомнился счастливый вечер, который был так далёк от роковой ночи, принесшей ужас иной грозы, когда каждая вспышка молнии казалась мне отблеском вражеского меча, вонзающегося в тело моего любимого.

Я стояла, глядя на яркие языки пламени, пожиравшего хворост, заботливо собранный Тахо. Сам щенок сидел у моих ног и тоже неотрывно смотрел в огонь. Его умная мордочка была серьёзной и даже немного трагической. О чём он думал? Он не сказал мне об этом. Просто посидев, он улегся на подстилку и закрыл кулачком нос. Он уснул, а я вдруг почувствовала странную тягу изменить свой костюм. Это показалось мне не к месту и не ко времени, да и перемены требовались такие, что в здравом рассудке я б раньше и не додумалась до них. Но сейчас я быстро подошла к ложу, стянула комбинезон и, вытащив из ножен десантный нож, решительно отрезала рукава и штанины, превратив «хамелеон» в странное сочетание шорт и безрукавки. Из низа штанин я скроила голенища и удлинила свои лёгкие сапожки до колен, перетянув их сверху ремешком. Последним штрихом оказалась накидка, которую я соорудила из конской попоны. Надев всё это, я вдруг почувствовала, что время пришло. Это был не просто экстравагантный костюм амазонки, это было что-то похожее на одежду гараберов — воинов-мужчин бергарской цивилизации, более того, это был стиль эрлоров, народа из которого вышла последняя из бергар Лорна. Я распустила волосы и взбила их резким движением. Потом достала меч и осмотрела старинный эфес. Кристаллы истины, носящие имена звёзд Семисвечника и синий сапфир из эфеса Экскалибура, тревожно поблескивали. Он придёт этой ночью. Я это знала.

Он пришёл. Я сквозь сон почувствовала, как что-то втискивается в спокойный мир Диктионы, что-то агрессивное и недоброе. Я проснулась и прислушалась к своим ощущениям, чтоб попытаться понять, с кем мне придётся иметь дело. Эта вторгшаяся сила была внушительной, но в ней улавливался какой-то диссонанс. Не было цельности, твёрдости, вызова. Что-то дрожало внутри, как плохо прибитая доска, хлопало, как оборвавшийся парус. Он был слаб, но слабость этих Детей Зла выливается в подлость, а подлость страшна своей беспринципностью. Его рано было зачислять в несерьёзные противники. Время покажет, чего стоит этот ночной визитёр, явившийся на Диктиону, находящуюся под моей защитой.